Страница 18 из 54
Этис поджала губы.
– Значит, ты пришел ко мне как Разгадыватель загадок?
– Нет. Я пришел сказать тебе об этом. Если ты пожелать, я больше не побеспокою тебя.
– Что за тайна может быть связана с моим сыном? В его жизни для меня не было секретов…
Гераклес глубоко вздохнул.
– Тебе не стоит беспокоиться: мое расследование сосредоточено не на Трамахе, но парит вокруг него. Ты бы очень помогла мне, если бы ответила на несколько вопросов.
– Отлично, – сказала Этис тоном, свидетельствующим о том, что думала она совершенно противоположное.
– Тебе не казалось, что в последние месяцы Трамах был встревожен?
Женщина в раздумье наморщила лоб.
– Нет… Он был такой, как всегда. Он не казался мне особенно встревоженным.
– Ты проводила с ним много времени?
– Нет, потому что, хоть мне этого и хотелось, я не желала ему докучать. На него это очень действовало, но, говорят, так ведут себя все сыновья в семьях, где главенствуют женщины. Он терпеть не мог, чтобы мы вмешивались в его жизнь. Хотел улететь далеко. – Она помолчала. – Ему очень хотелось достичь совершеннолетия и уйти отсюда. И видит Гера, я его не осуждала.
Гераклес кивнул, быстро опустив веки, как бы выражая согласие со всеми словами Этис, даже до того, как она их произнесет. Потом он добавил:
– Я знаю, что он учился в Академии…
– Да. Я так хотела, не только ради него, но и в память о его отце. Ты же знаешь, их с Платоном объединяла дружба. И, по словам менторов, Трамах был хорошим учеником…
– Чем он занимался в свободное время?
На минуту смолкнув, Этис ответила:
– Я сказала бы тебе, что не знаю, но как мать думаю, что знаю об этом: что бы он ни делал, Гераклес, это не очень-то отличалось от того, что делают в его возрасте другие юноши. Он был уже мужчиной, хотя закон этого и не признавал. И, как любой другой мужчина, был хозяином своей судьбы. Он не позволял нам совать нос в его дела. «Просто будь самой лучшей матерью в Афинах», – говорил он мне… – Бледные губы ее скривились в улыбке. – Но, повторяю, у него не было от меня секретов: я знала, что он хорошо учится в Академии. Я не возражала против его небольшого романа: я позволяла ему летать на свободе.
– Он был очень набожен?
Этис улыбнулась и поудобнее уселась на ложе.
– О да, священные мистерии. Теперь мне осталось только ходить в Элевсин. Ты даже не представляешь, Гераклес, сколько сил придает мне, бедной вдове, вера во что-то особенное… – Он глядел на нес все с тем же выражением лица. – Но я не ответила на твой вопрос… Да, он был набожен… По-своему. Он ходил с нами в Элевсин, если в этом проявляется набожность. Но он больше полагался на свои силы, чем на верования.
– Ты знакома с Анфисом и Эвнием?
– Конечно. Это его лучшие друзья, соученики по Академии, отпрыски хороших семей. Иногда они тоже ходили с нами в Элевсин. Они заслуживают наилучшего мнения: я считаю их достойными друзьями моего сына.
– Этис, Трамах часто уходил охотиться в одиночку?
– Бывало. Ему нравилось показать, что он готов к взрослой жизни, – усмехнулась она. – И он был готов.
– Прости, пожалуйста, за такие беспорядочные вопросы, но, как я уже говорил, предмет моего исследования – не Трамах… Ты знакома с Менехмом, скульптором и поэтом?
Глаза Этис сощурились. Она снова задвигалась на ложе, будто собирающаяся взлететь птица.
– С Менехмом?… – слегка закусив губу, сказала она. После секундной паузы она добавила: – Думаю… Да, теперь припоминаю. Он приходил к нам, пока был жив Мерагр. Он был странным человеком, но мой муж водил дружбу с очень странными людьми… хотя я говорю не только о тебе.
Гераклес ответил ей улыбкой, а затем сказал:
– Больше ты не видала его? – Этис покачала головой. – Не знаешь, общался ли он как-нибудь с Трамахом?
– Нет, не думаю. Уверена, что Трамах никогда не говорил мне о нем. – На лице Этис была написана озабоченность. Она нахмурилась. – Гераклес, что происходит?… Твои вопросы такие… Хоть ты и не можешь открыть мне, что ты расследуешь, скажи по крайней мере, не может ли смерть моего сына… Ну, ведь на Трамаха напала волчья стая, правда? Так нам сказали, и так оно и было, разве не так?
Гераклес бесстрастно ответил:
– Так и есть. Его смерть не имеет к этому никакого отношения. Но не буду тебя больше беспокоить. Благодарю тебя, ты помогла мне. Да одарят тебя боги своей благосклонностью.
Он поспешно ушел. Его мучила совесть, из-за того, что пришлось солгать этой доброй женщине. [33]
Говорят, в тот день произошло нечто неслыханное: из огромной урны с приношениями в честь Афины Нике по недосмотру священнослужителей вырвались заключавшиеся в ней сотни белых бабочек. В то утро под сверкающим, не по-зимнему теплым афинским солнцем Город заполонили хрупчайшие блестящие трепещущие крыльца. Некоторые видели, как они проникли в непорочное святилище Артемиды Бравронской, ища укрытия на снежно-белом мраморе богини; другие заметили живые белые цветы, колыхавшие лепестками, не падая на землю, над статуей Афины Промахос. Быстро размножаясь, бабочки без опаски набросились на каменные тела девушек, без чьей-либо помощи удерживавших крышу Эрехтейона; устроились на священной оливе, подаренной Афиной Эгидоносицей; в роскошном полете спустились по склонам Акрополя и, превратившись в легчайшее войско, мягко и назойливо ворвались в городскую жизнь. Никто не захотел с ними бороться, ибо чем они были? Лишь мерцающим светом, появившимся так, будто, моргнув, Утро обронило на Город сверкающую пыльцу со своих легких ресниц. Поэтому на глазах у удивленного народа они беспрепятственно направились по незримому эфиру к храму Ареса и к стое Зевса, к толосу, где заседали пританы, и к месту собраний Гелиеи, к Тесейону и к памятнику Героям, все время меняясь, переливаясь, упрямо двигаясь вперед в своей прозрачной свободе. Оставив поцелуй на фризах общественных зданий, как неуловимые девчушки, они заняли деревья в садах и снежным зигзагом посыпались на траву и камни источников. Напрасно старались собаки, облаивая их, как иногда лают они на привидений или на вихри песка; коты отпрыгивали к камням, шарахаясь от их неторопливого лета; волы и мулы задирали тяжелые морды, чтоб их разглядеть, но не печалились, ибо не умели мечтать.
В конце концов бабочки опустились на людей и начали погибать-. [34]
Когда в полдень Гераклес Понтор вошел в сад, окружавший его дом, он обнаружил, что землю покрывал плотный ковер мертвых бабочек. Но быстрые клювы гнездившихся на карнизах или высоких ветвях сосен птиц уже начали их пожирать: склонив шеи над изысканным угощением, удоды, кукушки, корольки, грачи, вяхири, вороны, соловьи, щеглы, сосредоточенные, как живописцы над своими палитрами, возвращали легкой траве зеленый цвет. Выглядело это странно, но Гераклес не счел это ни хорошим, ни плохим предзнаменованием, поскольку, кроме всего прочего, не верил в предзнаменования. Когда он шел по садовой дорожке, его внимание внезапно привлек шум крыльев справа. Из-за деревьев, распугивая птиц, появилась темная сгорбленная тень.
– Значит, теперь ты прячешься, чтобы пугать людей? – усмехнулся Гераклес.
– Нет, Гераклес Понтор, клянусь острыми клювами молний Зевеса, – затрещал дряхлый голос Эвмарха, – но ты платишь мне за то, чтобы я был осторожен и следил, не будучи замеченным, так ведь? Ну вот, я и научился этому ремеслу.
Подгоняемые шумом птицы прервали пир и поднялись в воздух: их невероятно подвижные тельца вспыхнули в воздухе и вертикально хлынули на землю, так что оба мужчины заморгали, ослепленные сверканием полуденного солнца в зените. [35]
– Эта жуткая маска, которую ты держишь за рабыню, жестами сказала мне, что тебя нет дома, – сказал Эвмарх, – поэтому я терпеливо дождался твоего прихода, чтобы сообщить тебе, что мой труд принес некоторые плоды…
33
Меня совесть совсем не мучает, потому что вчера я рассказал Елене о том совпадении, которое меня больше всего беспокоит. «Да откуда у тебя столько фантазии? – возразила она. – Какая может быть связь между смертью Монтала и гибелью героя тысячелетнего текста? Ну же! Ты что, с ума сходишь? Смерть Монтала – реальныйфакт, трагическое происшествие. Смерть героя из книги, которую ты переводишь, – сплошная выдумка. Может быть, это опять эйдетический прием, тайный символ, откуда мне знать…» Как всегда, Елена права. Ее потрясающая практичность разбила бы в пух и прах самые логичные доводы Гераклеса Понтора, который, несмотря на свою вымышленность, с каждым днем все больше становится моим любимым героем, единственным голосом, привносящим смысл в весь этот хаос. Но что сказать тебе, удивленный читатель: мне вдруг показалось крайне важным побольше узнать о Монтале и его затворничестве. Я уже написал письмо Аристиду, одному из самых близких к нему академиков. Он быстро ответил мне: он примет меня у себя. А иногда я спрашиваю себя: не пытаюсь ли я подражать Гераклесу Понтору, затевая свое собственноерасследование?
34
Это абсурдное (нет никакого исторического свидетельства о том, что в жертву Афине Нике приносили бабочек) нашествие скорее всего является эйдетическим: идеи «полета» и «крыльев», присутствующие с самого начала главы, нарушают реалистичность повествования. На мой взгляд, конечный образ – это подвиг, связанный со Стимфальскими птицами, когда Геракл получает приказ прогнать мириады птиц, осаждающих Стимфальское озеро, и делает это, гремя бронзовыми цимбалами. Все это так, но не заметил ли читатель искусно скрытого присутствия девы с лилией? Пожалуйста, читатель, признайся в этом, или ты, может, думаешь, что это мои выдумки? Ведь вот они, «белые цветы» и «девы» (кариатиды Эрехтейона), и важнейшие слова: «помощь» («без чьей-либо помощи»)и «опасность» («без опаски»),тесно связанные с этим образом!
35
Птицы в этой главе так же эйдетичны, как бабочки, и поэтому теперь превращаются в солнечные лучи. Пойми, о читатель, что это – не чудо, не волшебство, а просто литературный прием, как изменение метрики в стихотворении.