Страница 336 из 501
В первом из этих квадратов по правую руку возле сцены, как и все остальное, светотенью была изображена Венеция в виде прекраснейшей Адриатики, сидящей на скале в море с коралловой ветвью в руке, в окружении Нептуна, Фетиды, Протея, Нерея, Главка, Палемона и других морских божеств и нимф, подносящих драгоценности, золото и жемчуг и другие морские богатства; помимо этого, были там и амуры, стреляющие из лука, другие же, летающие по воздуху, сыпали цветами, а в остальном фон картины был весь заполнен красивейшими пальмами.
На второй картине были изображены реки Драва и Сава в виде обнаженных женщин с сосудами в руках. На третьей была изображена река По в виде дородного толстяка с семью сыновьями, изображающими семь рукавов реки, впадающих в море, каждый из которых можно принять за главный. На четвертой была изображена Брента с другими фриульскими реками. На другой стене, насупротив Адриатики, был остров Кандия с Зевсом, которого в окружении многочисленных нимф кормит коза. А рядом, то есть насупротив Дравы, была река Тальяменто и горы Кадоро, а под ними, насупротив По, озеро Бенако и река Минчо, впадающая в По. А возле них и насупротив Бренты были Адидже и Тесино, впадающие в море. Картины на правой стороне чередовались с изображением следующих добродетелей, стоявших в нишах: Щедрость, Согласие, Жалость, Мир и Набожность, а напротив, на другой стене, были Сила, Гражданское благоразумие, Справедливость, Победа над поверженной Войной и, наконец, Любовь.
А выше проходили карниз, архитрав и фриз с отверстиями и стеклянными шарами с кипяченой водой, за которыми стояли светильники, освещавшие все помещение.
Потолок же был разделен на четыре прямоугольника со сторонами в десять и восемь локтей и шириной, равной нишам, то есть в четыре локтя был фриз, обходивший кругом под карнизом, а против ниш, в середине каждого простенка, было по квадрату со стороной в три локтя, и всех этих квадратов было двадцать три, а над сценой был двойной квадрат, двадцать четвертый; в этих квадратах были изображены Оры, а именно: двенадцать ночных и двенадцать дневных часов.
На первой из больших десятилоктевых картин, той, что над сценой, было изображено Время, отсылающее Оры по их местам, а также бог ветров Эол, Юнона и Ирида. А на второй картине при входе в двери была Аврора на своей колеснице, влекомой несколькими петухами; уйдя из объятий Тифона, она рассыпает розы. На третьей была колесница Солнца, а на четвертой – колесница Ночи, влекомая совами; на голове у Ночи Луна, перед ней порхают нетопыри, а кругом потемки. Почти все в этих картинах написал Кристофано и показал себя столь отменно, что всех привел в восхищение и в особенности колесницей Ночи, где он написал маслом то, что, казалось, изобразить было невозможно. Подобным же образом и на картине с Адриатикой он изобразил морских чудовищ так красиво и разнообразно, что все видевшие были поражены, как это он мог с этим справиться. В общем, во всей этой работе он проявил себя сверх всякого вероятия стоящим и весьма опытным живописцем и в особенности в гротесках и листве.
Покончив с убранством для празднества, Вазари и Кристофано остались в Венеции еще на несколько месяцев, в течение которых они расписали великолепному мессеру Джованни Корнаро потолок, то есть плафон, одного из покоев девятью большими картинами маслом. Микеле Санмикели, веронский архитектор, просил Вазари еще задержаться в Венеции, и тот, быть может, и согласился бы остаться там еще на несколько лет, но Кристофано отговаривал его от этого, твердя беспрерывно, что оставаться в Венеции не стоит, ибо там в рисунке не смыслят и местные живописцы им не пользуются, к тому же по вине живописцев там искусством вообще не умеют как следует заниматься, и что лучше воротиться в Рим, истинную школу благородных искусств, где талант ценится значительно выше, чем в Венеции. А так как, независимо от уговоров Кристофано, Вазари и самому не очень хотелось там оставаться, они уехали оттуда вместе.
Но так как Кристофано в Флорентийском государстве все еще считался мятежником и не мог последовать за Вазари, он вернулся в Сан Джустино, где пробыл недолго, непрерывно что-то делая для упоминавшегося аббата, пока не отправился в Перуджу, когда, впервые после войны с перуджинцами, туда прибыл папа Павел III. Там в убранстве по случаю прибытия его святейшества он проявил себя в разных вещах отменно и в особенности в украшении так называемых ворот брата Риньери, где Кристофано изобразил по желанию монсеньора делла Барба, в то время тамошнего губернатора, двух больших Зевсов, одного гневного, а другого умиротворенного. Фи гуры прекраснейшие;с другой же стороныон изобразилАтласа с земным шаром на спине, среди двух женщин: у одной в руке меч, у другой же весы. И работы эти, а также и многие другие, выполненные Кристофано для этих празднеств, были причиной тому, что, когда тот же папа начал строить в Перудже цитадель, мессер Тиберио Криспо, тогдашний губернатор и начальник крепости, пожелал, чтобы в росписях многочисленных помещений, кроме уже там работавшего живописца Латтанцио из Марко, принимал участие и Кристофано. После чего Кристофано не только помогал названному Латтанцио, но почти все лучшее в помещениях крепости расписал собственноручно, а работали там также Раффаэлло из Колле и Адоне Дони из Ассизи, живописец весьма опытный и стоящий, сделавший много и у себя на родине, и в других местностях. Работал там и кортонский живописец Томмазо дель Папачелло. Однако лучшим и заслуживающим наибольших похвал был среди них Кристофано, потому, заслужив себе, благодаря Латтанцио, благорасположение названного Криспо, он после этого постоянно получал от него много заказов.
Между тем, когда названный Криспо построил новую церковку в Перудже, названную Санта Мариа дель Пополо, ту, что не доходя до рынка, и когда Латтанцио начал там писать на дереве маслом образ, Кристофано расписал собственноручно всю верхнюю часть, поистине прекрасную и достойную большой похвалы. Но после того как Латтанцио из живописца стал в Перудже начальником стражи, Кристофано воротился в Сан Джустино и в продолжение многих месяцев продолжал там работать для упоминавшегося синьора аббата Буфолини.
Когда же наступил 1543 год и Джорджо получил заказ от светлейшего кардинала Фарнезе на картину маслом на дереве для Большой канцелярии и еще на одну от Галеотто да Джироне для церкви Сант Агостино, он послал за Кристофано, который приехал весьма охотно, так как ему хотелось посмотреть Рим. Он провел там много месяцев, почти что ничего не делая, а только бродя да глазея. Тем не менее он приобрел там столько, что, возвратясь в Сан Джустино, он по собственной прихоти в одной из зал написал несколько фигур таких прекрасных, словно он работал над ними лет двадцать.
А в 1545 году Вазари пришлось отправиться в Неаполь расписывать трапезную для монахов Монте Оливето, и работа эта была гораздо больше той, что была в Сан Микеле ин Боско в Болонье. Он послал за Кристофано и названными выше Раффаэлло даль Колле и Стефано, своими друзьями и помощниками, и все они явились в назначенный срок в Неаполь, за исключением Кристофано, который не приехал, так как заболел. Вазари, однако, продолжал его торопить, и он по пути в Неаполь доехал до Рима, где его задержал брат его Боргоньоне, тоже ссыльный, который хотел взять его с собой во Францию на службу к полковнику Джованни да Туррино; так Кристофано и потерял ту работу. Но когда Вазари в 1546 году возвратился из Неаполя в Рим, чтобы написать двадцать четыре картины, посланные затем в Неаполь, где они были помещены в ризницу Сан Джованни Карбонаро, на которых он написал с фигурами в локоть и выше истории из Ветхого Завета и из жития св. Иоанна Крестителя, а также и для того, чтобы расписать створки органа этого кафедрального собора высотою в шесть локтей, он воспользовался услугами Кристофано, который оказал ему огромнейшую помощь, выполнив фигуры и пейзаж в этих работах превосходнейшим образом. Джорджо намеревался воспользоваться его помощью и в зале Канцелярии, расписанной по его картонам для кардинала Фарнезе, когда все было закончено в сто дней, но не смог этого сделать, так как Кристофано заболел и, как только начал поправляться, воротился в Сан Джустино. Вазари же закончил залу без него, с помощью Раффаэлло даль Колле, болонца Джан Баттисты Баньякавалло, испанцев Ровиале и Биццерры и многих других друзей своих и учеников.