Закон тени

Он вгляделся в их лица и был поражен тем, насколько они не похожи друг на друга. Иные несли на себе печать аристократического благородства, иные были обветрены и обожжены солнцем, а иные хранили следы нищеты. Но у всех решительно блестели глаза.

Один из них, державшийся за спиной говорившего, шагнул вперед.

— Да, друг мой. Ты искал Академию. Она перед тобой, — сказал Франческо Колонна. — Отдай книгу — или умрешь.

Пико быстро оценил ситуацию. У незнакомцев был явный численный перевес, но структура пространства зала работала на него. Стараясь не привлекать внимания, он дотянулся рукой до кинжала под плащом и крепко стиснул рукоятку.

Мышцы на шее инстинктивно напряглись. Мозг лихорадочно работал, вспоминая занятия в ружейных залах. Поединок — это как игра в шахматы, где побеждают или терпят поражение в один ход. Ты все время на шахматной доске, где твои противники — пешки. Пользуйся врагом как щитом, как поступил с пешками, защищаясь от ферзя.

Если он бросится в центр группы и заколет первым того, кто говорил, то остальные невольно загородят его своими телами. И если у них нет привычки выкручиваться из любой ситуации, то, скорее всего, они ранят друг друга. Или же, как раз наоборот, опасаясь нанести друг другу увечье, они затопчутся в нерешительности и дадут ему уйти.

— Великий Архитектор? Кто это? — спросил Пико. — Кстати, с кем имею честь?..

Джованни тянул время, шагнув к незнакомцам и занимая еще более выгодную позицию.

— Он стоит у начала всего сущего. К нему жаждут вернуться наши души, обессиленные обманом короткой интерлюдии, которая зовется жизнью. Я всего лишь скромный подражатель его делу. Мое имя Абенцио Спина. Отдайте мне книгу, — повторил Спина, протянув руку. — Она написана не для глаз непосвященного.

Пико поднял кинжал на уровень груди, защищая то, что находилось у него под курткой.

— Не раньше, чем эти страницы откроют мне свою тайну. Не отдам!

Силуэты сомкнулись в кольцо, ощетинившееся клинками. Но Абенцио властным жестом остановил их и обратился к юноше:

— Тот, кто прочтет книгу до конца, свяжет себя с ее словами. Лучше остановитесь. Ваше неведение — самая надежная гарантия спасения. Потом будет поздно: для вас исчезнет выбор между повиновением и гибелью. Вы к этому готовы?

— Да, — прошептал юноша.

— Тогда читайте дальше, но помните: когда закончите, будет поздно.

Пико колебался. Он находился в идеальной позиции для атаки. Один бросок — и первый удар сразит Франческо Колонну. Потом он сможет закрыться его телом и пробиться к выходу в подземный коридор.

Но что-то его удержало. Он медленно вытащил из-под плаща заветный фолиант и снова принялся читать вслух, скандируя каждое слово и не обращая внимания на наставленные на него клинки.

Он вернулся к мечтателю, грезившему среди величественных зданий невиданного города. Загадочный Полифил шел по цветущим садам, обустроенным согласно божественной геометрии, купался в живой воде дивных фонтанов. Тень возлюбленной вела его под триумфальными арками, мимо высоких стен, украшенных скульптурами, сквозь пустынные площади, где отдавалось только эхо шагов, когда он переходил от одной мозаики к другой. Она скользила перед ним сквозь колоннады, эхо ее голоса раздавалось в пустоте и звало к далекому центру безлюдного города, задуманного не для людей, а для богов.

Путь ему преградила река, но тут на странице появился мост, каменная арка головокружительной высоты, какую могла создать только рука какого-нибудь речного божества.

— В мире нет ничего подобного, — прошептал Пико. — Тот, кто писал эту книгу, грезил величием Вавилона и Персеполиса, выходящим за пределы пропорций, известных человеку!

— Да, ничего подобного не было, но будет, — мягко отозвался Абенцио. — И будет именно здесь, в этом городе, который ждет своего возрождения.

— В Риме? Что же тут должно произойти?

— То, о чем он написал. О чем он мечтал.

Пико поднял голову.

— Альберти?

— Он, гениальный флорентинец. Если бы среди нас оказался Гомер, он наверняка отнес бы к Альберти ту хвалу, какую воздал Улиссу, назвав его многогранным гением. Так оно и есть. Альберти был неутомим в поисках истины, отдав этим поискам даже свое личное счастье. Жажда знаний мучила его, как болезнь. С ранней молодости он чувствовал, что античные храмы и тексты скрывают то, что он ищет. Истину, которую первым открыл и описал в своих рукописях Гермес Трисмегист. И она должна воплотиться в камне. Альберти получил звание папского архитектора и занялся изучением разрушенных временем архитектурных форм Рима цезарей. И заставил поверить, что именно это является первым шагом на пути к созданию новой колыбели христианства. Тогда он и объединил вокруг себя новую Академию, назвав ее именем Витрувия, знатока античности. Именно из наставлений Витрувия почерпнул он идею воплотить мечту в камне и мраморе. Грезу Полифила, человека, который любил все на свете. Он мечтал возродить античный Рим, вознести к небу корону роскошных зданий, садов, площадей и фонтанов. Все это великолепие будет сопровождать новообращенных на пути к главному храму, к стержню, вокруг которого раскинется архитектурный ансамбль, — к возрожденной базилике Святого Петра. Такое гигантское здание смог придумать только гений Леона Баттисты. Оно превзойдет все римские базилики, и венчать его будет купол, гораздо больший, чем создал во Флоренции Брунеллески. И будет от него отличаться.

— Отличаться? Чем?

— Тем, что будет всегда присутствовать под его сводами, — загадочно ответил Абенцио. — Но чтобы его создать, помимо огромного желания, требуется много денег и времени, а также еще пара вещей, которых всегда не хватает. Мир и спокойствие. — Он на миг отвел глаза, словно перед ним в пространстве промелькнуло все, о чем он говорил. — Мир. Мир внешний, между разными царствами, и мир внутренний. Об этом проекте знали лишь немногие энтузиасты. Просперо Колонна предоставил для него свой дом. Сиджизмондо Малатеста служил ему шпагой и личной отвагой. Кардинал Бессарионе предложил собственное учение и помогал своими родственными связями с Папой. Остальные тоже рвались к мечте, каждый по-своему. И некоторые из них, не имевшие опоры в терпеливом гении Альберти, поддались иллюзиям, может не менее благородным, и выбрали более короткий и быстрый путь. В те времена римский аристократ Стефано Поркари попытал счастья с оружием в руках.

— Я знаю эту историю. Но что общего у Поркари с вами?

— Но Стефано арестовали, — продолжал Абенцио, не обращая внимания на реплику Пико. — И предал его тот самый Бессарионе, который, казалось, больше всех поддерживал идею. В результате Поркари и заговорщики погибли. В душе Папы Николая зародилось подозрение ко всем, кто так или иначе был заражен «новшествами». И все замерло, остановилось.

— Все, кроме мечтаний Альберти?

Губы Абенцио сложились в слабую улыбку.

— Да. И тех, кто был ему друзьями. Задания по проекту мы передавали ремесленникам маленькими порциями, по мере продвижения работ. Начали с того, что объявили об исправлении деталей, поврежденных временем. Баттиста тем временем занимался усовершенствованием своих чертежей. Он нуждался в уверенности, что его работы будут достойны обожаемых им античных мастеров, и решил объединить их в книгу, которая станет венцом десяти его трудов об искусстве зодчества.

— Вот в эту? «Сон Полифила»? — пробормотал Пико. — Она не похожа на трактат по архитектуре…

— Погодите, — прервал его Абенцио, подняв указательный палец. — В тысяча четыреста шестьдесят восьмом году наш проект снова оказался на грани провала. И опять опасность пришла со стороны энтузиастов, на этот раз от группы аббревиаторов, которые устроили заговор с целью восстановить античную республику. Многие из нас были арестованы и узнали, что такое пытки и тюрьма. Леон Баттиста пришел к выводу, что наш проект, понятный недругам, слишком опасен, и заключил его в форму аллегории. Той самой аллегории сна, которую вы сейчас прижимаете к себе. Он сделал всего три копии: одну для Академии, одну для себя и одну для самого верного друга — великого Козимо Медичи.