Бенефис дьявола

Патрик откинул голову на спинку широкой тахты, бессознательно гладя белокурые волосы девушки, склонившуюся над его мускулистым торсом, удивительно молодым и крепким для сорокалетнего мужчины. Она наслаждалась сексом с ним, и осознание этого заводило его лучше любых ласк и поцелуев, до которых были так падки молодые глупышки. Но Ника была особенной. В ней был интеллект, в ней был напор и страсть, и за шесть лет, которые прошли с тех пор, как он лишил её девственности на заднем сидении своего старенького, но мощного «шевроле», она повзрослела ещё и эмоционально, превратившись в настоящую русскую тигрицу.

- О, Ника, ты заставляешь меня снова вернуться на двадцать лет назад.

Она подняла голову, оторвавшись от его налитого кровью и всё еще судорожно пульсирующего члена, посмотрев в его затуманенные глаза, обращенные к потолку, своим пристальным блестящим взглядом. Она столько ждала этого мужчину, что эти два месяца никак не могли утолить её жажду к нему, она готова была трахаться с ним дома, в кафе, в машине, на пляже – где угодно, лишь бы постоянно ощущать в себе его присутствие, его мужскую силу, и ловить на себе его такой уверенный и раздевающий её душу взгляд. С ним рядом она просто становилась нимфоманкой, и это ощущение лишь добавляло ей женственности, заставляя не разбалованных женским обаянием американцев оборачиваться ей вслед при встрече. Впрочем, здесь, в Майями, попадались и довольно привлекательные женщины, но это были в основном европейки, а собственно голливудские красотки оставались для обычных американцев недостижимой мечтой экрана, потому что на улицах их городов встретить более-менее хорошенькую женщину с девичьей талией было настолько же необычно, насколько в России мужики привыкли к их виду в повседневной жизни.

Она сжала в ладони его мошонку, говоря при этом:

- Ты опустошен, наконец? Или в тебе еще есть капля силы, чтобы порадовать меня, мой гигант?

Патрик закатил глаза и прошептал:

- Я хочу тебя день и ночь.

- Хочешь меня!

- Да, тебя, Ника.

- Покажи мне, как ты хочешь.

- Сильно хочу… всегда.

- Ты хочешь свою жену?

- Да, миссис Бауэр, тебя.

- А чем ты занимался всё это время после моего отъезда? – она сильнее сдавила свою ладонь.

- Ждал только тебя и твоих писем, - он улыбнулся, закрыв глаза.

- И моих фотографий? – не унималась она.

- И твоих фотографий, - покорно подтвердил он.

- И моих денег?

- Не твоих, а наших.

- Но ждал всё-таки?

- Без тебя они мне ни к чему.

- А с ними к чему я тебе?

- Чтобы любить.

- Без них любить не получалось?

Патрик открыл глаза и посмотрел на неё долгим взглядом. Она отпустила его и, взобравшись на тахту рядом с ним, склонила свою голову на его широкую грудь, сложив под себя свои красивые ноги. Патрик погладил её колени, нежно проведя пальцами по тонкой бархатистой коже.

- Деньги сами по себе ничего не значат, - сказал он, - они лишь дают свободу.

- Ты такой старый и такой глупый, - проговорила она, целуя его в грудь. – Свободу дают не деньги, а умение их зарабатывать.

- Разве?

- Конечно. Посуди сам: деньги, как и свободу, можно потерять. А твои умения и навыки всегда останутся при тебе. Это как вождение автомобиля: год поездишь, потом и через двадцать лет руки и ноги вспомнят, куда и на что давить.

- Ты стала философом?

- Не-а, я практикующий психолог.

- А я профессор по деловому менеджменту, забыла?

- Тогда мы подходим к одной и той же проблеме с разных сторон, вот и всё.

Патрик протянул руку за бокалом с мартини, стоявшем на журнальном столике, и, сделав глоток, сказал:

- Умения нарабатываются не один год. А ничто так не подвергнуто искушениям стремительно развивающегося мира, как молодое неокрепшее сознание.

- Это правда, - согласилась она.

Он продолжал, будто с кафедры:

- Юности присущ наивный максимализм, желание достичь пределов совершенства сразу и сполна, вкусить все прелести человеческого бытия, не дожидаясь пришествия «горбатого» жизненного опыта, ибо парадокс аксиомы молодых, что «в пятьдесят мне ничего этого уже будет не надо», отчасти и заключается в своей искренней правоте. В пятьдесят, имея всё то же, что и наш 20-летний аналог, мы утрачиваем прелесть ощущения новизны, и наше восприятие окружающего обволакивается сакраментальным сожалением: если бы юность знала, а старость могла! В двадцать мы еще верим в чудеса, но уже утрачиваем иллюзии; мы полны надежд и ожиданий, но уже познаём истинный смысл заповедей Господних. И где эта грань, отделяющая искушение от грехопадения? Как устоять перед дьявольским соблазном обрести всёв обмен на свою совесть, честь и счастье близких; познать власть и силу, пройдя по людским душам, не поскользнувшись и не обернувшись назад – насколько должно быть сильным такое искушение и куда может столкнуть соблазн неокрепшую психику, вдруг очутившуюся перед сложным выбором?

Вероника провела ярко-красным ноготком по квадратикам мышц на его животе.

- Грешны мы, грешны. Ты прав, мой гигант: я не хотела бы дожидаться этого вечера ещё двадцать лет. Я пошла в душ.

Она легко соскочила с тахты и направилась к душевой кабине, находившейся в дальней части просторного гостиничного номера. Патрик остался сидеть, держа в руке бокал и глядя вдаль через прозрачную стену на раскинувшиеся перед ним безбрежные морские просторы.

Ника была ещё так молода, а уже так искушена! Ему бы никогда самому не пришло в голову провернуть такую банальную операцию по увеличению своего благосостояния, а с её легкой руки потребовалось только освежить его некоторые деловые контакты в Европе, чтобы обеспечить стабильный доход в течение почти целого года. Наверно, в России действительно легко делать бизнес и играть на неопытности русских. Но иногда ему всё же казалось, что она чего-то недоговаривает. Первое время Ника просто вздрагивала от любого телефонного звонка и в ответ на его вопросы отшучивалась, что это у неё синдром привыкания к новой обстановке. Когда они сталкивались на широких бульварах с полицейскими, она непроизвольно стискивала его руку, прижимаясь к нему всем своим хрупким девичьим телом, словно пытаясь раствориться в нем, лишь бы избежать общения с представителями закона, хоть он не раз уже успокаивал её, говоря, что для миссис Бауэр в этой стране открыта дорога в любом направлении и что её документы абсолютно в полном порядке. Но ей потребовалось не меньше месяца, чтобы свыкнуться со своим новым положением и почувствовать относительную безопасность. Она объясняла, что русская милиция настолько коррумпирована, что все в России её просто боятся, предпочитая решать вопросы с мафией – те, по крайней мере, уж точно не посадят за решетку за просто так. И этот страх у неё подсознательно переключился и на местных представителей власти: бедные русские, что же им довелось пережить за последние поколения, раз они собственным хранителям спокойствия отучились доверять, сокрушался он.

Патрик поставил бокал назад на столик, задев при этом массивным кольцом на своём мизинце соседний фужер. Бриллиант, обрамленный золотом, мягко цзынькнул о стекло. Это был подарок Ники, привезенный из России – он, должно быть, стоил целое состояние, но Ника не хотела даже и слушать его расспросы о том, как ей удалось скопить денег на такой дорогой подарок – это неприлично, сказала она, явно смутившись. Он не стал её более тревожить своей американской «неприличностью», окружив заботой и пониманием.

Патрик был счастлив. Через неделю закончится его отпуск, ему снова нужно будет вернуться в Питсбург, и Ника будет с ним. Правда, она хотела бы переехать куда-нибудь ближе к морю, они могли себе это уже позволить, но его пока удерживала привязанность к своему колледжу, его обязательства перед руководством, которое на него рассчитывало на ближайший учебный семестр. В дальнейшем, возможно, они купят дом где-нибудь во Флориде, но пока он даст ей полную свободу действий: пусть сама выберет место, слетает, посмотрит, а потом уже они примут окончательное решение.