Страница 131 из 131
***
В два часа ночи я подошла к заброшенному погребу. Ночь была безлунной, и я наощупь спустилась вниз по замшелым ступеням. Я понимала, что это опасно, но мне хотелось испытать свои силы, узнать, на что я способна.
Внизу была небольшая земляная площадка — и еще одна лестница, более короткая, ведущая собственно в подвал. Запах курева говорил мне о том, что там, под землей, люди. Впрочем, я и так была уверена, что это притон наркоманов. Мне важно было застать тех, восьмерых…
Внезапно мне ударил в глаза яркий свет. Кто–то направил мне в лицо фонарик. Метнувшись в сторону, я увидела долговязого мужчину из соседнего корпуса. Он преградил мне дорогу. Лицо его было мрачным и свирепым.
Я пристально посмотрела ему в глаза, и он отступил, глухо рыча что–то, словно сторожевой пес, которому не позволили порвать брюки непрошеному гостю. Спустившись по второй лестнице, я увидела примерно дюжину сидящих и лежащих мужчин. Мой взгляд сразу остановился на фигуре, пристроившейся на куче старых ватников и больничного тряпья. Бабка! Из–под фланелевого халата у нее торчал край ночной рубашки, одна нога заголилась почти до бедра и казалась безобразно дряблой и пухлой в мерцающем свете двух свечей.
На земляном полу валялись шприцы.
Почти у самых моих ног, на деревянном ящике сидел Горбун — он отреагировал первый. Своими цепкими обезьяньими руками он схватил меня за щиколотку и захихикал. Потом резко привстал, торопливым, воровским движением провел по моей ноге своей влажно–холодной лапой и снова захихикал. Не сказав ни слова, я ударила его ногой в лицо.
Мужчины закопошились, поднялись, окружили меня со всех сторон. Вид у них был угрожающим. У меня не было никаких сомнений в их намерениях. И, ощутив в себе первую волну ярости, я радостно засмеялась: громко, дерзко, вызывающе. Некоторые попятились назад, у одного блеснула в руке финка. Воспользовавшись мигом замешательства, я метнулась к ступеням, толкнув на ходу стоявшего там верзилу, и теперь за спиной у меня никого не было. Я сказала:
— Вы получите сполна за то, что изнасиловали ее. А теперь разбудите Бабку, и пусть она всем вам отпустит грехи!
И я снова расхохоталась, чувствуя, как в моих глазах загорается зеленое сатанинское пламя.
И тут они набросились на меня. Вернее, все они рванулись в мою сторону, колотя по воздуху кулаками и на ходу сбивая друг друга с ног, но так и не сумели до меня добраться, хотя я по–прежнему продолжала стоять на ступенях. Что–то встало на их пути, незримое и неодолимое, доводившее их до исступления и бешенства. Теперь уже у четверых в руках были ножи.
Я стояла, не шелохнувшись, с каждым мигом наполняясь все больше и больше незнакомой мне прежде разрушительной силой. Все мое тело вибрировало от огромного внутреннего напряжения. Наконец, повернувшись к беснующимся мужчинам спиной, я поднялась вверх по ступеням.
Безлунная и безветренная ночь… В оставшейся после дождя глубокой луже громко пели лягушки. Мне не хотелось пугать этих симпатичных животных, но клокотавшая во мне энергия требовала выхода — и я протянула вперед обе руки…
Глухой подземный грохот заставил умолкнуть лягушачий хор. Почва дрожала у меня под ногами, я видела, как крошатся каменные ступени, рушатся остатки кирпичной кладки, проваливается в бездну земляная насыпь… И когда наконец воцарилась тишина и лягушки стали робко пробовать свои голоса, на месте зиявшего в земле безобразного провала я увидела высокую, одетую в старомодное платье фигуру.
Анна–Ута шла мне навстречу.
***
На следующий день, взяв с собой Юшку, я снова пошла туда. И только по расположению мусорных ящиков, гаражей и лягушачьего болотца я смогла определить местонахождение бывшего погреба.
Никакой земляной насыпи, никаких ступеней. Сплошная ровная площадка, заросшая травой и одуванчиками.
Бесследное исчезновение четырнадцати человек стало в больнице настоящей сенсацией. Но меня это совершенно не интересовало.
***
Мои полеты в пустом пространстве становятся все более частыми и продолжительными. И это хороший признак, это говорит о том, что мои духовные силы растут.
Но когда я возвращаюсь в этот город, он снова топит меня в своей повседневности, я захлебываюсь его серостью, его скукой и ничтожеством. Нуднейший университет с его ни о чем не свидетельствующими экзаменами, банальные студенческие радости… Нет, все это не для меня.
Но мне не хочется огорчать родителей, и я продолжаю делать все, что требуют от меня преподаватели, честно заслужившие свои ученые степени и звания.
Я не сижу больше на подоконнике и не жду Женю Южанина.
В своих одиноких странствиях по пустому пространству я вижу бледное, взволнованное лицо Лены–Анели, стоящей за дирижерским пультом, вижу, как она прижимает к груди руку, стараясь подавить внезапный приступ кашля, как отчаянно пытается вести за собой оркестр… Но оркестр, оказавшись без управления, не остановился: колокольный шторм, победивший своего творца, вобрал в себя голоса всех инструментов и просиял могучим, солнечным аккордом органа. Колокол, весенний и нетерпеливый, захлебываясь своим звоном, спешил поведать всем о бесконечности жизни, осыпающейся в садах сирени, о соловьях и влюбленных лягушках…
Звоны странствовали вместе с бездомными собаками, повисали над старыми кирпичными стенами, залетали в больничные окна, плыли над нашими головами, словно запах весенних цветов…
1996