Ностальгия

— Верно! Совершенно с вами согласен.

Линии судьбы, траектории бомб, грубые фарсы.

Ключевой, неотвязный вопрос истории: если бы в Цюрихе Ленина пришибло отвалившейся черепицей, произошла бы революция? Если да, то галочка. Если нет, поставьте крестик. Подвижные тела и нации притягиваются друг к другу — приходят в столкновение.

Безапелляционные высказывания гида, в сочетании с его массивной, унылой головой, с локально-подвижным, своевольным глазом, нежданно повергли австралийцев в глубокую задумчивость. Луизе, которая шепталась с Борелли, касаясь его руки, казалось, что человека горестнее она в жизни не встречала. В любом случае концепция была именно такова: продвигались все неспешно, осторожно, шарк-шарк тапочками; и при этом внимательно слушали экскурсовода, из виду его не выпуская. Сколь многое стоит того, чтобы задержаться ненадолго! Вскоре туристы напрочь позабыли о внешнем мире.

— Мы классифицировали несколько категорий тяготения, — сообщил гид.

Из-за просевшего фундамента особняка в дальнем конце помещения пол, загадочно поблескивая, шел под уклон — под стать обветшалым бальным залам, что якобы еще используются в Вене. Ряды массивных канделябров еще больше усиливали ощущение парадности — равно как и сусальное золото, и лохмотья шевроновых обоев.

Здесь были представлены специфические образчики тяготения, включая удельный вес: одни подпирали стены либо крепились к ним; другие свисали с потолка. Отдельные экспонаты стояли в самом центре зала. Русский зарысил к ним и заинтересованно подался вперед, словно впервые увидел.

Подборка черно-белых фотографий иллюстрировала взлет и падение Германской империи. Стоявший посреди развалин советский солдат указывал на поверженный памятник Третьего рейха — на свирепого орла с оплетенной свастикой в когтях. С самого начала герб был заключен в венок.

Гид даже улыбнулся краем губ. Улыбка ему не шла.

— Благодаря тяготению все в результате возвращается обратно в землю.

При виде иных экспонатов Саша с Луизой хмурились и отворачивались.

Траектория шрапнели и ракет; курс полета бомбы крупного калибра. Фотографии. Ночные снимки легко сошли бы за демонстрацию фейерверков. Во время войны в России было уничтожено 89 500 мостов, 4100 железнодорожных станций и 427 музеев.

Миссис Каткарт поскользнулась: ее толстые ноги разъехались в стороны. Ей помогли подняться; она недовольно бурчала что-то себе под нос.

— А ты где был? — накинулась она на Дуга.

Гид словно ничего не заметил. Четкое соотношение между тяготением и временем было проиллюстрировано — пожалуй, несколько тривиально — с помощью ряда синхронизированных песочных часов. Заметив интерес группы, гид снова улыбнулся краем губ.

— Ключевой образ, — промолвил он. — Никогда не подводит. Получается, что тяготение связано с магнетизмом? Не мы ли завороженно наблюдаем, как время утекает у нас на глазах?

Саша зевнула.

Самый обычный кухонный кран, и тот был пущен в дело. Все, кроме Саши и миссис Каткарт, усевшись на корточки рядом с гидом, наблюдали процесс образования капель «по Павлову». Сгусток прозрачной жидкости вытягивался, набухал, подрагивал на самом конце крана, покорялся тяготению и — разражался слезами. Пауза. И все начиналось сначала.

Прирожденный дипломат, Гэрри забулькал, собрал глаза в кучку:

— Не могу, нет! Китайская пытка водой! Я с ума сойду!

— Да засохни ты! — фыркнула Вайолет. И разом перестала улыбаться, стоило рассмеяться Хофманну.

— Вода — это женщина, — походя отметил русский.

— Это еще как? — прошептала Луиза.

Борелли поджал губы.

— Он имеет в виду реки; реки всегда прекрасны. Реки неуловимы и могучи и не имеют острых углов. Они едины с природой, они дарят жизнь. — Искоса поглядывая на улыбающуюся Луизу, Борелли ломал голову: что бы еще измыслить? А Луиза особо и не вслушивалась. — Мужчины всегда стремились подчинить себе реки и отыскать их исток А еще там опасные подводные течения.

Луиза стиснула его руку.

— Ты все выдумываешь!

— Кажется, твой муж на нас смотрит.

— Отдельные города вдруг ни с того ни с сего становятся центрами тяготения! — взревел русский. — Так было с Веной, Парижем, Берлином. Говорят, теперь это Нью-Йорк и Сидней.

— Сидней?

Джеральд захохотал во все горло. Гид изумленно обернулся.

— Так мне рассказывали.

— А как насчет Москвы?

— Олимпийские игры вас прославят, — подсказал Дуг.

— Москву — вряд ли. Еще не время, — тихо проговорил русский. — Думается мне, еще не время.

— Эй! — Дуг потрясенно глядел куда-то вниз, на собственное бедро. Все засмеялись.

Из его кармана сами собою выползали ключи от машины на серебряной цепочке. Небольшой, но мощный красный магнит крепился на стене на уровне пояса, демонстрируя сходство между тяготением и магнетизмом.

А затем внимание привлекло движение в другой части помещения.

В центре зала розовый вихрь пронесся по наклонной, вертикально махая рукой: это Саша съехала по самой обычной детской горке. У основания утвердилась миссис Каткарт — этакой блюстительницей порядка.

— Ну же, миссис К., ваша очередь! — крикнул было Гэрри.

Но тут вечный сателлит Кен Хофманн, поскользнувшись, схватился за ближайшего соседа, Борелли, опрокинув его вместе с Луизой, а заодно и Джеральда (у того слетели с носа очки); затесавшийся в середину Кэддок, привыкший спотыкаться на ровном месте, прикрыл ладонью фотокамеру, а вторую руку вытянул вперед, тормозя падение. Между тем беспорядочная куча-мала из пяти человек заскользила, точно во сне, к дальней стенке — по наклонному, отполированному московскому полу. Пока Хофманн, под дружный смех Саши и Вайолет (обе стояли наверху лестницы), не ухватился за нижнюю ступеньку.

Джеральд, первым поднявшись на ноги, ругался как сапожник.

Русский медведь как ни в чем не бывало неторопливо направился нахоженным путем к боковой стене и рукой в измятом рукаве ткнул в очередную иллюстрацию. Природа ленива — эта простая истина для большинства людей якобы проходит незамеченной.

— Посмотрите-ка на водопады, — предложил он, когда остальные наконец-то вернулись на прежнее место. Фотографии семи гигантских водопадов и впрямь были хороши. — А течение реки — любой реки мира! Реки естественным образом текут туда, куда могут, без всякой суеты.

Борелли просто-таки фонтанировал интересом. На взгляд Филипа Норта, гид доказывал очевидное. И он, и большинство остальных постепенно отдрейфовали прочь.

— «Закон природы, — процитировал русский, — состоит в том, чтобы затрачивать как можно меньше усилий, по возможности избегая неудобств». Природа не борется.

Наглядная тому иллюстрация — линия провисания самой обыкновенной бельевой веревки. Одна такая крепилась у стены; остальные даже взгляда на ней не задержали. Остались лишь Борелли с Луизой и Шейла. Гид отступил на шаг, любуясь произведенным эффектом.

— Как видите, веревка достигла состояния равновесия по отношению к тяготению. То, что мы называем принципом наименьшего действия. — Гид восхищенно покачал головой.

— Это прямо про меня, — выдохнул Борелли.

— Это почти поэзия, — согласился русский.

Луиза оглянулась на Шейлу — и закатила глаза. Повернувшись к ней, Борелли взял в руки Луизино ожерелье. И — разжал пальцы.

— Принцип тяготения — он везде.

— Это и ребенку понятно.

— Но прежде мы о нем толком не задумывались, верно?

— То же самое о чем угодно сказать можно, — пожала плечами Луиза.

Коренастый русский между тем деловито стягивал с себя пиджак и рубашку. Обнажив волосатую грудь, он помедлил, дожидаясь возвращения остальных. Шея загрубелая, обветренная… гид внезапно показался едва ли не стариком. Живот его исчертили шрамы от пуль и шрапнели.

— Мы говорили о том, что природа ленива по сути своей: про линию наименьшего сопротивления.

Широкое, унылое лицо; плохо выбритые складки. Горизонтально вытянув руки, он подбородком указал на полоски бледной кожи подмышек — а затем руки его словно сами собою упали, влекомые к земле тяготением.