Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

― Взгляни‑ка, П–в. Я думаю, тебе понравится.

Я заглядываю в полуметровую нишу почти на уровне своего лица и еще раз убе­ждаюсь в том, что воистину «неожидан­ное рядом». Под толстым слоем черных сухих остатков хитина многочисленных насекомых на дне ниши видна целая куча мелких беловатых яиц. Это гнездо и яйца пустынной куропатки. Все это уже полежало здесь, спрессовалось и заветри­лось. И никто этого не съел? Впрочем, ниша для шакалов и лис недоступна; плюс здесь жил сычик: хитин и кости грызунов, вне сомнений, из его погадок, накопившихся за долгое время; а сычик хоть и маленький, но хищник.

Описав и сфотографировав, как все выглядит до моего прикосновения, я запускаю в нишу руку и начинаю вытаскивать из нее холодные, как камни, яички: пять, десять… Я разгребаю пальцами хитин, перемешанный с мелкими косточками мыше­видных грызунов, и нащупываю все новые и новые яйца в толще этого кладбища на­секомых. Пятнадцать… Вот это да! Максимально известное количество яиц в гнезде этого вида, описанное опять‑таки Зарудным в 1896 году, составляет шестнадцать штук…

Мы извлекли из этого гнезда двадцать яиц! Факт недостаточно крепок для внесе­ния в энциклопедии (гнездо старое, кто знает, как эти яйца были отложены? Может, не за один раз?), но тем не менее это находка нерядовая. Ай да Калмыков, ай да Фе­ликс. Не дремлет ЧК».

И еще Калмыков непроизвольно преподал мне важный урок. Мы шли по Кара–Кале, и он вдруг спросил: «А почему мы не записываем кольчатую горлицу?»

Лешка своим свежим взглядом вновь приехавшего человека сразил меня наповал. У меня от его вопроса на лбу высту­пил холодный пот: я понял, что раздающееся из туи воркование («че–кууш–куу, че–кууш–куу») ― это воркование кольча­той горлицы, которую я до этого в Кара–Кале не отмечал.

Не было никакой уверенности, что эта птица встречалась здесь раньше (тем более с географическими причудами этого вида, расселяющегося за пределами первона­чального ареала с непредсказуемой скоростью в непредсказуемых направле­ниях), но мгновенно закралось подозрение, что я этот вид элементарно пропустил по не­брежности и невнимательности, не сосредоточившись на ее голосе на фоне повсе­местного воркования бесчисленных малых и обыкновенных горлиц.

Наши совместные изыскания с Калмыковым ничего нового по орлу в ту зиму не дали. Но зато мы видели в сухих суб­тропиках снег; здесь это всегда событие.

ГРИБНОЙ СНЕГ

…и, когда огляделс­я по сторон­ам, вдруг уви­дел огром­ного семицветн­ого скорпио­на, бы­стро ползущ­его в сто­рону пустын­и… Скорпион обернулся большим черным змеем… змей обернулся львом… Немного погодя лев обернулся луноликой юной де­вушкой. Девушка… обернулась лазутчи­ком… лазутчик обернулся глубоким стар­цем…

(Хорас­анская сказка)

«2 февраля…. Сегодня ― настоящий зимний день. Холод собачий, что для Кара–Калы ― редкость. Утром сыпались редкие отдельные снежинки, которые как бы медлительно раздумывали, что им делать: объединяться им все же в снег или нет? Их явно было маловато, да и падали они как‑то очень обособленно, чтобы можно было сказать: «Идет снег».

Вдалеке от дороги и домов тихо так, что шипит в ушах. Горы белесые, покрыты, как белой прозрачной вуалью, тонким, просвечивающим слоем несплошного снега. Деревья и кусты в инее. После пасмурного утра днем выглянуло солнце, сра­зу по­теплело, а вокруг все мгновенно изменилось.

Облачность стала подниматься, утаскивая за собой вверх по склонам эту снежную вуаль, словно невидимая рука подни­мала прозрачную занавесь: прямо на глазах склоны гор снизу вверх начали темнеть, терять белесую припорошенность, вновь принимая свои необычные, становящиеся ярче, чем всегда, цвета ― красноватые, желтые, зеленые, коричневые, серые, лиловые. Посвежели, как шкура змеи после линьки. Очередное таинство превращения и обновления.

Потом опять пасмурно. Потом пошел снег. Да такой, какого еще надо поискать: снежинки с пятак, огромные тяжелые хлопья, мгновенно исчезающие при соприкос­новении с уже теплой и мокрой землей. Пришлось бросить наблюдения: невозможн­о, очки и бинокль залепляет мгновенно.

Час брел домой, просто глазея по сторонам. Когда спустился ниже в долину, там все оказалось по–другому, снега не было, и тоже все быстро изменилось: натянуло плотную тучу, из которой сплошной стеной посыпалась крупа, шумно, как бисер на фанеру, падающая на комковатую и сухую здесь землю. А в это время солнце проби­лось в разрыв облаков и под­свечивает все это сбоку. Грибной снег…

А как вышел на Обрыв Фалко ― аж в зобу сперло: вид до горизонта на всю долину Сумбара к юго–востоку, а на фоне необычно темного неба и силуэтов хребтов ― огромная радуга! Они вообще здесь редко бывают, а уж такой яркой и по­давно ни­когда не видел.

Над головой темень, туча, вверх не посмотришь ― за шиворот сыплется, вдалеке ― многоцветные склоны с двумя бе­лоснежными вершинами Сюнта и Хасара, осве­щенными ярким прямым солнцем. А в противоположную сторону ― на тем­но–синем фоне многоплановых иранских гор ― новорожденная радуга.

Словно вращаешь, как в детстве, волшебную трубку калейдоскопа, в которой одно превращается в другое. И все это красиво какой‑то неестественной праздничной кра­сотой. Словно вокруг не реальность, а огромные, фантастически правдо­подобные декорации…»

КВАКАНЬЕ В СУГРОБАХ

― Мы едем издал­ека и во вре­мя свое­го дол­гого пути ви­дели много странно­го и удивительн­ого…

(Хорас­анская сказка)

«26 января…. Артезианская скважина в ВИРе, из которой в арык тугой струей без­остановочно течет чистая вода с по­стоянной температурой восемнадцать градусов, в летнюю жару является центром вселенной для всего живого. Сейчас, в середине зимы, в день редкого, почти настоящего снегопада, покрывшего землю на несколько часов тяжелым липким сне­гом (по здешним критериям ― «сугробами»), из скважины раздается не к сезону энергичное кваканье лягушек, категориче­ски не вяжущееся со снежным пейзажем. Надрываются прямо словно хвастаясь: вокруг снег, а нам ― хоть бы хны, ква­каем себе!

Стаи воробьиной мелочи, отжатые снегом из холмов, толкутся на раскатанных проезжих дорогах. Просянки, обыкновен­ные овсянки, вьюрки, зяблики, хохлатые жа­воронки ― все вперемешку на пятнах мокрого асфальта среди снега.

На трассе Ашхабад ― Кизыл–Арват в такой день десятки тысяч жаворонков из заснеженной пустыни собираются на по­лотне дороги. Из‑за бампера машины на остановке каждый раз вынимаем сразу по нескольку птиц (серые, полевые и хохла­тые жаворонки). Лисы жируют вдоль трассы откровенно, даже не убегая от проходя­щих машин, а лишь отскакивая на обочину, продолжая аппетитно хрустеть дармовы­ми тушками, повсеместно валяющимися на дороге».

КОММУНАЛЬНАЯ КВАРТИРА

Не успел он это ска­зать, как появил­ась огромная тол­па, в окруже­нии кото­рой…

(Хорас­анская сказка)

«25 января…. На одном пятачке в едином скоплении совместно кормятся двести десять степных жаворонков, Четырна­дцать двупятнистых, восемьдесят пять хохла­тых, тридцать два малых, сорок шесть рогатых, триста вьюрков, девяносто каменных воробьев и восемнадцать коноплянок.

При кажущемся хаосе распределения кормящихся птиц каждый вид занимает в этом общем пространстве свое опреде­ленное место, свою нишу. Продолжает жить своей жизнью, хоть неизбежно и связан паутиной невидимых связей со всеми сосе­дями. Причем не с соседями, лишь вежливо здоровающимися, перед тем как за­крыть за собой глухую дверь на общей лестничной площадке, а с соседями, разделяю­щими и общую кухню, и общую ванну, и даже общую спальню; с соседями по очень–очень коммунальной квартире…

Степные жаворонки щиплют траву и крушат кустики полыни своими мощными клю­вами на самых плоских участках поло­гих склонов.

Рогатые жаворонки тоже пощипывают травку, но более мелкую и тонкую; да и кор­мятся чаще на более крутых склонах; клювы у них намного слабее.