Пятьдесят на пятьдесят

«Опять напился?» — с укором в голосе спросила она.

Алкоголиком я не был. Совсем напротив: я никогда много не пил. Но Софи с ее загадочным мышлением почему-то была уверена в том, что я алкоголик. Что ж, эта навязчивая идея в каком-то смысле пошла на пользу моему здоровью, я редко употреблял спиртное. Так спокойнее.

За четыре часа до нашего с ней разговора я позволил себе кружку пива, но поклялся ей, что не выпил и капли. Она не поверила.

«Ты постоянно напиваешься, — громко сказала она в трубку. — И не хочешь приезжать ко мне потому, что пьян в стельку. Ну, признайся».

В этот момент я был близок к тому, чтобы рассказать ей об отце, о том, что его убили и что я не могу приехать потому, что меня допрашивает полиция. Но она могла подумать, что убийца я, и это повергло бы ее в очередную депрессию, из которой она постепенно выкарабкивалась. Уж лучше пусть думает, что я пьяница, а не убийца.

«Прости, — сказал я, так ни в чем и не признавшись. — Приеду повидать тебя завтра».

«А завтра, может, меня не будет», — уже спокойней ответила она. То был ее способ в очередной раз заявить мне, что однажды она покончит с собой. Так, всего лишь маленькое напоминание о том, что контролирует ситуацию именно она. Это была игра, в которую мы играли последние лет десять как минимум. Я не сомневался — она была убеждена в истинности своих слов. Но по прошествии всего этого времени я как-то не очень ей верил. И считал, что она способна совершить самоубийство только во время маниакальных фаз, когда ей начинало казаться, что она наделена некими сверхъестественными силами. Просто однажды рядом с ней может не оказаться человека, который не даст ей выброситься из окна, когда она вдруг вообразит, что может летать. Нет, это не будет самоубийством, скорее несчастным случаем.

Надо признаться, я был по горло сыт подобным существованием. И в самые мрачные и тяжелые моменты задавался вопросом: может, самоубийство стало бы лучшим исходом, в том числе и для меня?..

На второй день Королевских скачек в Аскоте особого ажиотажа не наблюдалось. Умы присутствующих занимало убийство на автостоянке, толпа возбужденно обменивалась самыми невероятными версиями.

— Вы слышали? Оказывается, жертва занималась распространением наркотиков! — Эти слова нашептывал один мужчина другому.

— Правда? — откликнулся его собеседник. — Да, никогда не знаешь, что творится прямо у тебя под носом, верно?

«Может, они и правы», — мрачно подумал я. — Сведения, выданные полицией, были крайне скудны. Возможно, потому, подумал я, что там сомневались в идентификации жертвы. Уже не говоря о преступнике.

Лука и Бетси проявили тактичность, не стали расспрашивать о причине появления синяка над глазом. Однако сочувствие проявляли, чего нельзя было сказать о коллегах-букмекерах и моих клиентах.

— Доброе утро, Нед, — сказал Ларри Портер, букмекер из соседней клетушки. — Что, женушка врезала? — Он явно упивался моим смущением.

— И тебе доброго утречка, Ларри, — ответил я. — Нет. Ударился головой о дверь.

— Ага, как же, — ухмыльнулся он. — Придумай что получше.

А вот я бы пожалел человека, который врезался головой в дверь. Ему, бедняге, наверное, никто не верил.

— Вообще-то на меня напали, — сказал я.

— Да на нас всех тут вчера напали и ободрали как липку. — Он громко расхохотался: шутка показалась удачной. — Чертовы игроки.

— Может, этот игрок, — я приложил руку к глазу, — хотел большего.

Тут улыбка на его лице увяла.

— Так тебя что, ограбили? — спросил он. Над ограблением букмекеров в этой среде смеяться было не принято.

— Нет, — ответил я. Не хотелось говорить, что на уме у преступника было убийство, а вовсе не ограбление. — Кто-то его спугнул.

— Ну уж только не ты, с твоим-то телосложением, — снова расхохотался Ларри.

Я улыбнулся и решил пропустить эти слова мимо ушей. Ларри весил добрых восемнадцать стоунов, а уж такой талией мог бы гордиться борец сумо. Я же в сравнении с этой боевой машиной был худощав, хрупок, можно даже сказать, тощ. Похоже, у меня никогда не было времени поесть нормально, как и намерения приготовить себе еду. Хоть и имелась жена, вел, по большей части, одинокий образ жизни.

К счастью, ни Луке, ни Бетси, ни Ларри не пришло в голову связать убийство на стоянке с синяком у меня над глазом, и вообще с началом скачек все, похоже, стали забывать об этой истории.

— Так этот твой Интернет подвел только нас или других тоже? — спросил я у Луки после третьего забега.

— Что? — рассеянно спросил он, работая с клавиатурой.

— Вчера. Во время последнего забега, — напомнил я. — Этот сбой случился только у нас или у других тоже?

— А, это, — протянул он. — Похоже, вся система вырубилась минут на пять. И знаешь, что интересно?

— Что?

— Телефоны тоже вырубились.

— Какие телефоны? — спросил я.

— Мобильники, — ответил он. — Причем все. Все операторы.

— Но это невозможно, — пробормотал я.

— Знаю, — кивнул Лука. — И тем не менее это так. Все, с кем я говорил, твердили, что телефоны у них не работали минут пять. Не было сигнала. Должно быть, «киты» с ума посходили.

Под «китами» Лука подразумевал четыре или пять крупных компаний, которые содержали целую сеть букмекерских контор по всей стране. У каждой компании было по одному-два представителя на скачках, они и делали для них ставки у здешних букмекеров, чтоб повлиять на стартовые расценки.

Соотношения, предлагаемые букмекерами на ипподроме, часто менялись по ходу скачек. Если на какую-то лошадь ставили много, букмекеры предлагали более выгодные расценки поставившим на других лошадей, в случае если те выиграют. Таким образом удавалось хоть немного компенсировать убытки. Официальная стартовая расценка, или СР, приблизительно равнялась среднему показателю, исходя из расценок, предлагаемых букмекерами в начале скачек.

К примеру, если букмекерская контора приняла ставку на лошадь в сто тысяч фунтов при соотношении десять к одному, в случае выигрыша этой самой лошади они могли потерять миллион фунтов. Так что компания просто заставляла своих представителей на ипподроме ставить наличные на эту лошадь у местных букмекеров, которые тут же уменьшали соотношение. И если стартовая расценка опускалась, допустим, до пяти к одному и лошадь выигрывала, компания должна была выплатить лишь полмиллиона, то есть значительно сократить свои потери.

Если перед самым забегом на протяжении целых пяти минут не работали ни телефоны, ни Интернет, букмекерские городские компании никак не могли передать распоряжения своим сотрудникам на ипподроме, приказать делать ставки, чтобы уменьшить стартовые расценки.

— Кого-то поймали на этом? — спросил я своего помощника.

— Да нет, и пока ничего не известно, — ответил Лука. — Только слухи.

Подошел клиент, сунул мне двадцатифунтовую купюру, я с благодарностью принял ее и обменял на билет из принтера.

— Или же никто не желает признаваться, — заметил я, — или это был просто случайный сбой в системах.

Если крупная компания считает, что ее «прокатили», слухи об этом распространяются с молниеносной быстротой. Обычно они жалуются, стонут и плачут ad nauseam [1]и отказываются выплачивать деньги. Довести до суда дела по выигрышам и проигрышам в азартных играх весьма сложно, практически невозможно. «Киты» от букмекерского бизнеса считают, что право контролировать стартовые расценки дано им свыше, и если кому-то удалось сорвать крупный куш, нажиться на них, признают это вопиющей несправедливостью. Большинство других убеждено, что вопиющей несправедливостью является тот факт, с какой легкостью «киты» могут менять СР у ипподромных букмекеров, после чего от многих тысяч фунтов им достаются лишь жалкие крохи, а все остальное оседает в карманах дельцов из крупных контор.

Я пожал плечами и принял ставку у очередного клиента. Пальцы Луки запорхали по клавиатуре, принтер выплюнул еще один билет.

1

Ad nauseam (лат.) — до тошноты, до отвращения.