Убить Герострата

Что дальше? Может, действительно уехать к Лиде в Псков? Но у нее однокомнатная квартира и сложная личная жизнь. Одно дело приехать в гости на пару дней, а другое – свалиться на голову: “Я к вам пришел на веки поселиться”.

Не придумав ничего умнее, я села в первую попавшуюся маршрутку и поехала – куда глядят глаза водителя. Оказалось, что глядят они в центр.

Прошлась по перекопанному вдоль и поперек Невскому, свернула раз, другой – и парадный Петербург закончился. Вокруг были облезлые дома, грязные подворотни и разбитые в хлам тротуары. Впрочем, иногда попадались сверкающие магазинчики и ресторанчики, похожие на новенькую вставную челюсть у девяностолетнего дедушки.

Дверь одного такого кафе с загадочным названием “Услада” (что они хотели этим сказать?) внезапно открылась прямо перед моим носом. Прилизанный парень в черной жилетке поверх белой сорочки, наверно, бармен или официант, скотчем приклеивал на стекло какое-то объявление.

Я подошла поближе.

“На постоянную работу требуется мойщица посуды”.

- А куда обращаться? – спросила я.

Работник общепита обернулся и оценивающе осмотрел меня с ног до головы.

- Пошли! – процедил он сквозь зубы.

В полутемном зальчике было почти пусто, только одинокая парочка в углу пила кофе. За барной стойкой пышногрудая девица уныло протирала салфеткой бокалы.

- Сюда, - парень дернул меня за рукав в сторону синей бархатной занавески.

Я думала, там должно быть окно, а оказалось – вход в святая святых. Мы прошли по длинному узенькому коридорчику, в который выходили бесчисленные обитые жестью двери. За одной из них, открытой настежь, две толстые тетки в несвежих белых халатах что-то шинковали огромными ножами.

- Ирина Аркадьевна, получайте судомойку, - крикнул мой провожатый, втолкнув меня в самую последнюю дверь.

- Хорошо, свободен, - кивнула сидящая за столом женщина. – Проходите, - повернулась она ко мне.

Официант испарился, прикрыв за собой дверь, а я робко присела на мягкий стул с бежевой обивкой.

- Давайте документы, - строго сказала директриса (кто же еще!).

Я уныло молчала. Ну и кретинка! Неужели на самом деле подумала, что кто-то возьмет на работу без документов. Или решила, что раз попались подряд добрые Вадим с Лилей и Алла, то так будет продолжаться до бесконечности?

- Ну?

Ей было лет сорок. Наверно, южных кровей: жгучая брюнетка без единого седого волоска, нос с горбинкой, темные усики над верхней губой. Ярко-красная помада на полных губах, того же оттенка блузка туго обтягивает внушительный бюст. На толстых пальцах с длинными пунцовыми ногтями – многочисленные колечки, отнюдь не из самоварного золота. Безнадежный вариант.

- Нет у меня документов. Извините, - буркнула я встала, чтобы уйти.

- Подожди-ка, - она жестом остановила меня. – На бомжиху не похожа. Садись, рассказывай.

Я поведала ей ту же душераздирающую историю, что и Вадиму с Лилей – как обкатанный вариант. Во второй раз врать было уже несложно. Но мадам оказалась не так проста:

- Не понимаю, почему нельзя вернуться, забрать документы и вещи? Ну изменил он тебе, ну застукала ты его. Так уйди от него, зачем прятаться-то?

- Понимаете, - заюлила я, прекрасно понимая, что поверить в этот бред архисложно, - я сдуру стала ему угрожать. Ну, я о нем много чего знаю такого. Он бросился на меня с ножом. Еле убежала.

- Почему тогда не пойти в милицию? – Ирина Аркадьевна закурила и смотрела на меня, прищурившись, сквозь струйки дыма.

- Да потому что он сам бывший мент. И друзей у него ментовских куча. Я же еще и виноватой окажусь в результате.

- И что же ты собираешься в таком случае делать?

- К родственникам хочу в Иркутск уехать. Надо только новый паспорт получить. Скажу, что все документы украли. И денег подкопить надо.

Она смотрела на меня, недоверчиво поджав губы.

- Долго копить придется. Тебе, значит, и жить негде?

- Негде, - кивнула я.

- Ладно… - директриса явно колебалась, но в конце концов решилась: - Так и быть, возьму тебя. Только работать будешь без выходных. И на две ставки. Это три тысячи, я тебе буду платить две. Есть можешь на кухне, спать – в дальней кладовке, там кушетка. Накопишь на билет – уедешь. Только если проверка какая придет, выйдешь во двор и будешь там сидеть, чтоб никто тебя не увидел. А сейчас иди в мойку. Это рядом с кухней. Там есть фартук и перчатки.

Я поблагодарила и пошла к двери, но директриса меня остановила:

- Подожди! Только не думай, что я такая добренькая. Просто у меня тоже был такой… козел. Но, по счастью, не крутой. Выкинула под жопу – и все дела. Ладно, иди, работай.

Четыре дня подряд, с десяти утра до часу ночи я драила бесконечные тарелки, вилки, чашки и кастрюли. Перчатки не спасали – под них все равно протекала вода, руки покраснели, кожа сморщилась и потрескалась. Стоило мне на секунду закрыть глаза, и я видела все то же: тарелки, тарелки и тарелки. Грязные, с остатками пищи, покрытые застывшим соусом. В мыльной пене. Чистые, блестящие. Ноги напоминали гудящие чугунные столбы. Поясница горела огнем.

Кормили меня, правда, неплохо. Не до отвалу, конечно, но вполне пристойно. Сердобольные поварихи, которым болтливый любитель подслушивать под дверью, официант по имени Николай, растрепал мою горестную историю, наперебой пихали мне лакомые кусочки.

Спала я в крошечной темной каморке без окон. Вдоль серых бетонных стен громоздились какие-то ящики и коробки. На продавленную кушетку, засаленное шерстяное одеяло и подушку без наволочки сначала нельзя было взглянуть без слез. Сцепив зубы, я задавила в себе брезгливость. Нашла чистую ветошку, накрыла подушку и упала. И снова тарелки, тарелки – во сне и наяву.

Утром я просыпалась – совершенно разбитая, невыспавшаяся, сгоняла с себя облезлую пятнистую кошку Марусю, которой понравилось спать у меня на животе. И – к станку. Очень скоро движения стали автоматическими. Раз – взяла, два – намылила, три – сполоснула, четыре – поставила. Точно так же и все остальное: поела – помыла, передохнула – помыла, сходила в туалет – опять помыла, легла спать. И мысли – такие же автоматические. Я очертила круг, и в него входило только кафе и мытье посуды. Думать о чем-то, что за его пределами, - строго ферботен.

Это было течение, которое несло меня, а я судорожно задирала голову, чтобы ее не захлестнуло отчаянием.

А на пятый день меня вынесло… на еще большую стремнину.

С самого утра началась беготня: вечером предстоял детский банкет. Некий бизнесмен средней руки снял все кафе, чтобы отпраздновать восьмилетие сына.

Уже с обеда мы закрылись. Меня посадили надувать воздушные шарики. Где-то на пятнадцатом глаза полезли на лоб, а в голове загудело, как при взлете реактивного самолета. Я поняла, что грядет мигрень и поползла плакаться начальству.

Директриса Ирина посмотрела на меня с плохо скрываемым отвращением. Похоже, она уже раскаивалась в своем гуманитарном порыве, хотя недополученную мною тысячу брала себе, а запись в трудовую книжку получила ее племянница. Об этом мне рассказал вездесущий “Фигаро здесь, Фигаро там” Николай.

- Мороки с тобой, Алла! – она поджала губы, которые даже в этом аварийном виде выглядели, как после инъекции корректирующего геля. – Ладно, часов до восьми можешь поспать.

Что я и сделала. Маруся, поддав своей облезлой башкой моей локоть, пробралась под мышку и уютно замурчала-запела. Под эту нехитрую колыбельную я провалилась в рваный, беспокойный сон.

- Алла, вставай! Ну, живо!

Кто-то настойчиво тряс меня за плечо. С большим трудом удалось кое-как разлепить веки. Чей-то смутный силуэт никак не хотел оставить меня в покое.

- Да просыпайся ты!

Включили свет. Тусклая “сороковка” показалась если не атомным взрывом, то, по крайней мере, прожектором ПВО, и разбудила задремавшую было головную боль.

- Посуды гора! – надрывалась зав производством Зоя (Змея Особо Ядовитая). – А ты дрыхнешь!