Лорд-обольститель

Я не знаю, что делать, Кейт. В настоящий момент я ни на что не могу решиться. На твоем месте я не стала бы сейчас приезжать. Здесь тебе будет еще больнее. Все очень добры ко мне. Франческа Мэдоуз заставила меня переехать к ним, так что я пишу тебе из дома священника. Хоуп тоже пригласила меня к себе, и в конце недели я переберусь к ней. Когда ты получишь это письмо, я уже, наверное, буду у нее.

Ты ничего не сможешь изменить. Быть может, я приеду в Париж повидаться с тобой, и мы сможем обо всем поговорить.

Твой отец все время говорил о тебе. Только за день до смерти он опять сказал, как счастлив оттого, что ты добилась успеха. Он говорил и о твоем сынишке. Похоже, он считал, что может спокойно умереть, так как вы с Кендалом продолжите семейную традицию.

Дорогая Кейт, я знаю, какой это для тебя тяжелый удар. Я попытаюсь начать новую жизнь и благодарна Богу за настоящих друзей. Еще не знаю, что буду делать. Наверное, продам дом, если ты не возражаешь.

Он оставил мне дом и все свое небогатое имущество. За исключением миниатюр, конечно. Они твои. Возможно, я когда-нибудь привезу их тебе в Париж…

Боюсь, что письмо вышло очень нескладным. Я переписывала его уже три раза. Но у меня не получилось смягчить удар.

Я люблю тебя, Кейт. Мы должны поскорее встретиться. Нам предстоит принять важные решения.

КЛЭР

Письмо выпало у меня из рук.

Вошла Николь.

— Император возглавит армию. Он перейдет Рейн и добьется от германских государств нейтралитета, — заговорила она. — Что с тобой? Что случилось?

— Мой отец умер, — ответила я. — Он покончил с собой.

Я протянула ей письмо.

— Боже мой, — прошептала Николь.

Она была невероятно чутким и отзывчивым человеком. Меня всегда изумляло то, как она умеет мгновенно преображаться из холодной и насмешливой светской дамы в участливого и трепетно чувствующего друга.

Первым делом она приготовила чашку крепкого кофе и заставила меня выпить его. И говорила, не умолкая говорила со мной об отце, о его таланте, о том, чему он посвятил свою жизнь… и о том, как внезапно он был лишен возможности заниматься главным делом своей жизни.

— Он не смог этого вынести, — вздохнула она. — Его ограбили, отняв самое ценное… его глаза. Без них он уже не мог быть счастлив. Быть может, теперь он обрел счастье и покой.

Беседуя с Николь, я приободрилась и еще раз возблагодарила небеса за то, что она есть в моей жизни.

Полагаю, именно из-за того, что произошло в моей семье, война, вызвавшая столь бурное брожение умов, меня почти не интересовала.

Когда стало известно о том, что французы выбили немецкие войска из Саарбрюкена, парижане обезумели от радости. Люди танцевали на улицах, распевали патриотические песни, кричали « Vive la France» и « A Berlin» [26]. Даже рассыльные модисток, увешанные с ног до головы шляпными картонками, говорили исключительно о необходимости преподать пруссакам урок, которого те никогда не должны забыть.

Что касается меня, то я не могла думать ни о чем, кроме смерти отца. В последнюю нашу встречу он показался мне счастливым. Его радовала семейная жизнь с Клэр, мои успехи и то, что Кендал проявлял интерес к искусству живописи. И все это время скрывал от нас свои истинные мысли…

Если бы только он поделился ими!

Временами я была на грани того, чтобы бросить все и уехать в Англию.

— Какой в этом смысл? — спрашивала Николь.

Действительно, что я могу изменить? Он умер, и его похоронили. С этим ничего уже не поделать. Кроме того, неужели я собираюсь оставить сына?

И в самом деле, на это я пойти не могла. Я подумала о рыскающем где-то поблизости бароне. В мое отсутствие могло произойти все, что угодно.

— Более того, — продолжала Николь. — В военное время очень сложно путешествовать. Оставайся на месте. Пережди. Ты переживешь это горе. Пусть Клэр приедет сюда. Вы сможете и здесь утешать друг друга.

Этот совет показался мне весьма разумным.

Затем окружающая атмосфера начала резко меняться к худшему. Дух оптимизма уступил место тревожному ожиданию. Дела на фронте шли вовсе не так хорошо, как это выглядело вначале. Саарбрюкен оказался не более чем стычкой местного значения, в которой французы одержали свою единственную победу.

Уныние начинало овладевать бульварами Парижа. Изменчивые французы, совсем недавно восторженно аплодировавшие победе, теперь погрузились в меланхолию, то и дело спрашивая друг друга: что же теперь будет?

Император командовал армией, императрица в качестве регентши обосновалась в Париже. Былая вера в то, что война вскоре закончится, а пруссаки получат заслуженный урок, начала быстро угасать. Французская армия не оправдала надежд своего народа и была деморализована, в то время как пруссаки являли образец дисциплинированности, боевой выучки и непоколебимой веры в свою победу.

Все только и говорили о войне. Некоторые считали, что неудачи временны и скоро прекратятся. Они никак не хотели поверить в то, что маленькая Пруссия способна поставить на колени такую великую державу, как Франция.

Даже когда мои заказчики начали отменять сеансы позирования и уезжать в свои загородные имения, я продолжала жить мыслями об отце, пытаясь представить себе, о чем он думал, принимая свое окончательное и роковое решение.

Только узнав о том, что пруссаки окружают Метц, а императорская армия в беспорядке отступает, сея вокруг хаос и отчаяние, я начала осознавать, что нас ожидает настоящая катастрофа.

Затем пришло известие о разгроме под Седаном, а также о том, что император и с ним восемьдесят тысяч французских солдат сдались на милость победителя.

— Что же теперь будет? — спрашивала Николь.

— Остается только ждать, — отвечала я.

На улицах бушевал народный гнев. Те, кто так недавно кричал « A Berlin» и прославлял императора, теперь осыпали его проклятиями.

Императрица бежала в Англию.

Наступил сентябрь. Кто бы мог подумать, что все так изменится за такое короткое время?

Эти несколько дней показались мне вечностью.

— Они заключат мир, — утверждала Николь. — Нам придется согласиться на их условия. А затем все войдет в прежнее русло.

Через два дня после падения Седана к нам пришел барон.

Я спускалась в salon, когда услышала доносящиеся снизу голоса.

Гости, подумала я. А когда отворила дверь, ахнула от неожиданности, потому что ко мне решительно направился барон и поцеловал руку. Я отняла руку и с упреком посмотрела на Николь. У меня создалось впечатление, что это она пригласила его сюда.

Но все обстояло совсем не так, и он тут же рассеял это подозрение.

— Я пришел предупредить вас, — произнес он. — Вы же знаете, что происходит в стране. Это… фиаско. Мы позволили недалекому человеку управлять Францией.

— Он сделал много хорошего, — вступилась за императора Николь. — Просто он не солдат.

— А если не солдат, то не должен был начинать войну. Он ввел страну в заблуждение, внушив ей, что она обладает вполне боеспособной армией. А на поверку эта хваленая армия оказалась сборищем плохо вооруженных свинопасов… Нечего было и мечтать о том, чтобы победить немцев. Впрочем, мы сейчас понапрасну тратим время.

— Барон предлагает нам покинуть Париж, — пояснила Николь.

— Покинуть Париж? Чтобы отправиться — куда?

— Барон предлагает нам в качестве убежища свой замок, пока не представится какая-нибудь другая возможность.

— Я не имею ни малейшего намерения отправляться в Сентевилль, — заявила я.

— Вы представляете, как обстоят дела? — поинтересовался он.

— Я слежу за новостями и хорошо знаю, что французская армия потерпела поражение под Седаном, а император захвачен в плен.

— И вы полагаете, что нет причин для беспокойства?

26

На Берлин (фр.).