Вилла загадок

– К черту Аделе! Ты чуть меня не убил! И ты этого хотел!

Нери сделал еще один шаг, еще шире раскрыл объятия и обнял сына, властно подавляя его своим присутствием. Мики не вспомнил, когда они в последний раз вот так обнимались, но твердо знал, что это было плохое время.

– Не надо так шуметь, – прошептал старик. – Своими криками ты мертвого поднимешь.

– Ты...

Большие руки Нери крепко прижимали его к громадной туше.

– Я был плохим отцом. Я это знаю. У тебя есть все основания на меня злиться.

– Нуда...

– Помолчи, – оборвал Нери. – Сейчас я говорю. Я плохо тебя воспитывал, Мики. Слишком долго оставлял тебя с этой сукой – твоей матерью. А когда ты не был с ней, я должен был проводить с тобой больше времени.

– Да, конечно...

– Тсс! – Нери приложил палец к его губам. – Слушай!

Мики недовольно надул губы и сразу стал похож на десятилетнего мальчика. Эмилио Нери едва не засмеялся.

– Есть много вещей, которым я тебя не учил. Например, когда нужно быть чуточку честным. Такие, как мы, должны хорошо это знать. Иногда это важнее всего.

Глядя на развешанные по стенам фотографии, он повернул к ним голову Мики – так, чтобы тот мог их видеть.

– А ведь она была симпатичной девочкой, эта его падчерица. Ты ничего не хочешь рассказать о ней своему отцу, а? И еще кое о чем. Обо всех этих играх на стороне. Господи...

– Нет. Мне нечего тебе сказать, – покачал головой Мики.

– Ты думаешь, Верджил Уоллис хочет услышать именно это? Он не поверил в ерунду с выкупом, Мики. Его нисколько не волнует, с кем ты сейчас путаешься и что с ними делаешь. Он хочет выяснить, почему мы столько лет его обманывали. Ему нужны ответы. И когда я думаю об этом, мне приходится быть честным с самим собой. Возможно, он это заслужил.

Его вонючий стариковский рот почти прижимался к лицу Мики Нери.

– Так ты скажешь ему, сынок?

– Я ничего не сделал!

– Мики, Мики! – ласково улыбнулся Нери. – Ты трахал ее на Сицилии. Пусть я был плохим отцом, но об этом я знал. И ты трахал ее так хорошо, что к тому моменту, когда мы сюда вернулись, она уже носила твоего маленького ублюдка. Ты сам сказал мне, когда я выбил это из тебя. Помнишь?

Мики не смел смотреть ему в глаза. Он ведь считал, что все это осталось в прошлом.

Нери по-прежнему смотрел на ее фотографию:

– Что за девочка! Милая как ангел, но удивительно глупая. Такая же глупая, как ты, но по-другому. Я-то знаю, почему ты не утруждал себя резинкой. Сомневаюсь, что ты используешь их даже сейчас со своими африканскими шлюхами. Но вот она... Подозреваю, что она просто была не в курсе. Скажи мне – тогда, на Сицилии, с ней это было впервые?

– Ага, – промямлил Мики.

– Тогда это имеет смысл. Когда она сообщила, что тебе есть о чем беспокоиться? Я имею в виду Верджила... с ним лучше не ссориться.

– Я давно уже тебе говорил – я не у... у...

Совсем как в детстве – он опять начинает заикаться.

– Ты не у... у?..

– У...бивал ее.

Старик убрал руки и строго посмотрел на сына:

– Может, и нет. Но знаешь что? После стольких лет я даже не уверен, имеет ли это какое-то значение.

Эмилио Нери мягко положил руку ему на затылок и погладил мягкие волосы, сожалея, что они такие светлые. В глазах Мики стояли слезы.

– Не плачь, сынок, – сказал Нери и резко пригнул его голову к старому столу.

Достав липкую ленту, он первым делом заклеил рот Мики, затем его глаза. Он связал ему руки, двинул по ногам так, чтобы тот плюхнулся на ближайший стул, и туго привязал к спинке, обмотав вокруг груди веревку.

– У тебя еще будет время, чтобы поплакать.

Эмилио Нери полюбовался на свое творение.

– Ты слышишь, Аделе? – прорычал он в темноту. – Для этого будет полно времени. Ты меня слышишь?

Два временных отрезка слились в один, и в каждом из них Ник идет впереди, смотрит, прижимаясь к стенам, прячась в тени, Миранда стоит за ним и шепчет, шепчет. Ее слова и образы сливаются в его голове в единое целое. В одной из комнат горит свет. Они крадутся к двери и смотрят внутрь. Где-то в глубине его сознания загорается тревожный огонек. Снимки, которые он видел в кабинете Фальконе, снова всплывают в больной голове, на сей раз они совершенно реальны. Толстая белая фигура, абсолютно голая, ворочается в постели, впиваясь в нечто неразличимое. В воздухе пахнет наркотиками. Возле стола валяется использованный шприц. На полу лежат одежда из мешковины и гирлянды цветов, сброшенные, словно старая кожа.

Мужчина пыхтит, как свинья. Лежащая под ним девушка пронзительно кричит – от боли, думает Коста, от отвращения. Неужели у нее это впервые? В промозглой подземной камере, воняющей плесенью и затхлой водой? В потных объятиях пожилого мужчины, принесшего с собой цветы и забытье на кончике иглы?

– Ты видишь, кто она? – спрашивает Миранда.

– Нет, – не глядя, отвечает он.

– Ты должен это знать, Ник.

Он идет дальше, а она следует за ним и говорит, говорит, и в глубине пульсирующей толщи камня открывается еще одна камера, чуть лучше освещенная. И опять крики боли и девичий плач.

– Смотри, – говорит она.

Коста прислоняется к грязной стене. Ему трудно дышать. Собственное тело кажется диковинной, вышедшей из-под контроля машиной. К своему ужасу, он возбуждается. Видя это, она касается его паха.

– Иногда мы становимся животными.

– Нет, – отвечает он. – Только когда это себе позволяем.

И тут снова звучит знакомый голос:

– Смотри, козел, смотри и учись.

Скрытая в тени фигура терзает сзади девушку, которая сидит, оседлав спинку большого кресла, повернув к ним лицо. Руками она держит себя за ноги, и Ник сразу вспоминает невинную детскую игру – тачка, тачка!

В глазах Элеанор Джеймисон стоят слезы. Сквозь годы она смотрит на них умоляющим взглядом. В голове Ника Косты звенят два голоса – один юный и невинный, другой старый и всезнающий.

Мужчина увеличивает темп, входя в нее с грубой, чудовищной силой. Она кричит от боли. Она умоляет Ника вмешаться.

– Это всего лишь сон, детка, никто не может изменить прошлое, – ворчит старый голос.

И тут он слышит ее крик:

– Я скажу, я скажу, я скажу!

Ничего не меняется – даже ритм движений пыхтящего мужчины.

Он входит в нее еще глубже. Кресло подается вперед, и его лицо в маске попадает в полосу света – кривое, отвратительное.

Ник старается не смотреть, но маска пялится на него пустыми черными глазницами, старческий голос смеется:

– Смотри, козел, смотри.

А в углу, в темноте, таится еще одна пара блестящих юных глаз, испуганных, не желающих выдавать свое присутствие.

Аделе Нери вышла на Черки тем же путем, что и вошла, – через главный вход, где Нери оставил своих людей. Немного поморгав на солнце, она небрежно стряхнула со своего черного кашемирового пальто приставшую к нему паутину. Бруно Буччи и его люди стояли в тени рядом с покосившейся надписью "Вход воспрещен".

Улыбнувшись, она пошла ему навстречу. Буччи кивнул.

– Госпожа Нери! – вежливо сказал он. Остальные смотрели настороженно. – С вашим супругом все в порядке? По правде говоря, я немного беспокоюсь.

Она взяла его за руку:

– Ну конечно, с ним все в порядке, Бруно. Ты же его знаешь. – Она пристально посмотрела на бойцов, заставив всех по очереди опустить взгляд. – Вы все его знаете.

Буччи попытался заглянуть ей в глаза, но она не стала ему подыгрывать. Закурив сигарету, Аделе осмотрела большую оживленную улицу.

– Он ведь сказал вам, что делать? – не глядя, спросила она. – Мики не причинит вреда своему отцу.

Чуть в стороне остановилось такси, откуда вылез высокий темный человек с кожаной сумкой.

– Меня беспокоит как раз не Мики, – проворчал Буччи. Они смотрели, как к ним не спеша направляется Верджил Уоллис – чуть покачивая сумкой, насвистывая какой-то старый мотив, бесстрастно глядя на вход в пещеру. Подойдя ближе, он поднял вверх руки и сказал, обращаясь к Буччи: