Как стать добрым

По возвращении домой оказалось, что у Дэвида снова разболелась спина. Я не предполагала, что его застарелая болезнь станет поворотным моментом в нашей жизни — да и откуда я могла знать? Тем более что со спиной Дэвида мы давно знакомы, можно сказать, идем с ней по жизни, и я предпочла бы избежать зрелища разбитого болезнью Дэвида, лежащего на полу с парой книжек под головой и беспроводным телефоном под рукой, в котором давно пора перезарядить аккумуляторы. Трубка колыхалась у него на животе, — таким я уже видела Дэвида прежде, так что особенного испуга и опасения за его здоровье эта картина не вызвала.

Он оказался рассержен даже больше, чем можно было ожидать. Дэвид дулся на то, что я вернулась домой поздно (к счастью, он даже не поинтересовался, где это я пропадала и чем занималась), бросив ею одного на детей в то время, когда он был совершенно не в том состоянии, чтобы ими заниматься, — в конце концов, возраст дает о себе знать, и спина беспокоит его все чаще.

— Какой ты, к черту, доктор, когда не можешь помочь близкому человеку?

Я смолчала.

— Хочешь, чтобы я помогла тебе встать?

— Зачем мне вставать, глупая женщина. Я хочу остаться здесь, в таком положении. Мне надо лежать, а не присматривать за малолетними сорванцами.

— Они ужинали?

— Да, черт возьми, ужинали. Они ужинали рыбными палочками, которые сами закатились в гриль и там приготовились.

— Извини, если я задаю глупый вопрос. Не помню точно, когда у тебя начались проблемы со спиной?

— В прошлом веке, черт возьми. Хренову тучу веков назад, блин!

В этом доме не каждому позволено ругаться, и всякое ругательство вырывается здесь не случайно. Стоило Дэвиду разразиться бранью в присутствии детей, которые только что сели смотреть телевизор, как они моментально обернулись на непривычное слово, явно не предназначенное для их ушей. Дэвид тут же принялся излагать, как он несчастен, как ужасна жизнь, как я его достала и как плохо идут дела, — он даже не в состоянии себя контролировать. На самом деле очень даже в состоянии, по крайней мере в большинстве случаев, так что я тут же воспылала к нему взаимной ненавистью — за эту его игру на зрителей.

— Заткнись, Дэвид.

Вздохнув, он пробормотал что-то себе под нос, отчаявшись заработать снисхождение.

— Так чего ты от меня хочешь?

— Займись ужином и оставь меня в покое. Скоро я смогу подняться. Мне надо немного передохнуть. — Можно подумать, я просила его станцевать «лимбо» под веревочкой, или прибить книжные полки, или отнести меня по лестнице на второй этаж, чтобы заняться любовью.

— Тебе принести газету?

— Я ее уже прочел.

— Тогда я включу радио.

Мы слушаем обзор культурной жизни на волне «Радио-4», слушаем «Симпсонов», слушаем, как шкворчат рыбные палочки в гриле. Я стараюсь не задевать его чувства, но сама сейчас нахожусь далеко, где-то в номерах в Лидсе и Клеркенвилле, не конкретно в постели, а просто в самих комнатах — в спокойной, разглаженной, как одеяла на кроватях, обстановке, совсем не похожей на ту, что окружает меня сейчас.

Дэвид решил ночевать в комнате для гостей; я помогла ему раздеться — можно сказать, снова вернулась к мыслям о нуждах и требованиях, правах и обязанностях, о людях с фурункулами в заднем проходе. Затем я отправилась в спальню и принялась читать газету, где архиепископ Кентерберийский рассуждал о недопустимости развода, о синдроме жадности, именуемом «за соседним забором трава зеленее», и о том, что вместе с тем нельзя лишать кого-то права покончить с жестокой и обреченной жизнью в браке, однако… (Ну почему в каждой газете пишут и пишут обо мне? Хотелось бы почитать что-нибудь о столкновении поездов, в которых тебя нет, о зараженном паразитами мясе, которого ты не ешь, о заключении перемирий в местах, где тебе даже бывать не приходилось. А вместо этого на меня всякий раз вываливают кучу мусора — бесконечные рассуждения об оральном сексе в самолете и крахе современной семьи.) В результате хочешь не хочешь, а мне снова пришлось размышлять о жестоких и деградирующих браках, а также о собственной судьбе да еще пытаться над собой подшучивать — значение слов «жестокий и деградирующий брак» в нашем районе имеет особый оттенок: он называет меня дурой, он распугивает гостей, он постоянно ругает то, чем я дорожу, он хочет, чтобы старики сидели на местах для пожилых пассажиров — и ни на каких других — и вообще оставались только там, где им положено.Так вот, я не деградировала и не озверела от этих отношений с Дэвидом — на меня это, так и знайте, не действует, — но с тем, чего я на дух не переношу, я жить не буду. Правда, это сетования уже совсем по иному поводу.

Что становится поворотной точкой любовных отношений, когда они клонятся к закату? Прошло еще три недели. За это время мы дважды оказывались со Стивом в постели, причем ни разу не испытав оргазма (не то чтобы этот оргазм был так уж важен, хотя после долгой скачки обычно принято поить лошадь); мы коротали время в воспоминаниях о детских каникулах, о моих детях, о его первой подружке, уехавшей в Штаты, о нашей взаимной антипатии к людям, которые предпочитают отмалчиваться и не задают вопросов… Зачем мне все это? И чего я, в конце концов, добивалась? В самом деле, я никогда не обсуждала с Дэвидом свои детские воспоминания: по очевидным причинам, но это как раз и было тем, что выпало из моего брака, — возможность взглянуть на свое прошлое со стороны. Быть может, стоило попытаться завести с ним разговор на подобные темы, попробовать провести выходные вдвоем, без детей. Может, надо было просто прийти домой и сказать: «Знаю, ты уже слышал эту историю, но можно еще раз рассказать тебе, как я однажды нашла полкроны [6]под дохлым крабом, которого папа запретил мне трогать?» В первый раз эта история прозвучала довольно вяло, ее освежил лишь трогательный восторг Дэвида, направленный на все, что происходило со мной до встречи с ним — это было еще накануне нашего брака. Теперь же меня ждут в лучшем случае вздохи и беззвучные ругательства.

Видите ли, все, чего я на самом деле добиваюсь, в том числе и от Стивена, — это возможности переписать себя заново, как с черновика. Набросок, сделанный с меня Дэвидом, уже завершен, и я уверена, что никого из нас он в восхищение не приводит. Теперь я хочу вырвать эту страницу и начать с чистого листа, как на уроке рисования — когда у меня не получался рисунок, я просто его вырывала. И неважно, кто будет этим новым листом, как неважно, нравится мне Стивен или не нравится, знает ли он, что делать в постели, или не знает — и все такое прочее. Мне просто необходимо его восторженное внимание, когда я сообщаю ему, что моя любимая книга — «Миддлмарч», [7]я просто ищу этого ощущения — ощущения того, что я с ним, а не делаю в этот миг какую-то очередную глупость. Что мы одно целое и между нами еще не пробежала черная кошка.

Я решила рассказать брату о Стивене. Брат младше меня и по сей день не имеет детей и свободен от семейных уз. Я была почти уверена в его моральной поддержке. Неужели он станет осуждать меня, несмотря на то что любит Тома и Молли и даже ходит выпить-закусить с Дэвидом в мое отсутствие? Мы с Марком близкие люди, и я решила положиться на то, что он скажет, доверяя его чутью.

И вот какой он вынес диагноз:

— Ты просто больная на голову.

Мы сидели в малайзийском ресторанчике в Масвелл-Хилл, рядом с его домом, и ждали, когда нам подадут первое; так что трудную часть разговора я решила приберечь на потом. (Вообще-то я не думала, что возникнут какие-то трудности. Как я могла допустить такую промашку? Как я могла настолько заблуждаться? С чего это я решила, что мой братец спокойно снесет эту новость? Я представляла, как мы будем мило шушукаться за столом, перебрасываться шуточками, вести свою семейственную доверительно-конспиративную беседу за холодным пивком и «сатэй» на шпажках из бамбука, но теперь стало очевидно, что расчеты мои оказались несколько неверными — мой братец поступает вовсе не по-братски, а лишь по-родственному улыбается и крутит головой.)

6

Английская монета в 2 шиллинга 6 пенсов, имела хождение до 1970 г.

7

Роман английской писательницы Джордж Элиот.