Страница 112 из 143
В армии вчерашний мужик юридически и фактически переходил в иное сословие: исключался из подушной подати и переставал быть крепостным. Табель о рангах Петра I открывала ему дорогу к получению дворянского звания; таким образом «вышла в люди» примерно четверть пехотных офицеров петровской армии. «Верные и истинные слуги отечества» награждались чинами, переводились из армии в гвардию, получали за сражения медали; за отличия по службе солдат жаловали «по рублю» с чаркой вина. Лихой и расторопный служивый навсегда порывал с прежней жизнью; полки, состоявшие из бывших крестьян, без особых колебаний подавляли народные волнения и в XVIII, и в XIX веках. Но именно они – наряду с чиновниками, приходскими священниками или иноками – были, с одной стороны, наиболее подконтрольными, с другой – наиболее подготовленными (принимали присягу) для подачи доносов, прежде всего на свою «братию». В городской среде быстрее распространялись всевозможные «толки и слухи»; к тому же военным и горожанам было проще явиться в сыскные органы с «доношением» на сослуживцев и соседей, чем сельским жителям.
С духовенством дело обстоит иначе. Многие представители этого круга в самом деле неодобрительно относились к Петровским реформам, ставившим церковь под контроль государства и превращавшим духовных лиц в его агентов. Однако среди них мы не встретим в 1730-е годы ни упорных и яростных «протестантов», ни организаторов восстаний или массовых беспорядков. Другое дело, что царствование Анны стало новым этапом в ужесточении контроля над духовенством. Дела о неслужении молебнов и поминовений возникали в массовом порядке; виновных ждали не только плети и ссылка, но в нередких случаях и лишение сана. Многие батюшки и вправду вели себя не лучшим образом, как поп из далекой деревеньки Каргопольского уезда, явившийся крещенским утром 1732 года в поварню, где крестьяне варили пиво, и до того наугощавшийся, что не смог самостоятельно облачиться на службу – своего духовного пастыря обряжали крестьяне. Несмотря на поддержку прихожан, «от многого питья заболел он, поп, сердцем» и не смог закончить литургии – ни освятить воду, ни произнести ектению с именем и титулами императрицы. [659]
Позднее – с началом войны с Турцией – начались «разборы» церковнослужителей и их родственников: Синоду было указано «архиерейских дворян и монастырских слуг и детей боярских и их детей, также протопопских, поповских, диаконских и прочего церковного причта детей и церковников, не положенных в подушный оклад, есть число не малое; того ради взять в службу годных 7 000 человек, а сколько оных ныне где на лицо есть, переписать вновь, и за тем взятием, что где остается годных в службу ж и где им всем впредь быть, о том определение учинить, дабы они с прочими в поборах были на ряду. Вышеописанных же чинов некоторых губерний у присяги не было более 5 000 человек, из которых взять в службу годных всех, сколько по разбору явится». Затем последовало распоряжение выявлять незаконно постригшихся: «Прилежно везде испытать, кроме тех чинов людей, каковых указами блаженныя памяти их императорских величеств велено, не постригали ли где в монахи и в монахини без указу». До того государыня, «кроме вдовых священников и диаконов и отставных солдат, которых указами постригать в монашество повелено, в мужеских в монахи, а в девичьих в монахини, отнюдь никого ни из каких чинов людей постригать не повелела». В итоге некоторые храмы и монастыри остались без богослужения; даже безропотные губернские власти доносили, что если взять действительных дьячков и пономарей, то «в службе церковной учинится остановка». [660]
Такие гонения на духовенство вполне могли расцениваться как происки враждебных православию «немцев». Однако здесь больше всего старались сами православные, по «злобе» или из усердия доносившие на не присягнувших по разным причинам попов. Особенно отличился новгородский архиепископ Феофан Прокопович, систематически отсылавший в Тайную канцелярию проштрафившихся духовных – только в 1733 году их явилось больше 100 человек. Но в 1732 году его «карательная» деятельность только начиналась – Прокопович прислал всего лишь четверых подозреваемых, трое из которых были греками и показались ему «подозрительными к шпионству».
Доставляли подследственных либо местные власти за свой счет, либо специально откомандированные с этой целью армейские солдаты или гвардейцы, которые иногда на месте сами начинали следствие. Так, отличившийся в день восстановления «самодержавства» Анны Иоанновны (25 февраля 1730 года) капитан-поручик Преображенского полка Алексей Замыцкий был командирован в 1731 году в Полтаву, откуда весной следующего года докладывал, что по доносу некоего Кондрата Телилевского арестовал уже 41 человека. Не успел офицер вернуться с Украины, как в августе 1732 года был вновь отправлен в командировку. [661]Другие посылались только за колодниками, которых начальство Тайной канцелярии желало «следовать» в Петербурге; для их доставки преображенский капрал Иван Чемесов и его семеновский коллега Семен Шишкин совершили вояж в Москву с восемью солдатами на пяти подводах.
Их товарищи попеременно несли службу и в самой Тайной канцелярии: стояли на часах в крепости, охраняли заключенных, водили их на допросы и «экзекуции»; составляли рапорты о происшествиях (или о их отсутствии) за время своего дежурства; при смене караула сдавали подопечных «в добром здравии» или – что нередко случалось – в «болезни» от перенесенных пыток или истощении от голода.
Преображенцы, семеновцы и измайловцы, в том числе представители лучших дворянских фамилий, держали узников «в крепком смотрении»: следили, «дабы испражнялись в ушаты»; допускали на свидания родственников (с тем, чтобы жены «более двух часов не были, а говорить вслух»). В их обязанности входило выдавать узникам «молитвенные книжки» и надзирать, «чтоб не выдрали белого листа и чего не написали». Они же раздавали подследственным «кормовые деньги» или наблюдали за «допущением к колоднику пищи» (если тот мог заплатить за еду не из тюремного рациона).
Командовал ими все тот же начальник Тайной канцелярии Ушаков – только уже в ипостаси подполковника гвардии или армейского генерал-аншефа, официально числившийся на военной службе в Петербурге «при здешней команде». При этом гвардейцы в штате Тайной канцелярии не состояли и жалованье получали из отпущенных на полки́ сумм. Однако за их командировки и содержание заключенных платила уже сама канцелярия. Эти траты на «корм», «прогоны» и канцелярские нужды в 1732 году составили 1 050 рублей 26 копеек – при общей сумме бюджета в 3 360 рублей. [662]Остальные средства Тайной канцелярии шли на жалованье ее служащим, выплачиваемое, как уже говорилось, по третям года, но, в отличие от петровского царствования, своевременно. Эти деньги обеспечивали их трудовые усилия на ниве расследования политических преступлений, среди которых в 1732 году были дела серьезные и малозначительные.
Преступления «важные»…
В комплексе документов Тайной канцелярии за 1732 год сохранились не только следственные дела, но и протоколы – записи решений, принятых ее руководством в процессе расследования, по итогам конкретного дела или в связи с обращением Московской конторы либо другого учреждения. Ныне эти беловые экземпляры протоколов, представляющие собой три небольших переплетенных в кожу тома (соответственно по январской, майской и сентябрьской «третям» года), позволяют нам проследить работу сыскной службы день за днем. [663]Отдельный том составляют вынесенные императрицей после заслушивания докладов Ушакова высочайшие указы, легшие в основу распоряжений по Тайной канцелярии. [664]
659
См.: РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. № 266. Ч. 1. Л. 46–48.
660
См.: Титлинов Б. В.Правительство императрицы Анны Иоанновны в его отношениях к делам православной церкви. Вильно, 1905. С. 56, 64–65, 188, 209, 231; Малышев М. Ю.Сословная политика правительства Анны Иоанновны (дворянство, крестьянство, духовенство): Автореф. дисс. канд. ист. наук. Ижевск, 1997. С. 21.
661
См.: РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. № 266. Ч. 1. Л. 34–35; № 269. Ч. 1. Л. 38.
662
См.: Там же. № 266. Ч. 1. Л. 53 об.
663
См.: Там же. Ч. 1. Л. 1-133; Ч. 2. Л. 1-201; Ч. 3. Л. 1-152.
664
См.: Там же. № 269. Ч. 1. Л. 1-63.