Сплетенные судьбами

— Никогда не знаешь, — говорит парень. На его лице запечатлено смирение. — Никогдане знаешь, — он вздыхает. — Когда они приходят, лучше всего прятаться в погребах. В этой деревне они есть. В некоторых нет.

— Хотя некоторые предпочитают испытывать свои силы наверху, — говорит другой парень, — Я не люблю погреба. Я не могу адекватно мыслить, когда я там, внизу.

Они рассуждают так, будто провели здесь вечность, но, когда я направляю свет фонарика вниз, то вижу всего по пять-шесть царапин на их ботинках.

— Я пойду постою снаружи, — сообщаю спустя некоторое время. — Здесь ведь нет правил против этого?

— Оставайся в тени и не свети фонариком, — отвечает парень, который не любит погреба. — Не привлекай внимание. Они могут летать вокруг, выжидая.

— Хорошо, — отвечаю я.

Инди проскальзывает в двери в тот момент, когда я собираюсь выйти, и у меня вырывается вздох облегчения. Она не попыталась снова убежать. — Там красиво, — говорит она почти непринужденно, подходя ближе.

Она права. Если не принимать во внимание все происходящее, то следует признать, что этот край, действительно, прекрасен. Луна заливает белым светом бетонные тротуары, и я замечаю того парня. Он осторожен; прячется в тени, но я знаю, что он там.

Я не удивляюсь, когда его шепот раздается возле уха, и даже Инди не подпрыгивает от неожиданности.

— Когда мы уходим? — спрашиваю его.

— Сейчас, — отвечает он, — иначе не успеем до рассвета.

Мы следуем за ним на окраину селения. Я вижу, как другие люди скользят в тени, занимаясь своими делами, пока еще есть немного времени. Кажется, нас никто не замечает.

— Неужели никто не пытается убежать? — спрашиваю я.

— Очень редко, — отвечает он.

— Что на счет мятежа? — задаю следующий вопрос, как только мы достигаем границы поселка. — Кто-нибудь разговаривал здесь о чем-то подобном?

— Нет, — без колебаний отвечает парень. — Мы не говорим о таких вещах. — Он останавливается. — Снимайте ваши пальто.

Мы смотрим на него в изумлении. Он издает короткий смешок, пока снимает и продевает свое пальто через лямки сумки. — Носить их придется недолго, — объясняет он нам. — Вы согреетесь очень быстро.

Тогда мы сбрасываем пальто. Наша черная одежда сливается с темнотой ночи.

— Следуйте за мной, — говорит парень.

И потом мы бежим.

Через милю у меня остаются холодными только руки.

Тогда, в Городке, я бежала босиком по траве, чтобы помочь Каю. Здесь же на мне тяжелые ботинки, и бежать приходится по камням, я боюсь подвернуть лодыжку. Но чувствую себя свободнее, чем тогда, и даже легче, чем во время тренировок на беговой дорожке. Я переполнена адреналином и надеждой. Я могу бежать туда вечно, бежать к Каю.

Мы останавливаемся, чтобы попить, и я чувствую, как ледяная вода обжигает мое горло. Я могу проследить ее точный путь от горла до желудка; холодная дорожка, от которой я вздрагиваю перед тем, как закрутить крышку фляги.

Но очень скоро я начинаю уставать.

Споткнувшись о камень, я не успеваю увернуться от куста. Он вонзается своими шипами и колючими семенами в мою одежду и в ногу. Наши шаги хрустят на морозе. Но нам повезло, что снег не идет; и что воздух, пустынно-холодный, колючий, рождает ощущение ложной сытости. Вдыхая его, чувствуешь, будто ешь лед.

Когда я притрагиваюсь рукой к губам, они оказываются сухими.

Я не оглядываюсь через плечо, чтобы узнать, не преследуют ли нас и не нападают ли с воздуха в ночи. Нам хватает того, что приходится смотреть вперед. Луна дает достаточно света, но мы рискуем зажечь фонарики, когда достигаем затемненных мест.

Парень включает свой и выплевывает ругательства.

— Я не глядел на местность, — говорит он. Когда я включаю фонарик, то обнаруживаю, что наши усилия избегать мелких ущелий и острых камней привели к тому, что мы сделали круг и вернулись, откуда начинали.

— Ты устал, — говорит Инди парню, — Давай я пойду впереди.

— Я могу сделать это, — предлагаю я.

— Подожди, — отвечает Инди, ее голос уставший и напряженный. — Я думаю, ты можешь быть единственной, у кого останутся силы, чтобы подгонять нас в конце пути.

Наша одежда цепляется за жесткие колючки кустарника; резкий запах витает в воздухе, отчетливый, сухой. Мне интересно, может ли это быть шалфей? Любимый запах Кая из дома?

Мили спустя, мы перестаем бежать цепочкой. Теперь мы движемся плечом к плечу. Это неудобно. Но мы слишком нуждаемся в поддержке друг друга.

Мы обессилены и валимся с ног от усталости. Парень поранил плечо; ноги Инди все расцарапаны; я упала в небольшой овраг, и все мое тело ломит. Мы уже не бежим, а почти идем.

— Марафон, — задыхаясь, произносит Инди. — вот как это называется. Я слышала историю об этом.

— Расскажешь мне? — спрашиваю у нее.

— Тебе это будет не интересно слушать.

— Не правда. — Все, что угодно, лишь бы не думать о трудностях, о том, сколько нам еще идти. Хотя мы и приближаемся к цели, но каждый шаг уже дается с большим трудом. Не могу поверить, что Инди еще способна разговаривать. Мы с парнем замолчали давным-давно.

— Это случилось в конце времен. Нужно было доставить важное послание, — она тяжело дышит, слова вырываются порциями. — Кто-то вызвался его отнести. Двадцать шесть миль. Как у нас. И он сделал это. Доставил послание.

— Потом его наградили? — спрашиваю я, неровно дыша. — За ним прилетел воздушный корабль и спас его?

— Нет, — отвечает она. — Он доставил сообщение. А потом умер.

Я начинаю смеяться, и задыхаюсь, и Инди тоже смеется. — Я же говорила, что ты не захочешь это слышать.

— Но послание, в конце концов, было доставлено, — говорю я.

— Ну да, — отвечает Инди. Когда она смотрит на меня, по-прежнему, улыбаясь, я замечаю, что ошибалась насчет ее холодности, которая в действительности оказалась теплотой. Огонь, бушующий в Инди, позволяет ей оставаться энергичной, и поддерживает даже в таком месте, как это.

Парень кашляет и сплевывает слюну. Он находится здесь дольше, чем мы, и кажется ослабевшим.

Мы прекращаем разговор.

До Каньона еще несколько миль, но в воздухе уже витает иной запах. Не чистый аромат растений как раньше, а тяжелый, с примесью дыма, как при пожаре. Когда я осматриваюсь кругом, мне кажется, что я вижу мерцание тлеющих угольков, переливающихся при свете луны янтарно-оранжевыми частицами.

И улавливаю еще один, неизвестный мне, запах в ночи, который, я думаю, принадлежит смерти.

Никто ничего не говорит, но этот запах заставляет нас продолжать бег, когда уже ничто иное не смогло бы; какое-то время мы стараемся дышать поверхностно.

Мы бежим целую вечность. Я снова и снова проговариваю слова стихотворения в такт своих шагов, мой голос почти чужой. Не представляю, откуда я беру воздух и продолжаю путать слова: Время, смерть — остались здесь, а я потекла туда, но сейчас это не имеет значения. Не думала, что слова могут не иметь значения.

— Ты говоришь это для нас? — выдыхает парень, его первая фраза за последние несколько часов.

— Мы не умерли, — отвечаю я. Мертвые не могут ощущать себя такими уставшими.

— Мы на месте, — объявляет парень и останавливается. Я смотрю, куда он указывает, и замечаю группу валунов, по которым спуститься будет сложно, но все же возможно.

Мы сделали это.

Парень сгибается в изнеможении. Мы с Инди переглядываемся, и я собираюсь потрепать его по плечу, думая, что ему плохо, но он выпрямляется.

— Пойдем, — произношу я, не понимая, чего он ждет.

— Я не пойду с вами, — говорит он, — Я спущусь в то ущелье, — и указывает на место в стороне от Каньона.

— Почему? — спрашиваю я, и Инди продолжает: — Откуда нам знать, можно ли доверять тебе? Откуда нам знать, что это то самое ущелье?

Парень качает головой. — Оно — то самое, — уверяет он нас, протягивая руку за оплатой. — Поторопитесь, уже почти утро.