Страница 110 из 128
И снова в открытой двери показались уже знакомые нам руки. На сей раз они держали огромное блюдо, на котором громоздилась живописная гора телятины, жареных помидоров и риса. Вкус был выше всяких похвал, но братья снова в возмущении воздели руки и заявили, что это не обед, а легкий перекус! Изрядно проголодавшись, мы с сержантом дружно накинулись на «перекус» и съели столько, что почувствовали: больше нам не одолеть. Мы надеялись, что на том обед и закончится. Однако ошиблись. Дверь снова тихо приоткрылась, оттуда появилось круглое блюдо с яйцами, рубленым мясом и жареным луком. Причем в таком количестве, что можно было накормить двадцать изголодавшихся великанов. Это уж слишком, простонали мы в искреннем ужасе. Да бросьте, возражали нам гостеприимные хозяева. Стоит ли вести речь о таких пустяках! При этом они накладывали фантастические горы снеди на наши тарелки и настаивали, чтобы мы поменьше говорили, а побольше ели.
— Это же настоящее пиршество! — простонал я.
— Да бросьте! Какое там пиршество, обычный обед, — ответил мне один из братьев, после чего умудрился подложить еще пару яиц на мою тарелку.
Братья сидели полукругом, излучая тонкую обходительность и абсолютное, подавляющее гостеприимство. Я почувствовал, что у меня сперло дыхание. Я знал, что никогда в своей жизни больше не стану есть телятину, рис, рубленое мясо, яйца и лук. Затем меня охватило предчувствие, что сейчас произойдет что-то ужасное. И действительно, дверь снова отворилась! За ней вновь обнаружилась пара таинственных рук. Я едва заставил себя смотреть на все это. С чувством надвигающегося неминуемого конца я увидел, что в качестве piece de resistance [44]предлагаются жареные куриные ножки и потроха. Судя по всему, ради нашего обеда в птичнике была устроена настоящая резня: на блюде лежало по меньшей мере двадцать ножек! По счастью, мой друг — еврейский сержант — обладал аппетитом Гаргантюа. Он съел — бог ведает, как — три куриные ножки и вдобавок к ним немереное количество потрошков.
В гробовом молчании, которое уже приобрело зловещий оттенок, я наблюдал, как дверь снова тихо приоткрылась. Слава богу, на сей раз появилась лишь тутовая настойка и кофе. Обед благополучно завершился.
Наши хозяева выкурили с нами по сигарете и завели разговор о древней Кесарии. Они постарались рассказать все, что знали на эту тему. Мне интересно было выяснить, сохранились ли воспоминания о древнем городе в виде песен и сказаний у современных жителей. Я узнал много интересного. Оказывается, развалины маленького театра, который я обследовал на побережье, у арабов называются «девичьим театром», а остатки ипподрома, расположенного на землях отца Иоанна, носят название «место лошадей». Интересно, связаны ли эти топонимы с греческими пьесами и соревнованиями колесниц, которые устраивались тысячи лет назад?
Мы распрощались с братьями, которые продемонстрировали нам высшую степень традиционного арабского гостеприимства, и, отяжелевшие от обильной еды, медленно направились к отцу Иоанну. Он встретил нас в дверях своего дома. На сей раз на нем была длинная ряса и традиционная шапка греческих священников.
— Вам надо что-нибудь перекусить! — радостно поприветствовал нас отец Иоанн.
— Нет, нет, только не это! — взмолились мы, усаживаясь за стол на кухне. — Пожалуйста, никакой еды!
Однако отец Иоанн, грек-киприот по происхождению, имел собственные представления о гостеприимстве. На столе появились кофе и блюдечко с джемом из дыни.
В этих краях, где людям нередко приходилось голодать, радушие хозяина заключается в том, чтобы накормить гостя до отвала. При этом вежливость требует, чтобы вы хвалили угощение, и — следуя этикету — приходится это делать, пусть похвала чревата новой порцией еды, которую вы уже не в состоянии усвоить. Таким образом, я был чрезвычайно благодарен хозяйской кошке, которая, рискуя жизнью, совершила диверсию: залезла в открытый холодильник и стащила какой-то деликатес, явно припасенный к приезду епископа.
— А теперь, не желаете ли осмотреть церковь? — предложил отец Иоанн.
Он провел нас в сад, где золотисто-коричневые камни византийского периода соседствовали с фруктовыми деревьями и капустными кочанами. Здание церкви представляло собой апсиду храма, некогда стоявшего на этом месте. Древние камни все еще лежали по углам здания, но были заметны более поздние переделки, крышу тоже относительно недавно перекрывали.
— Когда-то на этом месте стоял собор Святого Павла, — рассказывал отец Иоанн. — А под ним находилась тюрьма, в которую заключили апостола. Я вам все покажу, но сначала давайте осмотрим церковь.
Приподняв подол рясы, он достал из кармана брюк ключ и отпер шаткую деревянную дверь, установленную в качестве защиты от овец и цыплят. Мы вошли в маленький темный склеп, чьи огромные камни странным образом диссонировали с размерами комнаты. Алтарем служил деревянный стол, накрытый обычной столовой скатертью. На нем покоились два медных подсвечника и деревянное распятие. По стенам были развешаны несколько икон, здесь же хранилась странная коллекция из мраморных осколков римской поры и византийских плит с посвящениями — все это отец Иоанн выкопал собственноручно на принадлежавшей ему земле.
Должен честно признаться, никогда еще мне не доводилось видеть столь маленькой и убогой церквушки. Это единственная православная церковь на моей памяти, в которой отсутствовал иконостас. По воскресеньям отец Иоанн проводит здесь службу — в полном одиночестве, ибо у него нет прихожан. Увы, на наших глазах христианство угасает в этом древнем краю, в городе, где некогда блистали Павел, Ориген и Евсевий.
Отец Иоанн распахнул затянутые паутиной ставни, чтобы впустить больше света и дать нам возможность насладиться деталями, невидимыми в полумраке. И в этот миг я понял, что был несправедлив к нему. Увидев его верхом на лошади и с дробовиком за спиной, я посчитал, что он интересуется в первую очередь охотой на зайцев и выращиванием бобов, а духовные интересы отошли для него на второй план. Однако здесь, в этой жалкой часовенке, отец Иоанн двигался с уверенностью и грацией человека, хорошо знакомого со своими владениями. В нем появилась какая-то значительность, он даже ростом стал выше. Короче, передо мной был совершенно другой человек.
— Я всего-навсего бедный священник, — вздохнул он. — У меня нет ничего, но если бы я владел какими-то средствами, то, не задумываясь, отдал бы все, чтобы спасти от осквернения склеп — святой склеп, — который находится под этой церковью.
Я не нашелся, что ответить — столь велико было мое удивление при виде изменений, происшедших в этом человеке. Глаза его сверкали. Внезапно он превратился в воина христианской церкви.
— Под зданием церкви, — рассказывал он, — находится темница святого Павла. Вы сами увидите, во что она превратилась. Сейчас там конюшня для лошадей и осликов. Разве такое допустимо? Я называю это осквернением, причем, самым худшим из всех возможных. В 1925 году здание продали еврейской общине, которая занималась фермерством в здешних краях. И вот как они распорядились священным зданием. Пойдемте, вы все сами увидите!
Сердито нахмурясь, он зашагал вперед, указывая на пустые места, где некогда возвышались колонны храма. Отец Иоанн привел нас к длинному, прекрасно спроектированному склепу, в котором стояла фермерская повозка. Склеп был сложен из огромных камней, которые я бы датировал византийской или даже более ранней эпохой. Было заметно, что раньше помещение являлось частью крипты разрушенного собора. Согласно традиции греческой православной церкви, здесь располагалась темница, в которой содержался святой Павел. Я был настолько тронут глубиной чувств отца Иоанна, что пообещал написать от его имени прошение палестинскому правительству с просьбой прислать компетентного специалиста для обследования здания. Я сдержал свое обещание и от знакомых из правительственных кругов узнал, что дело движется в нужном направлении. Пока греческая православная церковь собирает средства для того, чтобы выкупить здание, предприняты некоторые шаги по его сохранению. В частности, «нынешним арендаторам предписано удалить из помещения животных и содержать склеп в надлежащем состоянии».
44
Основного блюда ( фр).