Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 6 из 73



«Скорой» не было целую вечность. Я пытался набрать 999 по мобильному телефону, но от страха пальцы не слушались, все время попадали на другие кнопки. В конце концов один из наших спасителей с шампанским взял у меня мобильник и позвонил сам. А я опустился на колени рядом с отцом.

Кровавое пятно расползалось с пугающей быстротой, лицо его посерело.

— Положите его, — посоветовал кто-то. — Голова должна находиться ниже сердца.

К этому времени на стоянке собралась уже целая толпа из припозднившихся гуляк. Казалось абсурдным, что все эти люди стоят здесь, потягивают шампанское, а мой отец отчаянно борется за каждый глоток воздуха прямо у их ног.

— Все нормально, — сказал я ему. — «Скорая» уже едет.

Он слегка кивнул и пытался что-то сказать.

— Молчи, не двигайся, — предупредил его я. — Береги силы.

Но он продолжал шевелить губами.

— Будь очень осторожен. — Он произнес эти слова тихо, но внятно.

— Чего мне бояться? — спросил я.

— Всех и каждого, — еле слышно прошептал он.

Потом закашлялся, и на губах у него проступила кровь.

— Где же эта чертова «Скорая»? — воскликнул я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Но первой прибыла полиция. К нам подошли два офицера. Наверное, они больше привыкли регулировать движение в час пик у ипподрома, нежели видеть человека, которого пырнули ножом в живот; и один из них немедленно достал рацию и начал вызывать подкрепление. Второй опустился на колени рядом со мной и занялся отцом — опустил большую ладонь правой руки на рану, крепко надавил.

Отец застонал.

— Извини, друг, — сказал ему полицейский. — Лучше всего в таких случаях зажать рану.

Но вот наконец подъехала «Скорая», водитель извинился за опоздание:

— Пришлось ехать против движения, все возвращались со скачек, — сказал он. — Повсюду пробки, и в эти часы движение одностороннее, только от ипподрома.

На лицо отцу надели кислородную маску, воткнули в сгиб руки иглу внутривенного вливания. Затем осторожно переложили на носилки и погрузили в машину, причем один из медиков продолжал зажимать рану рукой.

Я хотел влезть в машину, чтобы быть рядом с ним, но меня остановил один из полицейских.

— Вы останетесь с нами, сэр, — сказал он.

— Но это мой отец… — возразил я.

— Мы в самом скором времени доставим вас в больницу, — сказал он. — Похоже, вам придется наложить пару швов.

Медики захлопнули дверцы и увезли отца. В этот момент прибыло подкрепление — два полицейских автомобиля с синими мигалками.

Большую часть вечера мне пришлось провести в больнице, но совсем не той, куда я планировал поехать.

Я знал, что мой отец был жив, когда его помещали в машину «Скорой» у ипподрома, я слышал, как он кашлял. И если верить одной из медсестер, был все еще жив, когда его доставили в больницу. Но до операционной довезти его не успели. Его доконал шок и огромная потеря крови, он скончался в приемном покое. Страшно сожалеем, говорили врачи, но мы ничего не смогли сделать.

Я сидел на стуле с металлическими ножками и серым пластиковым сиденьем, в небольшом закутке, отгороженном шторкой, сидел рядом с телом моего погибшего отца, родителя, которого не знал и не видел, за исключением последних трех часов. Сидел и дивился тому, как жесток этот мир.

Я онемел от горя. Я страшно тосковал по отцу, когда мне было лет восемь, только к этому времени начав осознавать, что я потерял. Я до сих пор отчетливо помню это. Я видел своих школьных друзей с молодыми мамами и папами и впервые за все время почувствовал, как стар в сравнении с ними дед. Помню слезы, которые проливал, оплакивая своих родителей, тоскуя и желая, чтоб они были живы и рядом со мной.

Но больше всего хотелось, чтобы рядом был отец, чтобы он, подобно всем другим отцам, подбадривал меня криками во время футбольного матча, высоко поднимал меня и сажал на плечи, когда наша школьная команда выигрывала, утешал и вытирал слезы, когда мы проигрывали.

Я развлекал своих одноклассников выдуманными историями о том, как мой отец погиб смертью храбрых, спасая меня, когда я тонул, или же спасал от врагов, даже монстров.



Я смотрел на неподвижно лежавшую передо мной фигуру, прикрытую чистой белой простыней. Потом встал и снял край простыни, чтоб видеть лицо отца. Было похоже, что он просто спит, лицо такое умиротворенное, глаза закрыты — казалось, тронешь его, и он проснется. Я опустил ему руку на плечо. Тело уже похолодело. Первый и последний раз в жизни я гладил его загорелый лоб и размышлял о том, что все могло бы сложиться иначе.

Наверное, я должен был злиться на него. За то, что он бросил меня, уехал и не появлялся все эти годы. За то, что так долго не возвращался. За то, что у меня вот уже лет как тридцать были сестры, а я даже не подозревал об их существовании, ни разу не видел. За то, что когда он вернулся, это осложнило мою и без того непростую жизнь.

Но я всегда считал, что зло — это того рода эмоция, которую следует выплеснуть наружу, облечь в страстные слова, адресованные тому, кто способен реагировать, ответить или обидеться. Гнев, направленный на покойного отца, был бессмысленной и напрасной тратой энергии.

И я решил приберечь этот гнев на потом, направить его против того молодого парня, который так резко и безжалостно отнял у меня единственный шанс хоть как-то компенсировать мои страдания в прошлом. Я оплакивал не столько смерть отца, сколько утрату самой этой возможности. А ведь она была так близко.

Я встал и натянул простыню на лицо умершего.

В закуток ко мне вошел мужчина в светло-коричневом костюме.

— Мистер Тэлбот? — спросил он.

— Да, — ответил я и поднял на него глаза.

— Детектив сержант Мюррей, — представился он и показал мне удостоверение. — Полиция Теймс-Вэлли. — Он сделал паузу, глянул на неподвижное тело, прикрытое простыней. — Мои соболезнования в связи с гибелью вашего отца, — сказал он. — Но мне нужно задать вам несколько вопросов.

— Да, конечно, — ответил я. — Может, пойдем поищем более подходящее место?

Похоже, он испытал облегчение.

— Неплохая идея.

Одна из медсестер провела нас в небольшое помещение, предназначенное для родственников — скорбящих родственников, это несомненно, — и через секунду к нам присоединился еще один полицейский в штатском. Мы уселись на все те же металлические стулья с серыми пластиковыми сиденьями.

— Это детектив констебль Уолтон, — представил своего коллегу Мюррей. — А теперь что вы можете рассказать нам о том прискорбном инциденте на парковке в Аскоте?

— Я бы назвал его больше чем просто инцидентом, — заметил я. — На нас напали, мой отец был смертельно ранен ножом.

— Прежде чем делать выводы о причине смерти, следует дождаться официального заключения о вскрытии, — нравоучительно заметил сержант.

— Но я собственными глазами видел, как отца закололи ножом, — сказал я.

— Стало быть, вы видели нападавшего? — спросил он.

— Да, — ответил я. — Но не уверен, что узнаю его, если увижу снова. Лицо было прикрыто. Видел только его глаза, да и то на секунду.

— Но вы уверены, что это был мужчина? — спросил он.

— О да, — ответил я. — Фигура мужская.

— Какая именно фигура?

— Тонкий, гибкий, быстрый, — сказал я. — Набросился на меня, перемахнул через тележку с оборудованием и ударил меня по лицу. — Я инстинктивно поднес руку к свежему шву над левой бровью.

— Черный или белый? — осведомился детектив.

— Думаю, что белый, — сказал я, восстанавливая в памяти всю сцену. — Да, точно белый, — уже с большей уверенностью произнес я. — Руки у него были белые.

— А может, на нем были светлые перчатки? — предположил сержант.

О перчатках я как-то не подумал.

— Да нет, — ответил после паузы я. — До конца не уверен, но все же думаю, это был белый. Глаза как у белого человека. — И я вспомнил, как в тот момент подумал: какие-то бегающие глаза у этого парня и слишком близко посаженные, для такого широкого лица.