Перстень Царя Соломона

– Это ты о чем, купец? – насторожился Висковатый, впившись в меня взглядом.

– О той войне, что он ведет с королем свеев,- пояснил я,- Сдается мне, что замирье в Роскилле, кое шведы нарушили, ныне непременно закончится прочным миром.

– Почему так мыслишь?

Глаза дьяка, серые, с прищуром, чуть ли не буравили во мне дыру.

«Откуда-откуда. Из учебников. Даже город могу назвать – Штеттин. И точную дату – в сентябре начнутся, а в середине декабря успешно закончатся подписанием так называемого Штеттинского мира».

Интересно было бы посмотреть на его лицо после таких слов. Жаль, не увижу.

– Есть у меня знакомцы среди купцов копенгагенских, а среди них такие, кои на самый верх вхожи, к Нильсу Коасу, к Арильду Хуитфельду и даже к главному из королевских советников – к Петеру Оксе.

– Питера этого я знаю, встречался,- кивнул дьяк,- Муж дельный, худого не подскажет,- И вздохнул,- Беда токмо, что для одних славно, то для других плохо.

– Это жизнь,- развел я руками,- Вестимо, что русским полкам придется куда тяжелее, ежели король Яган от одной войны отделается да устремит свой взор и все свои силы на другую.

– Понимаешь,- неопределенно хмыкнул дьяк, оценивая мой расклад по предстоящему изменению сил в Прибалтике.

– Сейчас бы и надо ковать железо, пока оно еще горячо,- добавил я, отчаянно пытаясь развить первоначальный успех и еще больше заинтересовать Висковатого,- Король свеев пока не ведает о том, что датский Фредерик готов пойти на замирье, потому, если его опередить, можно выторговать много, очень много. Думаю, коль говорю со свеями поведет такой умудренный муж, как ты, так можно и Ревель под руку царя Иоанна миром взять.

Недолго думая я даже предложил свои услуги в этих переговорах. Не в качестве толмача – переводчик из меня, как из козла оперный певец, а в качестве представителя Руси, твердо заверив, что сумею уговорить шведов пойти на уступку Ревеля. Я знал, что обещал, рассчитывая отнюдь не на свои дипломатические таланты – откуда бы им взяться, а на все те же… исторические справочники. Довелось мне прочитать, что последнее перед заключением мира с Данией посольство, которое отправил к Иоанну

Грозному шведский король, имело тайные полномочия в крайнем случае пойти даже на такую уступку, как сдача Ревеля. Юхан III, как здравомыслящий политик, отчаянно нуждался в мире и был готов заплатить за него любую цену, пусть даже самую высокую.

– А что Фредерик на это скажет? – задумчиво произнес дьяк.- Уговор-то порушен окажется.

– Что бы ни говорил, а дело будет сделано. К тому же можно будет намекнуть, что тебе стало ведомо, будто он и сам собирается мириться, вот и…

– А ты не прост, купец, совсем не прост,- протянул Висковатый. Он в задумчивости потеребил свою черную, с изрядной проседью, аккуратную бороду,- Одного не пойму: сам ты такое измыслил али подослан кем?

И на меня сразу потянуло ароматом Пыточной избы, который я уже ни с чем не спутал бы, хотя и был в подвалах подьячего Митрошки всего ничего.

– Сам, – торопливо произнес я. – Хочу осесть на Руси, а потому желаю принести пользу своему будущему отечеству. За рублевиками не гонюсь – слыхал, поди, какую казну вскорости должны привезти мои слуги, потому бескорыстен в своем желании.

Дьяк кивнул.

– Тогда в толк не возьму: отчего ты Русь выбрал? – задумчиво поинтересовался он,- Нешто в иных странах все так худо?

– Ты, Иван Михайлович, про веру забыл. Не любят латиняне православных. В Гишпании я чрез то как-то изрядно пострадал, так что повторять не хотелось бы,- напомнил я.

– А в датских землях али у Ганзы, свеев, да и у той же Елисаветы? Там вроде бы к иноверцам не столь суровы.

– Так-то оно так, да, видать, родная материнская кровь сильнее. Она ж мне с самого детства про красоты Руси рассказывала,- вздохнул я,- К тому же у прочих, куда ни глянь, все больше о выгоде забота, а мать учила и про душу не забывать, мол, она поважнее будет. Хотя все течет, все меняется. Эллинский мудрец сказал, что и в одну реку нельзя войти дважды, а тут целая страна. Потому я и решил поначалу присмотреться, а заодно и благо царю принести.

– Благо – это хорошо,- согласился дьяк и вдруг выдал какую-то иностранную фразу. Следом тут же произнес другую, столь же загадочную.

Ох, говорила же мне мамочка в детстве: «Учи, сынок, иностранный язык. Обязательно пригодится». А сколько трудов на нас, разгильдяев, Надежда Ивановна Гребешкова положила – уму непостижимо. И чего ж я таким непослушным уродился?! Хотя… сейчас навряд ли помогло бы мне это знание, потому что язык явно не английский. Тогда какой? Польский? Отпадает. Там шипящих немеренно – ни с каким другим не спутаешь. Итальянский? Испанский? Нихт, то есть нопасаран, в смысле они тоже по звучанию не проходят. При условии что дьяк не полиглот, оставалось два варианта – датский или шведский. Тогда наиболее вероятен…

– Худо я датскую речь понимаю, почтенный Иван Михайлович. Да и пробыл я в той Исландии всего ничего – одно лето с небольшим. Опять же там ведь народу – с бору по сосенке – со всего свету собрались. А при дворе наместника датского короля я не живал.

– Что ж так-то? – ехидно осведомился дьяк, и я, с облегчением вздохнув оттого, что угадал с языком, почти весело пояснил:

– А рылом не вышел. Купцы ныне, ежели все страны брать, лишь у Елизаветы Английской в чести, а мне туда ездить противно.

– Отчего?

– Когда довелось там побывать, изрядно успел насмотреться… всякого.

– Это чего ж такого? – не унимался дьяк.

– Ныне на Руси бредет юродивый, веригами звенит, зла никому не творит, и власть его не трогает, верно? – Я решил одним махом убить двух зайцев – показать, как хорошо тут и как плохо там, в ихних Европах,- А у них иначе. По тамошним законам любого бродягу, пускай он божий человек, неважно, надлежит бичевать кнутом, после чего взять с него клятву, что он станет работать. И во второй раз так же, только теперь у него уже отрежут половину уха, чтоб всем при встрече сразу было видно.- Я вздохнул и замолчал, изобразив скорбное раздумье.

– А в третий? – не выдержал дьяк.

– В третий раз его казнят,- твердо ответил я.

– Ну, может, оно и верно,- неуверенно протянул Висковатый.- Другим пример. Землица стоит, а он бродит себе, гуляет.

– Это здесь землицы изрядно, а там свободной вовсе нет,- поправил я,- Человек и рад бы работать, но негде. Хозяевам земли выгоднее ее не под хлеба, а под луга для овец пускать, чтоб побольше шерсти настричь да сукна изготовить. Вот и выгоняют местные богатеи смердов со своих угодий. А чтоб те не смели вернуться обратно, они землицу огораживают. Да и некуда людям возвращаться. Дабы их домишки да амбары места не занимали, их сносят. Потому и бродит народ неприкаянный, не ведая, где им главу приткнуть.

– Каждый вправе творить в своей вотчине что захочет,- примирительно заметил дьяк.

– А справедливо то, что всякий, кто донесет властям о таком бродяге, имеет право взять его в рабство? – не уступал я.

– Ну это ты заливаешь,- усмехнулся дьяк.

– А ты, Иван Михайлович, у аглицких купцов, что в Москве проживают, сам об этом спроси. Может, тогда мне поверишь. Мол, верно ли, что хозяин, который получает такого раба, может по закону, что издал покойный братец нынешней королевы, его продать, завешать наследникам и прочее. А ежели он уйдет самовольно, то по- еле того, как поймают, на щеке или на лбу выжигают клеймо – первую букву слова «slave», что означает «раб».

– А в другой раз удерет?

– Еще одно клеймо выжгут. Ну а коль убежит да попадется на третий раз – голова с плеч.

– Эва,- крякнул дьяк,- Сурово.

– А королева Елизавета еще и свой закон семь лет назад издала. «Статут о подмастерьях» называется. По нему всякий в возрасте от двадцати до шестидесяти лет, кто не имеет определенного занятия, обязан работать у любого хозяина, который пожелает его нанять. Деньгу платят малую, чтоб с голоду не подох, зато работать заставляют от темна до темна.