Мистификация

– Слышь, мужик, мистег' Иг'винг, блин, хочу, чтобы вы знали, пг'олетаг'иат за вас.

Через несколько дней, когда я проводил приходящую няню до дому и уже за полночь возвращался в гостиницу, мне преградил дорогу пьяный.

– Хочу сказать тебе кое-что, – заявил он, – потому что знаю, кто ты такой.

У него были красные глаза и весьма опасный вид. Когда он ткнул меня пальцем в грудь, я подумал, что опять попал в неприятности, и осторожно ответил:

– Хорошо.

– Парень, не возвращай ни цента из тех денег, – прошептал он.

Надо сказать, мы сделали неплохую кассу средствам массовой информации, но через некоторое время все перестало иметь для меня значение, кроме неизменного ответа "без комментариев", только разжигавшего аппетит журналистов, жаждавших чего-то более существенного. Были ли мы героями? Антигероями? Я сам не мог в этом разобраться. Добейся мы настоящего успеха, мы могли бы чувствовать себя героями – хотя мир никогда об этом не узнал бы. Но мы провалились. Может быть, в смиренном мире американского среднего класса, где лишь единицы пытаются свернуть с проторенного пути, даже провал совершенно сумасшедшего, безумного плана считается абсолютным успехом? Каким бы ни был ответ, он в любом случае не имел значения. Все просто: мы создали вымышленную автобиографию, попытались осуществить свою мистификацию и потерпели неудачу. Я все еще был самим собой. Пять или шесть лет назад, в другой книге, я написал: "Люди носят маски, на которых изображены портреты того, кем они хотят или кем должны быть. Благоприятный случай или удача не меняют человека, лишь снимают с него маску. Ваше истинное лицо может вас удивить, впрочем, это происходит постоянно. Но это лицо было там всегда".

В офисе Мори мы могли быть самими собой: здесь адвокаты исчислили и взвесили наше преступление до последнего слова, до малейшей детали. Мы были не образцами, объектами жадного любопытства, но людьми, о которых кто-то мог бы сказать: "Они здесь милостью Господней..."

Мори вскоре перестал быть просто нашим адвокатом – он превратился в друга. Он доверял нам полностью, дал ключ от офиса, чтобы мы могли приходить и работать даже ночью. У нас были и ценные документы, которые нужно было охранять. К концу первой недели мы получили код к сейфу фирмы. Я растрогался.

– Ты только подумай, – сказал я Дику. – Они доверили мне шифр к сейфу. Разве они не знают, что я "мошенник года"?

Дик вернул меня на землю.

– Это просто лишнее тому подтверждение, – ухмыльнулся он, тряхнув мою руку.

Мир за стенами офиса Мори стал для нас полосой препятствий и дикими джунглями. Но даже эти джунгли было не сравнить с тем, что каждый вечер ждало меня в гостинице "Челси". Там, в нашем двухместном номере на четвертом этаже, мы с Эдит каждую ночь создавали свой собственный, личный ад. Взаимные обвинения, слезы, извинения, снова обвинения, плачущие дети и Дик, в конце концов сбегающий в спасительную пустоту собственной комнаты. Иногда до трех или четырех часов утра гнев Эдит сочился из нанесенных мною ран, раз за разом один вид моего лица заново вскрывал их. Час за часом я умолял, упрашивал, каялся и извинялся.

Но мои страдания были ничтожны по сравнению с ее болью. Эдит – жертва, жертва своей любви ко мне, жертва доверия и наивности. Я попросил ее съездить для меня в Цюрих в качестве курьера, она согласилась, и теперь мне наконец открылась причина. В это трудно было поверить, но я знал Эдит, знал, что все сказанное ею – правда.

– Я догадывалась о вас с Ниной, – сказала она. – Понимала, что на самом деле ничего не кончилось. Я думала, это сделает нас ближе друг другу, ведь нам так не хватало близости. И я подумала, хотя сейчас меня тошнит от того, какой же дурой я была, что, если я выполню твою просьбу, ты будешь достаточно занят, чтобы держаться подальше от неприятностей.

Под неприятностями она, конечно же, подразумевала только одно: Нину.

Банк в Цюрихе и полицейские чиновники пришли к абсурдному заключению, будто бы именно Эдит была идейным вдохновителем и главным организатором всей схемы из-за своего "изощренного знания работы швейцарской банковской системы". Даже "Нью-Йорк таймс" выкопала фразу какой-то "подруги жены Клиффорда Ирвинга, миссис Кристины Гейзер", которая якобы сказала следующее: "Если вся история с Хьюзом – правда, то заправляла ею именно Эдит. Клиффорд мог бы фантазировать, как придумывают интригу для книги, но именно она всегда говорит: "Да ладно, давай попробуем". Она делает то, что хочет, как будто ей четыре года, никакой сдержанности".

Ни Эдит, ни я никогда не знали женщину по имени Кристина Гейзер.

Эдит верила мне, а я ее обманул, предал самым ужасным образом. Ей предъявили обвинения по обе стороны Атлантики, а швейцарцы, похоже, жаждали не только ее крови, но и плоти. Их банки – смысл жизни всей нации, с тех пор как часы с кукушкой вышли из моды, – были скомпрометированы и даже могли быть признаны виновными сообществом всех европейских банкиров. Перед ней и детьми вина моя неисчерпаема, она несоизмеримо больше всего, что я могу предъявить в суде. Вина перед законом всегда ясна, а рамки наказания строго определены. Но я подставил Эдит, растоптал ее гордость, лишил будущего двух мальчишек, и не было пределов возмездию, за такое невозможно полностью отомстить – наказание не имело границ.

Я со всего размаху шмякнулся об асфальт, но количество обломков вокруг явно превышало число моих костей.

В начале марта мы собрались в офисе Боба Морвилло, чтобы рассказать нашу историю целиком. Я начал первым, воссоздавая события в хронологическом порядке. Все это длилось почти семь часов. Роберт откинулся в кресле и выпалил первый вопрос:

– Вы когда-нибудь встречались с Ховардом Хьюзом?

– Нет, – ответил я.

С этого момента все стало весьма тоскливым. Только два вопроса обвинения заставили меня попотеть. Первый задал Ленни Ньюмен, спросивший, знала ли Нина о мистификации с самого начала. Второй касался подделывания бумаг. Джек Тиг уже заподозрил, что подделка была моих рук делом, и я представил образцы почерка федеральному суду присяжных. Даже новичок мог заметить естественное сходство между моим почерком и рукой Ховарда Хьюза. В конце января, когда федеральная прокуратура впервые решила объединить расследование с окружным прокурором Нью-Йорка, основным подозреваемым в деле о фальсификации почерка был Элмер де Гори, мой бывший друг, герой "Подделки!" и главный имитатор столетия. Федеральные следователи забросили широкую сеть. Как сказал Роберт Морвилло, они сгенерировали теорию, согласно которой у меня был соучастник либо в "Макгро-Хилл", либо в "Тайм". Но потом упростили дело, решив, что именно у меня находится ключ ко всем тайнам, и бросили все усилия на то, чтобы заставить меня прийти в суд и рассказать свою историю.

Ленни Ньюмен, казалось, все еще сомневался, что именно я написал все письма. В конце концов, как отметил год назад, еще в январе, Дик, подделка документов – это профессия. Нельзя просто взять ручку и один образец почерка и написать восемнадцать страниц текста, которые были бы признаны подлинными двумя знаменитыми фирмами, занимавшимися исследованием почерков. Ньюмен смотрел на меня, насупив брови:

– А сколько времени ушло на то, чтобы написать письмо на девять страниц от Хьюза Хэрольду Макгро?

– Не очень много. Может, час или чуть меньше.

– Наши эксперты говорят, что осуществить это на практике невозможно. Сколько черновиков вы сделали?

– Только один.

Ньюмен поднял бровь:

– Вы это серьезно?

– Нет, я тут шутки шучу. Дайте мне лист разлинованной бумаги.

Чак Клеймен, помощник Ньюмена, дал мне бумагу.

– Просто письмо самому себе, – сказал Ньюмен. – Подпишите его "Ховард Хьюз".

Примостив бумагу на колене, я нацарапал короткое послание, снова дав себе разрешение от Ховарда предложить его автобиографию "Макгро-Хилл". Ньюмен моргнул, затем показал письмо Клеймену.