Убить Герострата

Сейчас я испытывала что-то похожее. Стыдилась человека, которого любила долго и глупо. Зрителей не было, но липкий тягучий стыд тошнотой подкатывался к горлу, как если бы я вышла на улицу с Корниловым, а он вдруг оказался в стельку пьяным, начал петь и принародно справлять нужду. И дело, разумеется, не в том, что он выгляделжалко: весь в синяках и ссадинах, с забинтованной рукой и головой. Просто он былжалким. Я никак не могла забыть: вот он, вжав голову в плечи, петляя, бежит к лесу… Даже в тот самый миг, когда я увидела его на чердачной лестнице: мрачным, усталым, испуганным – даже тогда он не был такжалок.

А как же: настоящие скауты никогда не бросают товарища в беде? Алла, это ты про него - или про себя? Какие еще, вашу мать, скауты?!

А еще… “Моя долгая боль, мой рябиновый сон, о тебе, улетая, грустят журавли. На границе миров и на стыке времен на мгновение крылья две птицы сплели…” Это писала я. Так было, и трудно притворяться, что не было.

Я зажмурилась так, что брызнули слезы.

- Аль, ты чего? – шепнул Герострат.

- Ничего! – все так же шепотом рявкнула я, злясь на себя и почти ненавидя его. – Я вернусь через полчаса. Твоя задача – лежать на попе ровно и изображать труп. Что бы ни случилось. Только пикнешь – и отправишься куда следует. А мы – за тобой.

- Кто это мы? – ревниво поинтересовался Корнилов, и мне захотелось ему что-нибудь сломать. Например, нос.

- Не твое дело! Старайся дышать через раз. По возможности незаметно. А еще лучше – вообще не дышать.

Последнюю фразу я, правда, сказала про себя, неуверенная, что она сможет прозвучать с достаточной степенью шутки. Впрочем, бабушка категорически не советовала желать кому-либо смерти. Даже в шутку. Но она вряд ли могла себе представить ситуацию, когда убить Герострата легче, чем забыть его. Хотя… разве это помогло бы?

- Все в порядке? – по-блатному лениво растягивая гласные, спросил старший из ментов. Казалось, сейчас цыкнет зубом и смачно сплюнет.

- Ой, не знаю, - озабоченно вздохнула я. – Что-то он мне не нравится. Бледный, потный, пульс частит. Зрачки какие-то нехорошие. И на головную боль жалуется. Как бы разрыва не было.

- Разрыва чего? – уточнил он.

- Ну как же! Гематому прорвет – и ага!

- Такое разве бывает? – вполне справедливо усомнился Геростратов тюремщик.

- А как же! У тебя чирей никогда не лопался? То есть фурункул? И кровь, и гной, и все тридцать три удовольствия. Вот и гематома так же, - я несла чушь, но с таким уверенным видом, что он попался.

- Так иди за врачом. Чего стоишь, языком чешешь?

Его младший собрат, который дремал, свесив голову на грудь, проснулся и заморгал, пытаясь сообразить, в чем дело.

- Слушай, парень, сбегай за каталкой, - озадачила я его. – Может, придется в реанимацию везти. Если не хуже.

Ординаторская, где окопались сластолюбивые медики, находилась за углом длинного, кишкообразного коридора. А прямо за ординаторской – выход на лестницу. Куда я и направилась. Потопталась там минут пятнадцать-двадцать, поднялась на один этаж и махнула Антону, который сидел у закрытой двери на площадке-курилке. В голубой хирургической пижамке он выглядел более чем забавно.

Вместе мы спустились обратно, подошли к палате. Даже не взглянув на ментов, Антон ворвался в палату.

- Это кто? – спросил пацан.

- Нейрохирург. Наш дежурный то ли дрыхнет, то ли ушел куда-то. Не открывает.

- Может, постучать как следует? – предложил второй.

- Да ну его на фиг! Что он может сделать? Надо было раньше смотреть.

- Маша, сюда, быстро! – выглянул из палаты Антон. – А вы, молодые люди, отойдите от двери, не мешайте. Никуда теперь ваш подопечный не денется. А может, и денется. Но вам уже без разницы. Звони в реанимацию, пусть пришлют кого-нибудь, - это уже мне.

Я подошла к посту и стала набирать номер. Только, разумеется, не реанимации, а Пети, который, как и я, сидел в туалете, только в мужском, на втором этаже.

- Ну что? – спросила я, заходя в палату.

- Хренуево! – Антон притворялся, что делает искусственное дыхание.

Герострат выглядел идеальным трупом, даже, вроде, нос заострился. Менты заглядывали в дверь, таращили глаза, обсуждали, стоит ли позвонить начальству.

- Тише вы там, - прикрикнул “нейрохирург”. – Нечего больных пугать, ночь на дворе.

- Что у вас? – распихав охрану, в палату ввалился Петя.

Увидев его, я едва сдержалась, чтобы не прыснуть. Хирургическая пижама, такая же, как у Антона, только не голубая, я зеленая, сидела на нем, как перчатка, волосатые руки торчали из коротких рукавов почти по локоть. Кургузая шапчонка не прикрывала и половины бритого черепа. Из-под слоя тонального крема на щеке проступали три параллельные царапины. Максимум на кого он был похож, так это на санитара из психушки.

- Черепно-мозговая. Кома. Машенька, быстро найдите его карточку.

- Эй, парни, давайте сюда каталку! – скомандовал Петя. – Перекладываем. По моей команде. Кислород из мешка. Кто качать будет? Вы! – он ткнул в меня пальцем. – Потом карточку найдете. Все, повезли. С дороги!

- Может, помочь? – пискнул парнишка, страдальчески нахмурив лоб.

- Не надо, - рыкнул Петя, выкатывая Герострата в коридор. – Можете, домой ехать. Хотите, здесь сидите. Только у реанимации не болтайтесь, инфекцию занесете.

Затолкав Корнилова в лифт, мы подождали, пока двери закроются, и не отказали себе в удовольствии тихонько посмеяться. Лифт ехал, разумеется, не на второй этаж, в реанимацию, а в подвал – в морг. Там был выход, который не охранялся и не закрывался, а рядом – удобный подъезд для катафалков.

Еще раз строго-настрого наказав Корнилову молчать и не шевелиться, мы с Петей выволокли каталку и потащили ее по выложенному плиткой коридору. Антон поехал обратно на второй этаж - сообщить в реанимацию, что больной, которого должны были доставить к ним из травмы, благополучно умер и доставлен в морг.

Насчет этого пункта программы у нас были разногласия в виду его рискованности. В самом деле, если больной немножко умер, почему его не привезли к ним немедленно? На то они и реаниматоры, чтобы реанимировать. Но что будет, если вдруг появится настоящий дежурный врач или медсестра, доказывал Антон. Менты им доложатся, или сами больным поинтересуются. Что тогда? Позвонят в реанимацию, а там скажут: я не я, и лошадь не моя. А так – все в порядке, больной скончался и складирован. Врачу с сестрой самим невыгодно шухер поднимать, они-то чем в это время занимались? Вот то-то. А что касается праведного негодования реаниматоров… Ну что ж, больной умер во сне, часа два назад, какая там реанимация. Почему не заметили? А почему, собственно, должны были заметить? Спит себе спокойненько, зачем будить. Ну хорошо, а почему же тогда должны были в реанимацию перевести? Да вот поэтому же. Сообразили, что слишком крепко спит, повезли и только по дороге сообразили, что к чему.

Навстречу нам из небольшого чуланчика, освещенного мигающей лампой дневного света, вышел молодой парень в грязно-белом халате. Сторож. Или, скорее, санитар. Наверно, студент-медик. Тощий, бледный, как и его клиенты, под глазами темные круги.

- Бумаги давайте! – заорал он неожиданно громким и густым для его комплекции голосом.

- С ума спрыгнул? - возмутился Петя. – Какие еще тебе бумаги, час ночи. Пусть постоит до утра. Хоть в коридоре. Не в палате же его оставлять, соседи волнуются.

- Ага! А потом еще кого-нибудь привезут, все перепутается. У меня один раз так уже было. И сопроводиловки перепутали, и заключения, и самих трупаков. Только на кладбище заметили. На больницу чуть в суд не подали, еле удалось замять. Нет, не приму. Куда хотите, туда и девайте.

- Тогда я знаешь, что сейчас сделаю? – грозно надвинулся на него Петя, и я уловила в его голосе нотки глубокого удовлетворения. – Я его вывезу во двор. И пойду спать. А он пусть стоит. И плевать я хотел на тебя, шитхед долбаный! Каждая жаба будет из себя подводную лодку корчить!