Страница 90 из 110
Шумит, гремит за большими окнами Москва. Суетится Кузнецкий мост, бегут, хлюпают по мартовской размазне автомобили, а я гляжу и не нагляжусь на «Березы», написанные художником Ефремом Ивановичем Зверьковым, и на душе у меня светлый июньский день.
Несказанная тишина и покой царят во многих пейзажах Зверькова, и порою чудится, что слышишь, как дышит сама земля, как струится легкое марево в весенний погожий день и весь мир природы, словно освеженный приходом весны, сладко дремлет в какой-то неизъяснимой истоме.
Все краски, все тона в полотнах художника согласно поют славу юности природы. Наверное, нище на планете не найти такого богатства синих и голубых цветов, какое бывает в России весною и ранним летом.
Может быть, потому что снег тает и словно умывает землю, а напоив корни растений и исчезнув, вновь рождается в белых облаках и плывет по небу, а потом падает на поля и луга дождем. В этом круговороте, смене состояний вся неповторимая мелодичность русского пейзажа, его удивительная музыкальность.
«Ледоход на Мезени»…
В начале мая стояли холода. Лишь порою в полдень припекало солнце и звякала капель. Ночью трещал мороз.
И вдруг в один из пасмурных дней прибежал влажный ветер, нагнал тучи, и вмиг шумный ливень упал на ноздреватый снежный наст.
Встревожилась река.
Затрещали, двинулись льдины по густой сини взбудораженных вод. В бездонном весеннем небе тронулись и поползли белопенные тучки. Выглянуло солнце, засверкала яркая бирюза небосвода.
Сам воздух затрепетал от наступившего тепла.
Зашуршали бурые стебли прошлогодней травы…
В этом пейзаже Ефрема Зверькова воочию ощущаешь все чудо перехода от зимы к весне. Плывут, плывут голубые льдины с малахитовыми сколами по вспененной реке.
Плывут и тают.
На крутом берегу деревня. Вдали зеленеет лес. И над всем этим радостным раздольем — высокое небо. Бегут, бегут по молодому, словно умытому небосводу белые струги облаков. Плывут, наливаются ярой силой.
Я словно слышу треск и грохот льдин, шум ветра и весенний клекот журавлей. Откуда-то издалека доносятся гортанный рокот трактора, пронзительный визг пилы, звонкий стук топора.
Земля радуется приходу весны.
На миг воцаряется тишина.
И в эту счастливую минуту будто чуешь, как набухают почки, как пробивается сквозь талый снег подснежник, как растет молодая трава.
Полотно Зверькова полно скрытого движения, мощного, неодолимого. В этом холсте полновесно звучит мелодия пробуждающейся природы. Горький запах половодья, таежного ветра пьянит душу, что-то неуемное входит в тебя, зовет, зовет стать ближе к природе, к земле. И ты, послушный этому вечному зову, как бы становишься моложе, чище и сильнее.
Утро в поле.
Велики чары русского пейзажа, увиденного и прочувстован-ного истинным живописцем. Особое качество присуще творчеству Зверькова — удивительно точно найденное состояние природы. Это умение увидеть пейзаж и запечатлеть его в единственный и неподражаемый миг и создает то поразительное ощущение движения и продленности во времени, которое присуще картинам художника.
Когда глядишь на холсты живописца, то невольно представляешь себе всю картину природы, как бы читаешь всю предысторию рождения этого поистине неповторимого момента натуры, которое именуется весьма прозаичным словом «состояние». Но для этого надо обладать всем арсеналом мастерства станковиста и, главное, сочетать необычайную точность колорита, тона с простором полета фантазии души художника-поэта.
«Радуга» Ефрема Зверькова — одно из романтических полотен современной школы нашего пейзажа. В полнеба вскинулась самоцветная дуга.
Трепетные розовые, зеленые, фиолетовые, алые кодеры переливаются, мерцают, и кажется, что само небо и земля отдали все свои краски, чтобы горела эта дивная, словно перо сказочной жар-птицы, радуга!
Степь сверкает в лучах заката. Широкая, бескрайняя, она убегает в бесконечную даль, и слышится, как над необозримыми ее просторами звучат натянутые струны — драгоценные краски радуги. Некоторые критики видят в холстах художника некую монотонность, излишнюю сдержанность колорита.
«Радуга» как бы отвечает на эти претензии.
Искусство Зверькова сложно и требует пристального изучения. Мне представляется, что этот живописец принадлежит к числу мастеров большой внутренней силы.
Его полотна не блещут эффектами, их колорит тонок и сдержан, однако, чем больше вглядываешься, вживаешься в его картины, тем глубже ощущаешь истинный лиризм и цельность видения живописца.
Так подлинно сильные люди, знакомясь с вами, берут в свою крепкую ладонь вашу руку и необычайно бережно и осторожно пожимают ее. И, наоборот, очень часто весьма хилые особы изо всех сил, часто до боли, трясут руку своего собеседника, пытаясь тем самым утвердить свое «я», доказать всем свою «мощь».
Золотая осень.
Подобное явление весьма распространено в современном искусстве. Порою живописец, весьма скромно одаренный, а иногда просто плохо рисующий, форсирует цвет, огрубляет пластику, пытаясь некой «монументальностью» утвердить свою творческую немощь…
Так иные певцы заменяют пение криком, а некоторые композиторы компенсируют отсутствие музыки шумом.
«Летний полдень».
Свежесть, тишина, простор растворились в красках пейзажа. Зверьков со свойственным ему тактом не искал в этом мотиве ослепляющих контрастов, сочных ударов кисти, не стремился поразить зрителя богатством палитры.
Всегда сдержанный, до предела собранный живописец преследовал лишь одну трудную цель — передать единственное, неповторимое состояние пейзажа.
Он пытался выразить то неуловимое качество пленэра, когда самые яркие локальные красные, зеленые, синие, желтые краски тают в голубом, серебряном мерцании солнечного света. И это ощущение пленэра, этот секрет, открытый импрессионистами, несмотря на кажущуюся доступность — знай добавляй во все тона голубое, — не так-то прост.
Сколько мы видим на выставках фальшивых, крашеных, броских полотен, внешне претендующих на раскрытие тайны пленэра!
Но не тут-то было!
Этот секрет дается лишь тем живописцам, которые до глубины души чувствуют состояние, общий тон в пейзаже, тот неуловимый валер, когда достаточно лишь в одном мазке допустить фальшь и цвет мгновенно становится краской, как неправильно взятая нота, исполненная нерадивым певцом, превращается в фальшь, в крик, в фальцет.
Да, нелегко искусство пения, как и нелегко трудное, не всем сегодня доступное искусство станковой живописи.
Сколько теорий, сколько лжемудростей написано, нагорожено, чтобы оправдать фальшь, фальцет в изобразительном искусстве и оговорить настоящую живопись, основанную на тончайшем чувстве меры и такта, требующую от художника большего знания, школы и, конечно, главного качества любого мастера — великого труда!
Эти слагаемые никак не предопределяют некую заданность любого холста, написанного художником-станковистом, ибо полотна реалистической школы — это не только верно найденные тона и выдержанная колористическая гамма, подобные тем, которые звучат в пейзажах Ефрема Зверькова…
Северная весна.
Нет, в том-то и сила истинной живописи, как, впрочем, и настоящего пения, что тембр голоса, сила его звучания — глубоко индивидуальные качества каждого живописца, как и певца. Все очарование русской пейзажной школы в том, что в ней слышны разные голоса. В широте и многозвучности — все богатство палитры русского реалистического пейзажа, искусства, еще мало оцененного в истории развития нашей культуры.