Цицерон

Есть, однако, основания полагать, что все это — лишь дань поэтической фантазии, а подлинная мысль поэмы совсем в другом. В это время Цицерон переводил заключительную часть «Предзнаменований» Арата, которую вскоре послал Аттику. В первой книге трактата «О предвидении», написанного много лет спустя, стоическую концепцию излагает брат автора Квинт, сам же Цицерон во второй книге приводит доводы Карнеада, отрицавшего в принципе возможность проникнуть в волю богов. Что это — выражение скептических убеждений или еще одно риторическое упражнение?

Если правда, что пламя, само собой воспылавшее на жертвеннике, сыграло такую роль в судьбе Цицерона и произвело на него столь сильное впечатление, не естественно ли предположить, что автор поэмы испытывал одновременно и влияние рационалистической аргументации Карнеада и неодолимую инстинктивную преданность верованиям предков? Если так, то именно Квинт в диалоге «О предвидении» выражает народные верования, значение которых Цицерон как политик без сомнения признавал и отнюдь не считал всего лишь заблуждениями и выдумками. В произведениях же, посвященных своему консульству, он хочет выглядеть прежде всего государственным человеком.

В греческой и латинских Commentarii, малой эпопее, Цицерон изображает себя таким, каким, по его убеждению, ему следует остаться в истории. В прошлом люди не столь талантливые предоставляли это другим. Цицерон же настолько был убежден в своей литературной одаренности, что верил в возможность для себя стать и создателем поэмы, и ее героем.

В том же, 60 году Цицерон собирает свои «Консульские речи», которые сравнивает с «Филиппиками» Демосфена, поскольку они посвящены важным политическим вопросам и тем отличаются от судебных речей, полных частностей и мелких уловок. С политическими речами мы уже знакомы. Одни из них сохранились, как, например, первая и вторая речи об аграрном законе, «В защиту Рабирия», четыре Катилинарии; другие — речь в защиту Отонова закона, речь о сыновьях проскрибированных, наконец, речь, посвященная отказу от провинциального наместничества — утрачены. Все вместе они составляли сборник, и каждый документ возвеличивал политику консула. Цицерон, однако, рассчитывал на большее: он стремился предстать перед гражданами обладателем новой auctoritas, чем несравненно усиливалось бы его влияние. Тщеславие? Весьма вероятно. Но также и еще один шаг по избранному пути — он хотел стать верховным судьей политической жизни Рима, гарантом единства республики. Главная задача, которую Цицерон перед собой ставил, заключалась в том, чтобы примирить Помпея с сенатом. Для этого он использовал всю свою популярность, которую завоевал речами и которую стяжали ему «Записки» и поэма. Теперь достаточно сказать слово на сходке или в сенате, и обсуждаемый законопроект будет принят или отвергнут. И люди, стоящие во главе государства, конечно, это понимают.

28 и 29 сентября 61 года Помпей праздновал триумф, в котором сенаторы не решились ему отказать, хотя согласились с явной неохотой. Во время триумфа Помпей ехал на колеснице, запряженной белыми лошадьми, которая считалась колесницей Солнца; он был облачен в тунику, некогда принадлежавшую Александру Великому. Цицерон сказал как-то, что после побед Помпея над землями империи никогда не заходит солнце; теперь победоносный полководец окружал себя символами, подтверждавшими слова оратора. С незапамятных времен древние полководцы стремились придать своим завоеваниям божественный смысл — сыновьями Солнца величали себя фараоны, Александр короновался в Фивах как сын Гора. Помпей поднимался на Капитолий в божественном ореоле; сравнительно с ним претензии Цицерона на литературную славу выглядели более чем умеренными.

Триумф показал, как далеко простиралось честолюбие Помпея, и чем большим блеском он себя окружал, тем больше раздражал сенаторов; они не желали допускать, чтобы в лучах чьей-либо славы еще ярче выступило все их ничтожество. И потому затянули до предела утверждение распоряжений Помпея, заключенных им на Востоке договоров, а также раздачу земельных участков его ветеранам. Против Помпея выступали крайние консерваторы во главе с Катоном, Красс и консул Метелл Целер. В начале 60 года Цицерон вынужден признать провал своих политических планов: между сенатом и всадниками вновь обозначился острый конфликт, а сенатское сословие на глазах утрачивало свое влияние. Угроза нависла и над самим Цицероном: Публий Клодий не скрывал, что по завершении квестуры будет добиваться не эдилитета, как следовало патрицию, а народного трибуната. Для этого полагалось, чтобы кто-либо из граждан плебейского рода усыновил его и акт усыновления утверждался народным голосованием. Трибун Гай Геренний внес соответствующее предложение, а консул Метелл Целер согласился передать его в комиции. Целер был шурином Клодия и поступил так ради своей жены Клодии; интересы государства явно играли тут меньшую роль, чем интересы семьи. Пока что Цицерон еще относится к происходящему довольно иронически и не обнаруживает признаков беспокойства. Трибуны накладывают вето на предложение Геренния и Целера. Клодий пе сдается, он объявляет всем и каждому, что будет добиваться трибуната. Цицерон стремится расстроить планы Клодия, он почти ежедневно выступает на сходках и в сенате, преследуя противника своими сарказмами. Он напоминает о скандале на празднествах в честь Доброй Богини, а в частных разговорах позволяет себе намеки на двусмысленные отношения Клодия с сестрой. Понимая, что действует не самым благородным образом, он объясняет в письмах Аттику, что ненавидит Клодию, считает ее интриганкой, превратившей в сущий ад жизнь собственного мужа. Ненависть Клодия к нашему герою все росла, но пока что это не слишком беспокоило Цицерона. Вскоре оратору пришлось убедиться, как сильно он ошибался. Размеры опасности стали ясны тогда, когда Клодий сделался союзником и доверенным лицом Цезаря.

В 61 и 60 годах Цезарь управлял Дальней Испанией, где за восемь лет до того проходил квестуру. Здесь он предпринял несколько военных экспедиций, в ходе которых приобретал воинский опыт, разрабатывал свои тактические приемы, в частности, тактику взаимодействия сухопутных сил и флота; все это несколькими годами спустя очень ему пригодилось. В июле 60 года Цезарь появился в Риме — срок его наместничества еще не истек, но он во что бы то ни стало хотел выставить свою кандидатуру в консулы будущего года, а это по традиции делалось лишь на июльских комициях. Еще до появления Цезаря в Городе распространились слухи о его победах в Испании; воинская слава будущего кандидата не могла пока равняться со славой Помпея, но была вполне достаточной для победы на выборах. «Попутный ветер наполняет паруса Цезаря», — писал Цицерон Аттику в середине июня. Общие ожидания оправдались — Цезаря выбрали консулом следующего года вместе с одним из крайне консервативных сенаторов, другом Катона, Луцием Кальпурнием Бибулом. Во время пребывания в столице Цезарь заключил с Помпеем и Крассом союз, который мы привыкли называть Первым триумвиратом и который представлял собой, по сути дела, негласную договоренность между тремя людьми, пользовавшимися в Городе наибольшим влиянием.

После выборов Цицерон в письмах все чаще размышляет о том, как пойдет политическая жизнь Рима с января 59 года. В одном из писем Аттику он сообщает, что уже в конце декабря ясно наметилась перспектива аграрных законопроектов. Цицерон колеблется, не знает, стоит ли выступать против любого земельного переустройства, как выступал он против законопроекта Рулла. Цезарю явно хотелось привлечь Цицерона на свою сторону; он направляет к оратору Корнелия Бальба, родом из Гадеса, бывшего префекта в своей армии. Бальб стал уверять Цицерона в расположении Цезаря и от имени последнего предложил союз: Помпей, Красс, Цицерон и Цезарь станут властителями Рима, избавятся от опеки сената и смогут осуществить реформы во всех областях, где они необходимы; реорганизуют суды, примут меры для пресечения вымогательств провинциальных наместников, раздадут земельные участки не только ветеранам Помпея, которые все еще дожидаются сенатского решения, но и всем гражданам Рима, которые того пожелают. Цицерону предлагалось войти в число лиц, которым будет доверено проведение этой последней операции, не поступаясь положением, которое он занимал в столице. В памяти Цицерона всплыл стих из III песни его поэмы, в котором муза Каллиопа убеждала его никогда не сворачивать с пути, однажды избранного. Заключить союз с Цезарем, участвовать в его планах значило сойти с этого пути.