Страница 39 из 131
— …И воткнутых шпаг, и осинового кола боитесь вы меньше, чем этого света, этой любви, которой у вас нет, и этой ненависти, которая больше вас самих, — где–то вдали и одновременно во мне и вокруг меня звучал заклинающий, убеждающий, требующий голос Макарова, — так тьма боится света и гибнет в нем; так нечисть коченеет при виде чистоты и святости; так — есть! Есть и будет, и ваша сила — ничто перед волей света, ненавистные упыри! Стрела света, копье света, меч света пронзят ваши темные сердца вернее кола осинового, и не будет нигде вам спасения — ни в земле, ни в железе, ни в камне, ни в воде, ни в дереве, ни в воздухе!
Упругость желтого вещества, вероятно, достигла предела; оно стало быстрее и быстрее вращаться вокруг центра, затем вокруг трех осей одновременно, превращаясь в ослепительный шар, из которого вдруг резко вылетели, направляясь во все стороны, тончайшие бесконечные иглы–лучи.
Запахло озоном — как после грозы. Я стал ощущать себя — усталость и опустошенность, словно золотые иглы проткнули меня, как воздушный шарик; даже глаза открыть не было сил.
— Мама, папа! Вы во что играете с дядями? — вдруг раздался звонкий голосок Макса.
Какая усталость?! Какая опустошенность?!! И глаза распахнулись сами — навстречу; и губы открылись — для вопля восторга; и руки вздрогнули — для объятий.
— В молчанку, — первым выдохнул Макаров и по привычке все хронометрировать, посмотрел на часы, — семнадцать тридцать пять…
— А вот вы и проиграли! — захлопал в ладоши Макс, пытаясь выбраться из постели, но тут же попал в объятия Любы и, увидев ее слезы, испуганно посмотрел на меня:
— Папа, а что–нибудь случилось, да? Вы молились с закрытыми глазами?
— Молились, — подтвердил я, резко отворачиваясь к стене, — молились…
Эдвард как–то боком вышел в коридор, и вскоре из ванной послышался шум воды и звук прочищаемого носа. Макаров, буркнув: «Покурю пока», удалился на кухню. В это время раздался звонок в дверь, от которого мы с Любой вздрогнули, как от выстрела.
— Врача вызывали? — не выслушав ответа, уже входила в открытую дверь наш участковый, Софья Павловна. — Ну, где лежат наши тридцать килограммов веса?
У нее все было привычно, профессионально–заученно, вплоть до жестов; задыхавшаяся от вызовов, особенно в период эпидемий гриппа, она иногда умудрялась послушать ребенка, не поднимая головы от выписываемого тем временем больничного листа.
— И не тридцать, а уже тридцать два! — вышел в коридор возмущенный Максим, но, видимо, вспомнив, зачем же именно вышел, произнес: — Здравствуйте!
— Здравствуй, здравствуй, душа моя, — грозно посмотрела на него Софья Павловна, — почему не в постели?!
И — уже к Любе:
— Температура?
Люба развела руками.
— Жалобы?
— Жалоб нет! — бодро опередил мать Макс.
— Тогда зачем вызывали? Больничный нужен?
— Нет, — испуганно замахала руками Люба.
Софья Павловна, считавшая себя опытнейшим психологом, обвела взглядом всех троих, немного задержав его на мне и, видимо сделав единственно верный вывод, изрекла сквозь обиженно поджатые губы:
— Ну ладно, неопытные отцы могут впасть в крайность, но вы–то, мамочка, не первый год своего ребенка знаете!..
— Извините, так получилось, — все еще не в силах прийти в себя, пробормотала Люба, усиленно зачем–то кивая головой: то ли соглашаясь с тем, что действительно она знает своего ребенка не первый день, то ли дополняя свои извинения этим дробным киванием.
— Бывайте здоровы! — донеслось уже с лестничной клетки.
— А почему она говорит: «Бывайте»? — выглянул из комнаты вовремя улизнувший туда Макс. — В школе, что ли, гав ловила?
— Не говори так о старших! — прикрикнула Люба и тут же застыла, прикрыв рот рукой.
— Ладно, не буду! — в очередной раз пообещал Макс, снова удаляясь в комнату.
Мы посмотрели друг на друга и одновременно вздохнули… В Любиных глазах собиралась синева — так всегда бывает, когда она еле стоит на ногах от усталости.
— Ну и мигрень приходила! — показался из кухни Макаров.
— А я что говорил? — чутко отреагировал из–за двери Макс; мы посмотрели на доктора, запоздало схватившегося за голову; потом — друг на друга, и дружно захохотали.
— Чаю бы… — донеслось из ванной. — Мне на пост, дежурить…
Договорить Эдварду не удалось. Макаров застыл, дернулся, вновь застыл, произведя все эти движения за одну секунду, и закричал:
— Телефон у вас где?
— Да на кухне же! — пролепетала отпрянувшая назад Люба. — А что случилось?
— Так они же дежурят… Миша и ребята… там… — слышалось между стрекотаньем диска. Потом наступила пауза — видимо, шли гудки; и, наконец донесся макаровский голос: — Академия? Нина Викторовна? Это Макаров. Скажите, Михаил Иосифович… Что? Да–да, конечно, уже еду. Давно звонил? Еду, еду, все, спасибо…
Выйдя в коридор и увидев на наших лицах плохо маскируемое ожидание, он в ответ лишь пожал плечами:
— Там что–то случилось, вся группа срочно собирается, меня ищут. Так что извините.
— Дядя, а со мной в молчанку поиграете? — выглянул Максим, когда Леонид Иванович уже выходил из квартиры. Люба вдруг охнула и, бросившись к Макарову, прижалась к его плечу:
— Господи, спасибо вам! Я совсем с ума сошла…
— Ну что вы, что вы, голубушка, увидимся еще, — смущенно проворковал он и, чтобы поставить точку, бросил выжидательно изучающему его Максу: — всенепременнейше, молодой человек, всенепременнейше! Ибо молчание, как известно — золото.
И, оставив мальчонку в полном недоумении, скрылся за дверью.
О том, что случилось в то же время, в семнадцать тридцать, я узнал через два дня от Михаила Иосифовича. Притаившись в лесу, они уже приготовились наблюдать за дорогой, ведущей к дому (столь велико было желание обнаружить хоть какой–нибудь компромат на «666», без которого заниматься фирмой власти не хотели), как внимание их привлекла припаркованная у ворот красная машина с матовыми стеклами. Сначала из нее повалили клубы странного белого дыма, потом — струи непонятного желтого света; и, наконец автомобиль, вздыбившись, совершенно беззвучно взорвался; причем, колеса и мотор остались почти целыми, а кузов исчез едва ли не бесследно.
Не успели наблюдатели опомниться, как то же самое произошло с домом: спустя три–четыре минуты на его месте грудились остатки стен, а вокруг чернела земля — то, что было похожим на дым, растворилось без следа и запаха; что похоже было на желтый огонь — выжгло весь дом и даже траву вокруг, не оставляя ни дыма, ни пепла, ни тлеющих головешек, словно температура исчислялась тысячами градусов.
Два человека, направлявшиеся в сторону города, вдруг застыли, как статуи, закованные в мгновенно выткавшиеся из воздуха прозрачные искрящиеся яйца высотою в человеческий рост; в течение нескольких секунд фигуры стали на глазах усыхать, превращаться в мумии, которые, как солому, пожирал невиданный черный огонь, попыхивавший внутри сферы и моментально исчезавший…
Наложение рассказа наблюдателей и доктора Макарова однозначно подтвердило причинно–следственную связь этих событий.
В академии создали специальный сектор, возглавляемый Макаровым; не знаю, чем он теперь занимается — о его работе мы предпочитаем не говорить; единственное, о чем я его просил — поставить мне иголки в уши, чтобы легче было бросить курить: обманывать Макса не хочется, а не курить оказалось тяжелее, чем раз в день есть суп и бегать по утрам; но ведь и уступать не хочется.
Правда, потом еще с месяц в газетах встречались сообщения о странных случаях самовозгорания машин, исчезнувших людях и двух полуподвалах, в которых будто кто–то огненным языком все вылизал, оплавив даже стальные двери, хотя остальные части домов при этом нисколько не пострадали. Пожарники разводили руками; приверженцы НЛО записывали все случаи в свой актив; а одна телеведущая даже высказала предположение об испытании нового оружия и призвала власти разобраться.
А сколько подобных случаев остались не только непонятными, но даже и не зарегистрированными в тот день и в дни последующие — одному Богу известно.