Цицерон

Историки не раз задавались вопросом о причинах, по которым Цицерон выступил с этим свидетельством. До той поры Клодий считался его другом, и нет оснований думать, что консулярий его ненавидел. Полагали, что Цицерон не смог справиться со своим тщеславием и рассчитывал еще больше прославиться, если Клодия осудят за великое святотатство на основе его показаний. Косвенным подтверждением такого мнения могло бы служить происшествие, о котором рассказал он сам. Когда Цицерон появился в суде, друзья Клодия подняли шум, стали осыпать его оскорблениями и угрозами. Судьи поднялись со своих мест, готовые защищать оратора даже с риском для собственной жизни. Все это, конечно, льстило честолюбию Цицерона. Существовали, однако, и другие причины. Древние авторы полагали, как свидетельствует Плутарх, что Теренция испытывала ревность к прекрасной Клодии, сестре обвиняемого (кстати говоря, послужившей, по-видимому, прототипом воспетой Катуллом Лесбии). Она жила на Палатине и, по слухам, надеялась женить на себе знаменитого оратора. Довольно странное предположение, если учесть, что Клодия была замужем за Метеллом Целером, да и Цицерон вряд ли дал бы втянуть себя в скандальный брак, предполагающий предварительный двойной развод. Говорили также, будто уже знакомая нам весталка Фабия настаивала, чтобы Клодий понес суровое наказание за святотатство, ведь именно коллегия весталок устраивала празднество Доброй Богини и отвечала за сопровождавшие его обряды. Главной причиной все же (которая, конечно, не исключает и некоторых других) было желание нанести удар молодым смутьянам, которые толпились вокруг Клодия, как недавно то. пились вокруг Катилины. Рим действительно наполняла буйная молодежь, она стремилась к выгодным и почетным должностям, а еще больше — к развлечениям и удовольствиям. Цицерон ясно видел, какую опасность представляли эти молодые люди для государства, и понимал, что оправдание Клодия означало поражение «добропорядочных граждан», на которых оратор больше всего рассчитывал в деле оздоровления политической жизни Рима. Все это Цицерон изложил в письме к Аттику, написанном в начале лета 61 года. В письме он рассказывает, как на следующий день после скандального решения суда обратился в сенате к Клодию, заявив, что, несмотря ни на что, союз добропорядочных граждан существует и рано или поздно восторжествуют нравственность и долг. Клодий, однако, ничуть не смутился и отвечал, что Цицерон ведет себя как «самодержец», гех. Разговор перешел в перепалку, противники осыпали друг друга оскорблениями. Громкие протесты сенаторов заставили Клодия замолчать, но злоба и ненависть его к Цицерону стали еще сильнее.

Весьма вероятно, что Цицерон недооценил, сколь сильную поддержку сумел обеспечить себе Клодий не только среди золотой молодежи, но и среди практических политиков. В письме упоминается некто, кого Цицерон называет «лысым Наннейцем», человек этот якобы в ночь накануне вынесения приговора раздавал деньги судьям. Кто имеется в виду? Скорей всего Красс. Нанней был римский всадник, чье имя связано с неурядицами восьмидесятых годов; говоря о «лысом Наннейце», Цицерон мог намекать на несметные богатства, которые Красс стяжал во время Сулланских проскрипций. Если эта догадка верна, значит, Красс, на людях всегда отзывавшийся о Цицероне самым лестным образом, втайне добивался союза с Клодием и его сторонниками, которые могли оказать ему вооруженную поддержку во время начавшихся вскоре стычек на форуме и на Марсовом поле. Так образовалась третья вершина будущего триумвирата.

Самые большие выгоды предстояло извлечь из этого союза Цезарю; он тем временем отбыл свою претуру, но не отправился сразу в выпавшую ему по жребию Дальнюю Испанию, а остался в Риме, чтобы дождаться исхода процесса Клодия. Задержкой воспользовались кредиторы, которым Цезарь, как говорили, задолжал 25 миллионов сестерциев (вспомним, что дом на Палатине, приобретенный Цицероном, стоил три с половиной миллиона); кредиторы наседали столь решительно, что Цезарю пришлось занять требуемую сумму у Красса. Это обстоятельство связало их между собой крепче любой политической договоренности, отныне Красс был жизненно заинтересован в успешной карьере Юлия Цезаря.

Квинт Цицерон по завершении претуры получил в управление провинцию Азию, где оставался целых три года. Он предлагал Аттику отправиться с ним в качестве легата, но тот отказался. В июльском письме, о котором у нас шла речь выше, Цицерон выражает сожаление, что Квинт, оскорбленный отказом, говорил об Аттике резко и несправедливо. Ссора тем более огорчала Цицерона, что Квинт не ладил с женой, которая, как уже говорилось, была сестрой Аттика. Цицерон опасался, что мир в семье будет нарушен и это отразится на его отношениях с Аттиком. Оратор ищет оправданий брату, говорит о крайней чувствительности его натуры, нередко проявляющейся во вспышках раздражения. Аттика Цицерон полностью одобряет; из этого письма мы можем судить о настроении нашего героя — ведь ему изо дня в день приходилось поддерживать равновесие между жизнью общественной и семейной. Аттик участвовал и в той, и в другой. Как истый римлянин, он оказывал другу поддержку в его политических начинаниях. Это доказывает его поведение в течение двух предшествующих лет, которые Аттия провел в Риме, кажется, с единственной целью — помогать Цицерону. Еще значительнее, однако, его роль как спутника досугов оратора, его доверенного лица, в какой-то мере и наставника в делах, касавшихся совести и морали. Как и Цицерон, Аттик избегал брать на себя выполнение каких-либо государственных поручений в провинциях. Но только по другим мотивам: он старался следовать учению Эпикура, который советовал не принимать участия в политике, ибо она — источник страстей и бед, враг безмятежности, которая одна открывает путь к Высшему Благу. Цицерон избрал другую жизненную философию, завещанную Аристотелем, равно как и стоиками, в соответствии с которой самое прекрасное, что может выпасть на долю человека, — это труд на благо отчизны. Дружба с Аттиком была как бы противовесом политическим увлечениям  Цицерона, и он высоко ценил советы осторожного друга, который столь проницательно разгадывал ход политических интриг, не раз подсказывал решения, в дальнейшем оправдывавшие себя как наилучшие; особенно ценил Цицерон очарование дружеских разговоров, когда можно высказываться абсолютно откровенно.

В начале 61 года Аттик уехал из Рима и проводил время в своем поместье Бутрот в Эпире или в поездках по восточным провинциям. Цицерон пишет ему осторожно, умалчивая о некоторых событиях, называя общих знакомых выдуманными именами, так как не уверен, что письма дойдут до адресата и что посланец, которому они доверены, не разгласит их содержание. Несмотря на умолчания, переписка с Аттиком все же полно и живо раскрывает перед нами политическую жизнь тех лет, воззрения и впечатления Цицерона, когда он чувствует, как его влияние, столь значительное в последние недели консульства и в первое время после него, постепенно сокращается и исчезает, уступая место влиянию тех, кто на глазах забирает все больше и больше власти.

Главная задача состояла в сохранении согласия, которое в дни заговора Катилины установилось между сенатом и всадниками. Согласие это подвергалось многим испытаниям. Несколько сенаторов «ультра» (по-видимому, поддержанные Катоном) потребовали расследования, утверждая, что судьи были подкуплены Клодием. Всадники усмотрели в этом покушение на честь своего сословия. Когда сенат принимал постановление о расследовании, Цицерона в курии не было. На одном из следующих заседаний он постарался уладить дело, однако, как сам признается в письме, неловко казалось выглядеть защитником взяточников. Вскоре отношения между сенаторами и всадниками обострились еще более — речь шла об откупах налогов в провинции Азии. Откупщики, заключившие сделку, вскоре обнаружили, что приняли к выплате явно завышенную цифру, и реальные сборы никогда ее не достигнут. Они обратились в сенат с просьбой пересмотреть условия контракта. Сенаторы, вдохновляемые все тем же Катоном, отказались удовлетворить просьбу. Хотя Цицерон и назвал требование всадников «подлым» (turpis), он тем не менее поддержал его в сенате, отчасти чтобы предотвратить конфликт между сословиями, которого так опасался, отчасти, может быть, потому, что всадников поддержал Красс. Обсуждение шло 1 и 2 декабря, но не завершилось еще и 5 декабря, когда, во вторую годовщину разгрома заговора Катилины, Цицерон пишет Аттику письмо с изложением событий: он, Цицерон, выступил с пространной речью, есть основания надеяться, что сенат согласится с его доводами, желанное согласие сословий удастся сохранить. Вскоре выяснилось, что надежды Цицерона были напрасны. Катон занял непримиримую позицию и сумел убедить сенат. Только через два года, в 59 году, когда консулом стал Цезарь, сенаторы удовлетворили просьбу всадников.