Страница 47 из 77
– Ну ежели в поле, когда страда, то тут иначе и нельзя,- рассудительно заметил мой собеседник.
– В поле, оно понятно,- согласился я.- Но там повсюду так. Зашел я как-то раз в их сукновальню, так там дышать нечем. Да и немудрено – в одной избе, хоть и длиннющей, аж две сотни ткацких станков втиснуто, а на каждом по два человека трудятся – ткач да мальчик-подмастерье. А рядом, в соседней, еще сотня баб шерсть чешет, да пара сотен ее прядет.
– Говоришь, недолго там был, а вон сколь всего подметил,- покрутил дьяк головой,- Наши-то послы и половины того не выведали, что ты мне тут…- И осекся, замолчал. С секунду он настороженно смотрел на меня, потом, смущенно кашлянув, резко сменил тему: – А ну-ка, поведай что-нибудь на своем родном языке,- потребовал он.
– Родной для меня русский,- усмехнулся я.- Говорю же, мать родом с Рязанских земель. Под Переяславлем починок ее стоял, когда татары налетели да в полон взяли.
– Я про те земли, где ты жил,- поправился Висковатый.- Вот хошь на индианском своем.
– На индейском,- поправил я.
Чуял, что этим все кончится. Ну и ладно. Тут главное – не робеть. И, набрав в грудь воздуха, я выпалил замысловатую фразу, тут же «переведя» выданное мною:
– Это я сказал, что напрасно ты, Иван Михайлович, мне не веришь. Я не английский купец, которому главное – выгода. Выведывать и вынюхивать я не собираюсь. Мне здесь жить, а потому таить и скрывать нечего. Все как на духу.
– Как-то оно ни на что не похоже,- задумчиво произнес дьяк.
Еще бы. Учитывая, что я пользовался исключительно бессмысленной тарабарщиной, которая только пришла мне на ум, оно и немудрено.
– А что ты там про выведывание говорил? – осведомился Иван Михайлович,- Вроде бы не подмечали за ними тайных дел.
– А им и не надо втайне,- пояснил я,- Они все на виду делают, вот как ты сейчас – то про одно меня спросишь, то про другое. Глядишь, и нарисовалась перед глазами картинка. Понятно, что тебе, как самому ближнему государеву советнику, надлежит знать обо всем. А ну как спросит Иоанн Васильевич, а ты не ведаешь. Нехорошо. Им же требуется иное – про обычаи все вынюхать, про нравы, дабы ведать, как половчее обмануть.
– Ну это дело купецкое. Для того он и ездит по странам, чтоб выгоду соблюсти.
– Свою выгоду,- заметил я.- А стране, где они торгуют, сплошной убыток. Думаешь, пошто они ныне хотят, чтоб вы прочих купцов вовсе из своей земли изгнали? Выгоду от этого поиметь желают, и немалую. Сам представь. Когда уйма купцов – и датские, и свейские, и фламандские, и фряжские,- поневоле приходится платить за товар дороже, чтоб перехватить его у прочих. А коль нет этих прочих, человек тот же воск или пеньку продаст за любую цену, потому как деваться ему некуда. Получается русскому люду убыток. А чтоб другие сюда вовсе не ездили, они еще и пугать пытаются – издают книжицы всякие, как, мол, здесь, на Руси, погано, какие морозы страшные, да про диких медведей, которые прямо по городским улицам бродят, и вообще все у вас так худо, так худо, что приличному человеку надлежит прежде составить завещание, а уж потом ехать сюда.
– Сам читывал? – осведомился помрачневший дьяк.
– Не довелось,- честно ответил я,- Иные пересказывали, а мне запомнилось. Я ведь уже тогда в мыслях держал сюда отправиться, вот в голове и отложилось. И что сама Москва построена грубо, без всякого порядку, и что все ваши здания и хоромы гораздо хуже аглицких, и многое другое. О людях же написано, что они очень склонны к обману, а сдерживают их только сильные побои. Набожность ваша названа идолопоклонством, а еще упомянуто, что в мире нет подобной страны, где бы так предавались пьянству и разврату, а по вымогательствам вы – самые отвратительные люди под солнцем…
– Лжа! – Не выдержав, Висковатый вскочил со своего стула с высокой резной спинкой и принялся мерить светелку нервными шагами. Пробежавшись пару раз из угла в угол, он слегка успокоился, вновь уселся напротив меня и хмуро спросил: – Кто ж такое понаписывал? Али ты запамятовав с имечком? – Он зло прищурился.
– Почему запамятовал – запомнил. Некто Ричард Ченслер, ежели память меня не подводит.
– Не подводит,- буркнул Висковатый,- Бывал он тут. Самый первый из их братии. Встречали честь по чести, яко короля, а он, вишь, каков оказался.
– О встрече там тоже есть,- усмехнулся я,- Написал он, что дворец Иоанна Васильевича далеко не так роскошен, как те, что он видел в других странах. Да и самого государя он редко царем именовал.
– То есть как? – опешил дьяк.
– А так,- пожал я плечами.- Он его больше великим князем называл. Ну и порядки местные тоже изрядно хулил. Дескать, даже знатные люди, если у них отбирают жалованные государем поместья, только смиренно терпят это и не говорят, как простые люди в Англии: «Если у нас что-нибудь есть, то оно от бога и наше собственное».
– Июда поганая,- прошептал еле слышно Висковатый и рванул ворот своей ферязи.
Большая блестящая пуговица, не выдержав надругательства, оторвалась, отскочила к печке и, печально звякнув о кафельную плитку, улеглась на полу.
– Каков есть,- не стал спорить я.
– А сам-то как ныне мыслишь, правду он отписал али как? – криво усмехнулся Висковатый.
– Скрывать не стану – и худого повидать довелось, тех же татей шатучих, кои меня до нитки обобрали, но и хороших людей немало,- вложив в голос всю возможную искренность, ответил я,- А коль сравнивать с народами в иных странах, то, пожалуй, что и получше. Те больше о выгоде думают. Даже церковь и та отпускает грехи строго по установленным ею ценам. Нет такой скверны, которую они бы не перевели в деньгу. Мать убил, или монахиню соблазнил, или со скотиной в блуд вступил – все грехи отпустят, только плати. А у вас о душе помыслы. Как бы худо ни было, все равно вы про нее не забываете. Потому и решил присмотреться да здесь остаться, коль государь дозволит.
– Дозволит,- вздохнул он.- Мы гостям завсегда рады, особливо ежели они без камня за пазухой приходят, не так как некие. А ты меня не обманываешь? Может, ты поклеп возводишь на аглицких гостей? – И вновь вперил в меня свой пронзительный взгляд.
– А зачем? – Я равнодушно пожал плечами.- Пользу отечеству, кое я хочу здесь обрести, напрасными наветами не принесешь, один лишь вред. А супротив англичан я ничего не имею. Опять же человек на человека не приходится – встречаются хорошие люди и среди них.
– Ну-ну…- многозначительно протянул дьяк, но больше ничего говорить не стал, лишь заметил, что время позднее, а потому мне лучше всего было бы заночевать у него. Опять же рогатки, сторожи. Нет, холопов он со мной пошлет, но все равно возни не оберешься.
– К тому же сызнова не договорили мы с тобой,- многозначительно произнес он,- Так что все равно тебе к завтрему сюда ворочаться.
Вот так и получилось, что эту ночь я впервые провел на мягкой пуховой перине. И на, и под. Честно говоря, я и не знал, что они используются здесь не только вместо одеяла, но и вместо матраса. С непривычки долго не мог заснуть, пытаясь проанализировать, не допустил ли где ошибки.
Рискованно было, конечно, вот так вот, с первых встреч, выкладывать на стол козыри – это я про перемирие шведов с датчанами. А с другой стороны, заинтересовал я дьяка этими знаниями, всерьез заинтересовал, да так, что тот время от времени меня почти и не слушал – уж очень важную новость получил.
К тому же этот козырь у меня далеко не последний. Полна рука, только выкладывай. Да еще в рукаве пара тузов припрятана – это я про свое знание истории. Главное – вовремя их подавать, чтоб ни раньше ни позже.
Потом прикинул про англичан. Может, не стоило мне на них так уж напускаться? Хотя нет, как раз в этом году Иоанн Грозный должен их лишить всех привилегий, рассердившись на послание королевы, где говорилось только о торговле и ни слова ни о заключении союза, ни о его предложении. Каком? Да замуж ее наш Ваня звал, а у нее хватило ума отвертеться. Она вообще – дамочка шустрая, хвостом вертела налево и направо, но в руки никому не давалась. Потому и разозлился на нее царь. Не привык он, когда его посылают, пускай и в деликатной форме. А у меня и на ее счет тоже кое-что имеется. Как раз хватит, чтоб успокоить уязвленное государево самолюбие. Так что все правильно.