Страница 337 из 501
Когда же Джорджо возвратился из Рима во Флоренцию, откуда он собирался направиться в Римини, дабы в церкви монахов Монте Оливето по заказу аббата Джан Маттео Фаэттани расписать фреской одну из капелл и там же написать образ, он заехал в Сан Джустино, чтобы захватить с собой Кристофано. Но аббат Буфолини, которому он расписывал еще одну залу, не захотел его отпустить и пообещал Джорджо, что в скором времени он сам отошлет его в Романью. Однако, несмотря на обещания подобного рода, он задержал его настолько, что, когда Кристофано приехал, он нашел, что Вазари не только выполнил заказ названного аббата, но написал уже и образ для главного алтаря церкви Сан Франческо в Римини по заказу мессера Никколо Маркезелли, а в Равенне, в церкви Класси камальдульских монахов, еще один образ по заказу отца дон Ромуальдо из Вероны, аббата этого монастыря. А незадолго до этого, как раз в 1550 году, Джорджо написал в Ареццо в аббатстве черных монахов Санта Фьоре, а именно в трапезной, историю бракосочетания Эсфири, и во Флоренции, в капелле Мартелли церкви Сан Лоренцо, образ св. Сигизмунда; когда же папой был избран Юлий III, он был вызван в Рим на службу его святейшества. Он был уже уверен в том, что там при посредстве кардинала Фарнезе, который как раз в это время отправлялся во Флоренцию, ему удастся вернуть Кристофано на родину и возвратить ему милость герцога Козимо; однако это оказалось невозможным, и пришлось бедному Кристофано оставаться в прежнем положении до самого 1554 года, когда Вазари был приглашен на службу герцога Козимо и ему представился случай освободить Кристофано.
Епископ Риказоли начал расписывать светотенью три стены своего палаццо, что возле Понте алла Каррайя, ибо знал, что угодит этим его превосходительству, тогда и мессер Сфорца Альмени, кравчий и первый и любимый камергер герцога, решил, соревнуясь с епископом, также расписать светотенью свой дом на Виз де Серви. Но так как во Флоренции он не нашел живописцев себе по вкусу, он написал Джорджо Вазари, который тогда еще не приехал во Флоренцию, чтобы тот подумал о композиции и прислал ему рисунки того, что, по его мнению, следовало изобразить на фасаде его дома. И Джорджо, который был его ближайшим другом, а познакомились они, когда оба были при дворе герцога Алессандро, продумал все в соответствии с размерами фасада и послал ему набросок отменнейшей композиции, где прямо-таки сверху донизу все было покрыто разнообразным орнаментом, связывавшим и украшавшим окна, а простенки между ними были заполнены богатыми историями; коротко говоря, я утверждаю, что в набросок этот была включена вся человеческая жизнь от рождения до смерти. Вазари отослал его мессеру Сфорца, которому он весьма понравился, равно как и герцогу; и чтобы осуществлен он был в совершенстве, они решили не приступать к его выполнению, пока сам Вазари не приедет во Флоренцию. И когда Вазари в конце концов приехал и был принят его светлейшим превосходительством и названным мессером Сфорца весьма благосклонно, он начал размышлять, кто бы мог расписать упомянутый фасад, и, дабы не упустить случая, Джорджо заявил мессеру Сфорца, что никто не выполнит этой работы лучше, чем Кристофано, и что ни здесь, ни в работах, порученных ему во дворце, он без его помощи обойтись не может. Мессер Сфорца доложил об этом герцогу, и когда навели повсюду справки, оказалось, что грехи Кристофано уж не так тяжелы, как их расписывали, и бедняга получил наконец от его превосходительства отпущение. Известие об этом Вазари получил в Ареццо, куда он заехал повидать родных и друзей, и он тотчас же послал нарочного за Кристофано, который ничего об этом не знал и, получив эту новость, чуть не лишился чувств. Полный радости, он заявил, что никто никогда не любил его больше Вазари, и на следующее же утро он отправился из Читта ди Кастелло в Борго; там, представив справку о своем помиловании в комиссариат, он явился в отцовский дом, поразив мать и брата, который был возвращен из ссылки еще раньше. Он провел там два дня и отправился затем в Ареццо, где был встречен Джорджо с большей радостью, чем если бы был его родным братом, и, убедившись в том, как тот его любит, он решил провести с ним остаток жизни.
Из Ареццо оба отправились во Флоренцию, где Кристофано тут же отправился облобызать руку герцога, который принял его благосклонно и был поражен, что вместо страшного разбойника увидел перед собой самого добродушного на всем свете человека. Подобным же образом был он весьма обласкан и мессером Сфорца, которому он очень понравился, после чего Кристофано приступил к упоминавшемуся фасаду. А так как во дворце работать еще было нельзя, Джорджо по его просьбе помогал ему сделать для фасада наброски нескольких историй, иногда же рисовал по известке некоторые из находящихся там фигур. Однако, хотя там ко многому Вазари и прикоснулся, весь фасад тем не менее и большая часть фигур и все украшения, гирлянды и большие овалы выполнены рукой Кристофано, который поистине, как можно там увидеть, так умел обращаться с красками во фресковой живописи, что превзошел самого Вазари, как тот в этом и признается. И если бы Кристофано еще смолоду упорно занимался искусством (а не рисовал только тогда, когда ему приходилось браться за работу) и относился к искусству более горячо, не было бы ему равных; ибо очевидно, что только благодаря опыту, вкусу и памяти он в своих работах без особого труда обгонял тех, у кого, по правде говоря, знаний было больше, чем у него. И поверить нельзя, как ловко и быстро выполнял он свои работы, и когда он садился за работу, то в каком бы он ни был настроении, он ею увлекался так, что оторвать его было уже невозможно, почему всякий и мог ожидать от него самых больших достижений. А помимо этого, он во время работы был таким приятным собеседником и шутником, что Вазари иной раз работал рядом с ним с утра и до вечера, ни разу не испытав от него ни малейшего раздражения. Названный фасад Кристофано закончил всего за несколько месяцев, хотя иногда не работал над ним неделями, уезжая в Борго повидать своих и весело провести время.
Не сочту за труд рассказать об отдельных частях и фигурах этой работы, ибо жизнь ее может оказаться недолговечной, поскольку открыта она и ветру и непогоде: ведь едва успели ее закончить, как уже сильно ее повредил ужасающий ливень и весьма крупный град, и в нескольких местах стена уже облупилась. Фасад этот делится, стало быть, на три части: если начать снизу, то первая из них внизу, там, где входная дверь с двумя окнами, вторая от этих подоконников до подоконников второго ряда окон и третья от названных двух рядов окон и до карниза крыши; а помимо этого, в каждом этаже там по шесть окон с семью простенками, и в соответствии с этим и была разделена вся работа от карниза крыши до самой земли. Возле же карниза крыши в перспективе изображен большой карниз с консолями, выступающими над фризом с путтами, числом шесть, стоящими по всей ширине фасада на шелыгах всех оконных арок, неся на плечах прекраснейшие гирлянды из плодов, зелени и цветов, протянутые от одного к другому; цветы и плоды эти различны, меняясь постепенно, в соответствии с временами года и возрастами нашей жизни, там изображенными. Подобным же образом и в свисающих частях гирлянд изображены маленькие путты в различных положениях. Покончив с этим, на фризе в семи простенках верхних окон написали семь планет с семью знаками зодиака над ними, венчающими их и украшающими. Под подоконником этих окон на парапете изображены Добродетели, поддерживающие по две семь больших овалов, истории в которых показывают в отдельности семь возрастов человека. При каждом возрасте по две Добродетели, ему соответствующие, всего же под овалами в простенках нижних окон три богословских и три нравственных Добродетели, а еще ниже, на фризе, что над дверью и коленопреклоненными окнами, семь свободных искусств, каждое из которых на одной прямой линии с овалом, где изображены возрасты с подходящими для них Добродетелями; рядом же на той же прямой линии находятся нравственные Добродетели, планеты, знаки зодиака и все к ним относящееся. А между коленопреклоненными окнами Жизнь действенная и Жизнь созерцательная со статуями и историями, изображающими все вплоть до самой смерти, ада и страшного суда. Не упуская же ничего, следует сказать, что Кристофано написал почти самостоятельно весь карниз, гирлянды, путтов, а также и семь знаков зодиака.