Ренегат

— Четырнадцать лет.

— Четырнадцать?!

— Да, — кивнул Захар, — Господь здоровьем не обделил. Надолго хватило, но, видно, и ему конец пришёл.

— Как попали сюда?

— А прям из дома своего и попал. Да. Я ж в Выксе жил, сыроварню держал там. И ведь не на окраине даже, а в самом центре почти. Думал, что уж до меня-то не доберутся. А вот… Навашинские к нам и раньше наведывались, но по краям только пощипывали. Город большой был, тысяч в пять, наверное. Ну, придут раз в месяц, а то и реже, разорят десяток дворов — не страшно вроде. Попервости-то они ещё здорово вобратку получали, те, что местные, навмашские там, железнодорожники… С оружием да патронами у них хреново обстояли дела. И поджиги мастерили, и арбалеты. Бывало, что в рукопашную с топорами кидались. Эх-кхе… — старик откашлялся и стёр рукавом кровь с подбородка. — Да. Это уж потом они поднаторели в разбое, стволами серьёзными обзавелись. Тогда вот тяжеловато нам стало, и всё равно отбивались худо-бедно. Но в тот раз, когда Святые пришли, никакое ополчение не помогло. Я, по правде сказать, и не сообразил вначале, что произошло-то. Проснулся от треска автоматного. Глядь в окно, а там полыхает уже вовсю, люди по улице носятся в исподнем. Я за ружьё быстрее. Вертикалка у меня была старая, ижевская, всегда возле кровати держал. Ну, думаю, хер вы сюда, суки, зайдёте, пока мы не выйдем. Смотрю — жена уже вещи пакует, молодец она, атаман-баба. Я в одних портках бегом вниз, к дочкам. Собирайтесь, ору, уходим! А сам по лестницы-то слетел, в коридор метнулся, не глядя, и тут мне прикладом в лоб. Очнулся уже под утро, на земле, связанный. Огляделся — люди кругом, сидят, лежат, руки за спиною у всех. Одеты — кто как, что успели набросить, в том и взяли. Мне потом рассказали уже, что паника страшная ночью была. Святые дозорных сняли тихонько, вошли в город несколькими отрядами, и по общей команде начали. Сразу до чёрта пожаров вспыхнуло, взрывы, стрельба. Народ с перепугу опешил, что делать не знает. Так эти по домам ходили и просто всех без разбору на улицу вышвыривали, а потом окружали и гнали, как скот. Кто чуть дёрнется — казнили на месте. Много тогда, говорят, народу полегло, ещё больше в рабство взяли, а остальные, кому подфартило, ушли, да так и не вернулись. Года два назад был тут у нас один с Теньгушево, помер, правда, быстро. Так он рассказывал, что нету больше Выксы. Разобрали, говорит, Выксу вашу до кирпича, одни подвалы остались, да и те скоро землёй зарастут.

— А дочери, жена? С ними что?

— Не знаю я, — вздохнул старик и снова закашлялся. — Рассказывали, будто народ весь, что удрать не успел, на две группы поделили. В нашей — мужики по большей части остались, а баб с детьми повезли в сторону Арзамаса. Там на рынке и продали, наверное. Не зря ж они ещё ночью уехали, к открытию торопились. С нами так не спешили, не до того было, грабили весь день. Хабара вывезли много. Все грузовики, телеги, что в наличии имелись, забили доверху, для нас места не осталось, полтора суток чесали пешкодёром на привязи. И раненые в общей упряжке. Умирали по дороге, так их отвязывали и бросали, даже землёй не позволяли присыпать. Вороны, мол, да собаки с кошаками отпоют и похоронят.

— Выбраться не пробовали отсюда?

— Пробовал, — усмехнулся Захар. — Как же за четырнадцать-то лет и не попробовать? Но, сам понимаешь, впустую. Чудом жив остался. Очень уж сила рабочая тогда нужна была, вот и пощадили. А вообще с беглыми тут не церемонятся, пулю в лоб да… — он запнулся и не слишком убедительно взялся кашлять. Правда, растревоженные лёгкие скоро отозвались настоящим приступом.

Стас дождался окончания этого душераздирающего зрелища и вернулся к прерванному разговору.

— А дальше что?

— М? — старик глянул исподлобья, демонстрируя полнейшее непонимание вопроса.

— Что после пули в лоб?

— Ах, это. Ну… сам скоро узнаешь. Димку-то чувашина отловили ведь?

— Димку?

— Беглеца, — пояснила Маша. — Сбежал он вчера с фермы. А утром сегодня, как на работу повели всех, его и недосчитались. Брат Константин очень злой стал, кричал, дрался. Никите, дружку Димкиному, зубы выбил. А потом с улицы топот конский слыхать было. Видно, охоту учинить решили. Поймали его?

— Да, — Стас поднял ведро, перевернул кверху дном и сел, — поймали Димку.

— Жалко, — расстроилась Маша. — чувашин не плохой был, весёлый. Истории всякие рассказывал. Хорошо у него выходило, складно. Про города разные говорил, про вещи диковинные. Всё домой к себе, в Шумерлю, вернуться мечтал, — она протяжно вздохнула и покачала косматой головой. — Не вернётся уже.

— Хорош причитать, — прохрипел Захар. — Вернётся, не вернётся…

— Вы говорили, — решил уточнить Стас, — что братья человечину не едят почти, а если и едят, то вовсе не каждого.

— Ну.

— А я видел, как от Димки вашего, здесь, возле барака, изрядный такой кусок отхватили.

Услышав это, Маша закрыла уши ладонями и принялась мотать головой, что-то неразборчиво нашёптывая.

— Остальное, — продолжил Стас, — собирались в ледник убрать. Так вот я что-то не понял, за каким хером им этот доходяга понадобился. Не знаете?

Захар, игнорируя вопрос, вытянул руку и пихнул Машу кулаком в плечо.

— Хватит, я сказал.

Она вздрогнула, но, вместо того чтобы прекратить трясти лохмами и успокоиться, начала раскачиваться всем туловищем.

Стас прислушался и разобрал в сбивчивом бормотании только два повторяющихся слова — «Не буду, не буду, не буду…».

— Голодать станешь? — просипел Захар. — Пять дней воду хлебать? О дите подумай лучше. Димка помер, ему теперь всё равно, а ты живая пока.

— Это… — вклинился Стас. — Я не слишком помешаю, если спрошу, о чём вы тут толкуете? Чего она не будет? Что за хуета у вас вообще здесь творится?

— Не надо дурочку ломать, — переключил, наконец, своё внимание Захар. — Всё ты верно понял — на ужин сегодня мясцом побалуют. А Маша вот Диму есть не желает, хочет с голоду подохнуть и ребятёнка заморить. Правильно я говорю, Маш?

— Хватит! — Маша согнулась и спрятала лицо между коленями, не прекращая раскачиваться взад-вперёд.

— Понятно, — кивнул Стас. — И частенько это дело практикуете?

— Нет, — ответил Захар, — не часто. На корм обычно беглые идут, да смутьяны, а такие здесь редкость, приходится картошкой мёрзлой, капустой, свеклой, отрубями и прочим гнильём залежалым пробавляться. Я за четырнадцать лет, — старик задумался, что-то прикидывая, — от силы десятка два всего человечков-то и употребил. В первый раз брезговал тоже, а потом ничего, приелся. Вот ты рожу кривишь, а чего кривишь и сам не знаешь, не пробовал ведь никогда. Хорошее мясо, съедобное вполне, чуть свинины пожёстче. Не скажут — не отличишь, если опыта нет. Бараку нашему повезло — остальные будут воду хлебать с шелухой капустной, а мы сегодня по-царски отужинаем, и не только сегодня. Одного мертвяка обычно дней на пять хватает. Наварят из него бульону чан, — Захар ненадолго умолк и мечтательно закатил глаза, — арома-а-атного. Знаешь ты, как мясо пахнет, ежели его пару раз в год хавать? Не-е-ет, не знаешь. Запах такой, будто… будто в кущи райские попал. Аж слюною давишься. Если ещё и горяченькое, так просто… Плеснут в миску, а от бульона парок поднимается. К лицу её поднесёшь и дышишь, дышишь… Рукам горячо, а не можешь оторваться. Потом к губам прислонишь, отхлебнёшь и кажется, что жил ты всё это время не зря. Не зря помои жрал, не зря говно месил, терпел не зря. Потому как вытерпел, а вот он, чей шмоток в миске твоей бултыхается — нет.

— Угу. Поучительно.

— Ещё как, — старик потянулся за водой, сдерживая кашель, отхлебнул, прохаркался и сплюнул в сторону. — Хозяева-то здешние не дураки, доходчиво объяснить умеют. Когда с человеком бок обок годик хотя бы поживёшь, пообщаешься, а потом тебя им же и кормят, сразу очень хорошо понимаешь, где твоё место. Жрёшь, причмокиваешь, а у самого в башке такая херня крутится, что не приведи господи. Ведь сейчас его, бедолагу, уминают, а выкинь фортель какой, и эти твари, что вокруг с мисками сидят, будут тебя за обе щеки трескать. Начинаешь на всех волком смотреть, авансом каждого ненавидишь, а это в деле разобщения шибко полезно. Нет единения — нет и бунтов. Святым ведь капусты гнилой не жалко, они не из экономии мертвяков рабам скармливают, а профилактики ради.