Как стать добрым

Под «всеми» Брайен, безусловно, имел в виду остальных членов моей семьи.

— Да, — заметила Молли. — Так нечестно.

Она, бесспорно, была права. Это нечестно. Любовь, как выясняется, столь же недемократична, как и деньги: одним ее достается много, другим совсем ничего. Она выбирает тех, у кого ее и так уже предостаточно: кто здоров, физически и психически, красив и, хотя бы относительно, молод. Я была любима своими детьми, родителями, братом, супругом, надеюсь, друзьями; Брайена же не любит никто и не будет любить никогда. И как бы мы ни старались, мы не сможем расширить эти узкие горизонты семейной любви. Вот если бы нам нужен был человек по хозяйству, присматривать за домом, и если бы Брайен был способен выполнить роль вышколенного английского слуги, тогда мы, безусловно, с радостью распахнули бы перед ним двери нашего дома. Я мельком заметила взгляд Дэвида: ему хорошо известна опасная тропа, на которую я сейчас готова ступить, эта скользкая обледенелая тропка, сделав шаг по которой, непременно докатишься до самого низа.

— Молли, хватит, прекрати. Мы не будем обсуждать этот вопрос в присутствии Брайена. Это невежливо, в конце концов. И это не решается в две минуты.

— Я могу подождать, — сказал Брайен. — Я сегодня никуда не тороплюсь.

Однако мне все же удалось выпроводить его на улицу после чашки чаю и тортика в виде громадного батончика «Марса». Я отвезла его к его новому жилью — точнее, за угол, потому что, как только мы остались наедине, в нем мигом ожила его подозрительность и недоверчивость, и он напрочь отказался сообщить мне адрес своего нового пристанища.

— Спасибо, — сказал он, выбираясь из машины. — Вы скажете мне об остальном завтра? Тогда бы я мог предупредить там всех, что переезжаю. И начал бы складывать вещи.

— Брайен. Вы не можете жить с нами.

— Но вы же только собирались обсудить этот вопрос?

— Мы обсудим, но я уже знаю, к какому решению мы придем.

— Ах вот оно что, — разочарованно протянул он.

— Вы расстроены?

— Да. Очень. Я уже представлял себе, что все будет по-другому. Мне понравился этот сериал, который про подростков.

— Вы сможете смотреть его у себя, по вашему телевизору.

— В самом деле?

— Да.

— Вы уверены? Что-то он никогда не попадался мне.

— Это, кажется, по Ай-ти-ви.

— A-а. Хорошо. Я его мало смотрю. А какой номер?

— ?

— Какую цифру нужно нажимать на пульте?

— По-моему, тройку. На вашем пульте, наверное, тройку. Попробуйте, во всяком случае.

— Ну, тогда, пожалуй, неплохо, тогда хорошо, — начал он беседу с самим собой.

— Вы правда не обижаетесь?

— Нет. А как насчет курицы? Можно мне будет прийти еще раз?

— Конечно, сколько угодно. Недельки через две. Мы каждый раз, когда будем ждать вас в гости, станем готовить непременно курицу.

— Вы правду говорите? Не разыгрываете?

— Я вас не разыгрываю.

— Ну, тогда ладно. До свидания.

И он побрел по глухой улице в ночь.

Итак, бой был выигран малой кровью: мне просто придется еще через пару недель покормить моего Пациента Номер Один. Ведь я только что пригласила одного из своих «безнадег» кормиться у нас раз в две недели — подозреваю, пожизненно. Еще несколько месяцев назад я расценила бы это как безошибочный признак собственного безумия, а теперь данный поступок рассматривался мной как предусмотрительный, хладнокровный, прагматический и взвешенный. У меня было такое чувство, будто с души свалился камень. Я готова была выскочить и танцевать на крыше машины. Молли, конечно, примет это известие не так легко, как Брайен, но после нашей договоренности насчет обедов это все равно уже будет выглядеть милосердием. А это все, что нам нужно — нам, а не людям вроде Брайена.

Дома — Том, в частности, так и не отклеился от «ящика» — терпеливо дожидались моего возвращения.

— Мы собирались поговорить, — с преувеличенной серьезностью начала Молли. — Мы будем говорить о Брайене и о том, когда он переедет к нам.

— Ладно. — Я села за стол. — Можно выступить первой?

— Как пожелаешь.

— Так вот, Брайен не будет у нас жить, никогда. Я ему об этом уже сказала.

— Так не честно!

Я никому не собиралась доказывать, что жизнь — сложная штука и честного в ней днем с огнем не сыскать.

— Знаю. Прости. Я обещала ему, что мы будем кормить его жареной курятиной, когда он будет приходить к нам в гости. Для него этого оказалось достаточно.

— Я тебе не верю. Ты уже один раз обманула.

— Клянусь, я сказала ему. Но дальше жареной курицы наше гостеприимство не распространяется.

— Но ты же сама говорила…

— Молли. Здесь не о чем говорить. Брайен не может здесь оставаться. Он не из нашей семьи.

— Но мог бы. Он мог бы стать членом нашей семьи.

— Нет. Не мог бы.

Я посмотрела на Дэвида, который ответил мне прямым взглядом, но ничего не сказал. Не вступился и не осудил. Судя по всему, он не собирался спешить мне на помощь.

— Молли, пойми, это наша семья. Ты, я, папа, Том. Вот наша семья. А не ГудНьюс, не Брайен, не Обезьяна и никто другой. Только так. Ничего не поделаешь. Есть люди, о которых мы должны заботиться в первую очередь.

— Но почему? — Наконец Дэвид внес в разговор свою скромную лепту. Лепта — так себе, но нельзя не оценить по достоинству проявленной им активности.

— Почему? Да потому! Дэвид, мы едва успеваем присматривать друг за другом. Мы почти на грани — отчасти потому, что ты бросил работу. Том ворует в школе. — Я ощущала поток бушующих во мне слов, рвущийся наружу, и уже не могла сдержаться, слова сами выхлестывали из меня: — Молли превращается в ханжу, у меня роман…

— А что такое «ханжа»? А что такое «роман»?

— Это значит, что у мамы был «молодой человек», — пояснил Том, не отрываясь от телевизора.

— Мы с тобой вот уже несколько месяцев на грани развода, мы заперли дверь изнутри и выбросили ключ, таким образом обрекая друг друга на пожизненный тупик и взаимную неприязнь! И ты спрашиваешь, почему мы должны в первую очередь присматривать друг за другом? Потому что жизнь чертовски сложная штука, вот почему, и… все! — Дальше нецензурно.

— Кейти, остановись. Ты перепугаешь детей.

— Очень хорошо. Может, им самое время испугаться. Может, тогда они не пойдут по жизни в розовых очках, решив, что перед ними раскрыты все двери, что здесь все так здорово, классно и что всем совершенно все равно, у кого есть деньги, у кого нет — это не имеет значения. Я хочу, чтобы этого не произошло никогда. Я и сама хотела бы чувствовать себя в жизни уверенной настолько, чтобы распоряжаться чужими судьбами, но пока этого не получается. Я всю жизнь мечтала помогать людям. Потому и стала доктором. Теперь у меня десятичасовой рабочий день, мне приходится иметь дело с наркоманами и постоянно подводить людей, которые в меня верят. Я назначаю им лечение, которого они не получают, и выписываю лекарства, которые не помогают. И, не состоявшись там, на работе, я прихожу домой, где обнаруживаю, что как жена и мать я тоже не состоялась. В таком случае не состояться в чем-нибудь еще, очередном, у меня просто нет сил. И если Брайену предстоит остаток дней провести в реабилитационном центре, а Обезьяне на улице — то так тому и быть. Что я могу с этим поделать? Это плохо, очень плохо. Но если за двадцать лет мы еще не опостылели друг другу окончательно, и дети здоровы, и я не сижу на транквилизаторах, и ты не спился, и мы с тобой до сих пор еще вместе, то это само по себе чудо, черт побери. Я уже не прошу от жизни большего, если есть хотя бы это. А если при этом мы еще можем приобрести газету «На дне» — и помочь этим бездомным, — то честь нам и хвала! И тогда — да здравствуем мы — это уже большая победа. Понимаешь? Да здрав-ству-ем мы! Ура! У-ра! Вперед! Ну, давайте же. Присоединяйтесь!

Никто меня не поддержал.

Теперь все, кончено. Я выплеснулась и стала пустой внутри, свободной от боли, гнева и всех прочих эмоций. Я выплеснула все это на своих близких, и больше ничего не осталось.