Белинда

— Остынь и сбавь обороты. Ты говоришь о моем начальстве!

Взяв у официанта очередной стакан, я выжидающе посмотрел на Алекса:

— Клянусь, все останется между нами!

— Ладно, — согласился он. — Потому что дело настолько серьезное, что может стоить мне карьеры в Голливуде. И вообще, я рискую получить волчий билет, и тогда вход на все киностудии города будет мне заказан. А потому держи рот на замке и никому не говори, от кого получил информацию. Ты понимаешь, на кону моя работа в кино, и я не пойду против Морески…

— Клянусь!

— Ладно. Поговаривают, скорее шепчутся по углам, что Марти Морески изнасиловал девочку. Вот так-то. А Бонни застукала его — и пиф-паф!

У меня все слова застряли в горле.

— На следующий день они собрали ее вещи, чтобы отправить бедного ребенка в Швейцарию. Бонни была на транквилизаторах, Марти — в отделении интенсивной терапии. Из Техаса прилетел брат Бонни и посадил малышку на самолет, от греха подальше.

— И Бонни простила Марти.

— У нее не было выхода, сынок.

— Ты, наверное, шутишь!

— Джереми, не спеши судить тех двоих. Послушай меня. Я уже много лет знаю нашу дамочку. Она из тех красивых женщин, которые абсолютно ничего из себя не представляют, а когда им случайно удается чего-то достичь, они ломаются. И деньгами здесь не поможешь. Слава только ухудшает дело. Можно смело сказать, что после шестидесятых Бонни стала живым трупом. В Париже она уверовала в Новую волну и все такое, а еще таскала книжки Жана Поля Сартра под мышкой. Фламбо и его артистическая братия заставили ее поверить, будто она личность, а вокруг происходит нечто особенное. Они научили ее тому, чего женщинам ее типа знать не стоит. А потом съемки на протяжении десяти лет в вестернах, которые клепали макаронники, и гладиаторских эпопеях убили бедную девочку. Я хочу сказать, что она самая обычная женщина, вполне заурядная, но достаточно красивая, чтобы стать примерной докторской женой и жить с ним в загородном доме с пятью спальнями.

Ну а Морески закачал в нее достаточное количество бальзамирующего состава, чтобы она не начала гнить прямо на корню. Если она завалит «Полет с шампанским» — ей конец. Таблетки, алкоголь, пуля — какая разница! К тому же она сожгла за собой все мосты. Даже старые друзья ее ненавидят. Блэр Саквелл — ну, знаешь, «Миднайт минк», — сделавший ее знаменитой, и актрисы, с которыми она общалась в Европе, — никто из них сейчас не может до нее дозвониться. А потому они сидят себе в «Поло-лаундж» и распинают ее. У дамочки сейчас вся жизнь взаймы.

— А как насчет Морески?

— Если хочешь знать мое мнение, он не так уж плох. Он на сетевом телевидении, причем сосет там у всех, и, хотя, возможно, сам этого и не знает, ничуть не хуже других. А в принципе, возможно, даже лучше большинства из тех, кто его окружает. Вот почему в тридцать пять ему и удалось попасть на самый верх. И история жизни у него соответствующая. При прочих равных условиях он добился большего, чем кто-либо другой. Джереми, эти люди не такие, как мы с тобой.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Сынок, у тебя есть твои картины. И еще богатая внутренняя жизнь и все те ценности, о которых ты так любишь рассуждать. Когда я смотрю тебе в глаза, то всегда встречаю взгляд настоящего человека. Что до меня, то я счастлив. Я всегда счастлив. Я умею быть счастливым. Меня научила Фэй. Но даже после смерти Фэй я сумел выстоять. Но те люди не умеют чувствовать, как ты или я, и никогда не умели.

— Я понимаю, о чем ты, но ты даже представить себе не можешь, какая ирония судьбы в том, что тебе приходится говорить все это именно сейчас.

Я пригубил «Кровавую Мэри», и на глаза в очередной раз навернулись слезы. Красная гостиная казалась зловеще притихшей. Алекс грустно мне улыбался из-под полей своей шляпы. Он взял сигарету, и тотчас же два официанта бросились к нему, чтобы дать прикурить.

— Я тебе вот что хочу сказать о Марти, — продолжил Алекс. — Может, они и лизались минут пять с дорогой крошкой, а потом до нее вдруг дошло, что он взрослый мужчина, не какой-нибудь там пацан на заднем сиденье автомобиля, и так легко его не отбрить, и она начала звать мамочку, а мужчине потом, хоть на пупе извертись, придется расплачиваться до конца жизни.

— Он или кто-нибудь другой, — не выдержал я.

— Джер, кончай вилять! Объясни наконец, какое отношение это имеет к тебе! Я хочу знать прямо сейчас.

— Алекс, ты даже представить себе не можешь, как я тебе благодарен за все. Ты дал мне именно то, что мне было нужно.

— Для чего нужно? Джер, я с тобой говорю. Ответь мне, пожалуйста.

— Алекс, я тебе все расскажу. Обещаю. Но всему свое время. И можешь мне поверить, сейчас для тебя же будет лучше ничего не знать. Если тебя кто-то начнет расспрашивать, то ты с чистой душой сможешь ответить, что был не в курсе.

— Какого черта!

Я молча встал.

— Уокер, сейчас же сядь на место! Садись!

Я сел.

— А теперь послушай меня, Джереми! Мы долгие годы были друзьями, и у меня нет никого на свете дороже тебя.

— Алекс…

— Но был в моей жизни тяжелый период, после смерти Фэй, когда я в тебе нуждался и ты пришел на помощь. За одно только это, сынок, я сделаю для тебя все, что в моих силах, буквально все.

— Алекс, ты мне ничего не должен, — ответил я. И не солгал.

После похорон Фэй любовник Алекса, молодой актер, переехал к нему жить и принялся подсыпать Алексу лошадиные дозы антидепрессантов в еду и питье, а сам тем временем продал половину хозяйской мебели и сувениров. Когда Алекс понял, что происходит, он прямо в пижаме пошел к соседу, чтобы позвонить мне, поскольку все телефоны в его доме были отключены. Я тут же примчался, открыл дверь своими ключами и вышвырнул парня, хорошенько ему пригрозив.

Алекс явно преувеличил мои заслуги. Парень, конечно, был альфонс и наглец, но в то же время жуткий трус. Мне же весьма польстило, что Алекс позвонил именно мне. Но случай тот больно задел Алекса, действительно больно. Мы тут же уехали в Европу и жили в его доме неподалеку от Портофино до тех пор, пока он не оправился настолько, чтобы приступить к работе.

— Алекс, тогда мне очень даже понравилось чувствовать себя героем, а время, проведенное с тобой в Портофино, было лучшим в моей жизни.

— Ты в беде, Уокер. Знаю, что в беде.

— Нет, вовсе нет. С чего ты взял?

— Тогда скажи мне, кто та юная леди, — продолжал настаивать он. — Та милая юная леди, что подошла к телефону, когда я звонил тебе домой сегодня утром.

Я не ответил.

— Надеюсь, не эта малышка, которая, как думают люди, сейчас в швейцарской школе?

— Да, то была Белинда. И обещаю, что в один прекрасный день тебе все объясню. Но сейчас, пожалуйста, не говори никому. Клянусь, я скоро позвоню.

Я вышел из отеля и сел в такси. Единственное, в чем я сейчас действительно нуждался, — оказаться рядом с ней, прижать ее к себе и сказать, что люблю. Я молил Бога, чтобы Джордж Галлахер своим звонком не вспугнул ее. Я хотел застать ее дома, когда приеду.

Да, я признался бы, что шпионил за ней, признался бы во всем, а потом сообщил бы, что я принял решение — больше никаких вопросов — и настроен вполне серьезно. Сегодня же вечером мы покинем Сан-Франциско и направимся на юг.

Если она сможет простить мне, что я совал нос в ее дела, все будет хорошо.

Я с удовольствием представил себе, как мы загрузим мини-вэн и отправимся в долгую дорогу через всю страну, через горы и пустыни, чтобы оказаться наконец в Новом Орлеане с его удушающей жарой.

И к черту плохие воспоминания, связанные с домом, с моей матерью, книгами и прочим! Мы с Белиндой сможем открыть новую страницу и оставим прошлое позади. И там нас никто никогда не найдет.

Пока такси пробиралось по Маркет-стрит по направлению к Кастро, я в очередной раз открыл биографию Бонни и вгляделся в фото Морески: карие глаза за стеклами очков, густая темная шевелюра.

— Спасибо тебе, говнюк! — произнес я вслух. — Ты вернул мне ее, благодаря тебе теперь у нас все будет хорошо, потому что ты хуже меня.