Цицерон

Цицерон не скрывает от Аттика опасений, которые вызывает у него складывающееся в государстве положение. Все более сгущаются над оратором тучи, и он все усиленнее принимает меры, стараясь сохранить достигнутое положение. Много выступает в сенате и на сходках граждан, создает ряд сочинений, прославляя себя самого и свое консульство. Первой в этом ряду была написанная по-гречески история консульства Цицерона, о которой он сообщает Аттику в письме от 15 марта 60 года. В том же письме мы встречаем сведения о латинском повествовании на ту же тему, которое вот-вот будет окончено; наконец, начата работа над латинской поэмой в трех песнях, посвященной все тем же событиям. Можно только подивиться изобилию сочинений, единственная цель которых — прославить их автора. Попытаемся, однако, проникнуть в мотивы поведения Цицерона, и тогда мы поймем, что, может быть, далеко пе все объясняется одним лишь тщеславием. Прежде всего: первое сочинение в этом роде написал Аттик по-гречески, оно называлось «Commentarius consulatus» и прославляло консульство Цицерона. Название, как видим, то же, что знаменитых «Записок» Цезаря о Галльской войне. Слово это обозначало рассказ, лишенный стилистических красот, содержащий простое и точное изложение событий. Благодаря Аттика за сочинение, Цицерон с удовлетворением отмечает именно эти его особенности. Свое же сочинение Цицерон строил по контрасту с «Записками» Аттика, тщательно отделывая его и украшая всеми возможными фигурами Аристотелевой риторики. Один экземпляр он посылает на Родос своему наставнику и другу Посидонию с несколько лицемерными просьбами прислать критические замечания. Как некогда в сходных обстоятельствах Молон, соотечественник Посидония, тот пишет в ответ, что труд Цицерона великолепен и что сам он не смог бы создать ничего, более совершенного. Ссылаясь на отзыв Посидония, Цицерон обращается к Аттику, зная, что тот связан с греческими книготорговцами, и просит содействовать широкому распространению книги в Афинах и других греческих городах. Почему это так важно? Дабы осветить лучами славы подвиги автора. Объяснение становится более понятным, если вспомнить, что первым произведением римской историографии было сочинение Фабия Пиктора, также написанное по-гречески и также предназначенное ознакомить греков с римскими делами. Фабий Пиктор жил очень давно, но традиция сохранялась. Через восемьдесят лет после Фабия Пиктора по-гречески и для греков написал историю Рима Полибий. По-гречески же написал «Историю» и Лукулл, сознательно уснастив изложение ошибками и варваризмами, дабы всякий видел, что книга писана римлянином. Ко времени Августа относятся «Римские древности» Дионисия Галикарнасского. Итак, мы видим, что в Греции существовал большой слой читателей, интересовавшихся событиями в Риме. «Мемуар» («Нуротпета», называет его Цицерон), написанный по-гречески, никого бы не удивил, если бы героем его не был сам автор. Здесь в самом деле авторское тщеславие выступает на первый план: Цицерон хочет доказать всем и в первую очередь самому себе, что пишет по-гречески столь же совершенно, как по-латыни. Посидоний не счел нужным его разочаровывать. У Аттика же не было причин для подобной сдержанности, и, судя по его ответу, небольшая книжка Цицерона действительно оказалась достойной репутации автора.

Латинские «Записки» также входили в определенную традицию, представленную, начиная со времен Суллы, рядом сочинений. В их число входили «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря, о которых мы упоминала выше и которые также представляли собой апологию автора. Можно, конечно, сказать, что события, описанные Цезарем, несопоставимо важнее для истории Рима, чем заговор Катилины и его ликвидация. Это так, но в свете всего пережитого римлянами на протяжении предшествующего полустолетия весьма немаловажно, что в критический момент удалось найти мирное решение социального конфликта и избежать гражданской войны. Рассказ о консульстве приобретал тем самым значение примера, становился уроком политической мудрости.

Относительно поэмы в трех песнях «О своем консульстве» Цицерон сообщает Аттику, что цель сочинения — «не упустить ни одной возможности воздать себе хвалу». Слова эти многими рассматривались как образчик бесстыдного самовосхваления. Сторонники подобного взгляда не дочитывают фразу до конца — Цицерон прибавляет, что считает свою поэму не панегириком, а историческим сочинением. «О своем консульстве» встраивается тогда в совсем иную традицию — традицию римской эпопеи, представленную, а в глазах Цицерона и прославленную творчеством Энния. С просьбой написать именно такую поэму Цицерон обращался к Архию. Архий в любом случае мог написать ее только по-гречески, но он от поручения уклонился. И тогда Цицерон вспомнил о собственных стихотворных опытах тех времен, когда работал над «Марием», и, воспользовавшись досугом, который предоставляли обязанности сенатора и спад судебной деятельности (на протяжении последних трех лет не засвидетельствован, насколько мы можем судить, ни один значительный процесс), предался стихотворчеству.

Что известно о поэме, в основной своей части утраченной? Из первой книги — всего лишь упоминание об огне, воспылавшем внезапно на алтаре, когда Теренция приносила жертву, что, как мы говорили, повлияло на решение, принятое консулом. В трактате «О предвидении» приведен довольно длинный отрывок из II песни — пророчество музы Урании; в нем упоминаются знамения, отметившие первые месяцы 63 года, которые грозили государству бедами и беззаконием. Упоминается там и обет соорудить Юпитеру статую, обращенную к Востоку, дабы искупить проступки, наказанные в свое время ударом грома, обрушившимся на Капитолийскую Волчицу. Обет был принесен за много лет до того, исполнил же его Цицерон, так что именно он и никто другой сумел смирить гнев богов. В конце своей речи Урания побуждает Цицерона теперь, когда отечество спасено, вернуться к занятиям философией и вновь начать посещать Академию и Ликей.

Из III песни сохранилось лишь обращение к Цицерону музы Каллиопы, которая убеждает его и во время консульства идти прежней дорогой, на которую вступил он в пору юности, — дорогой гражданской доблести и чести. Прибавим, что стих, выражавший политическое кредо Цицерона и ставший пословицей, также содержался в этой поэме (хотя и неизвестно, в какой именно ее части): «Да смирится меч перед тогой, да будет уважение граждан большей наградой, чем боевые лавры». Мир и спокойствие всегда выше насилия.

Общий план поэмы установить трудно. Изложение, по-видимому, нарушало хронологию, раз в первой же песне упоминаются события начала декабря 63 года. Возврат к началу событий содержался и в речи Урании. Прием этот Цицерон использовал еще в «Марии». В соответствии с канонами исторической эпопеи Энниева толка, автор, сохраняя хронологическую последовательность лишь в самых общих чертах, стремится разнообразить ход изложения; переплетение земных событий с предсказаниями, вложенными в уста богов, как бы предвещало Катулла и его длинную поэму «Свадьба Фетиды и Пелея». Можно пожалеть, что Цицерон ввел в поэму стих, за который его впоследствии так часто упрекали: «Блажен Рим, родившийся заново во время моего консульства». Мы, однако, не знаем контекста, в котором этот стих фигурировал; возможно, то был намек на звание «отца отечества», присвоенного консулу в первом опьянении победой. А, может быть, имелось в виду обновление Рима в связи с завершением гражданских войн и началом нового периода процветания и мира. Именно таков был смысл Столетних игр, отпразднованных через сорок лет при Августе, но речь о них шла уже при Цицероне. Воспевал же Вергилий в IV эклоге обновление Рима под консульством Азиния Поллиона. Как видим, Цицерон и здесь входит в традицию, одновременно политическую и религиозную, и если бы он не был сам автором поэмы, наверное, никому не пришло бы в голову ставить ему в вину строки вроде приведенной выше.

Предсказание Урании, содержащееся во II песне этой маленькой эпопеи, интересно тем, что в нем раскрывается отношение Цицерона к пророчествам и официальным жреческим гаданиям. Муза повторяет учение Арата, изложенное им в «Феноменах», почти слово в слово: Зевс — душа мира, дух его разлит по вселенной, он ведает движением планет, молний и громов, всего, что рассекает небесный свод, в силу чего все эти «феномены», связанные воедино волею верховного божества, обретают смысл прорицаний. Стоическое учение о гаданиях оказывается весьма уместным в поэме, ибо в ней Цицерон выступает как консул, то есть хранитель и исполнитель традиционных обрядов общины — «философская» религия и религия «политическая» удивительным образом сопрягаются.