Цицерон

Именно такими побуждениями были движимы участники комиций, избравших Цицерона в эдилы. По тем же причинам граждане избирали его в преторы на 66 год и в консулы на 63-й. Избрание, однако, зависело и от многих частных обстоятельств. Они могли оказаться весьма полезными, но могли и помешать достижению желанной цели. В данном случае неясно было прежде всего, хватит ли у Цицерона просто физических сил, чтобы сделать все необходимое для успеха его честолюбивых замыслов. После пребывания в Греции здоровье его улучшилось, но все же требовало постоянных забот. Он мало ел, ограничиваясь лишь одной настоящей трапезой в конце дня, часто принимал ванны, делал массаж и совершал прогулки, продолжительность которых устанавливали врачи. Эти меры, помимо всего прочего, помогли ему преодолеть препятствия, возникавшие в течение столь долгих лет на его пути оратора и политического деятеля.

В государстве шла напряженная борьба вокруг проблем внутренней политики. Их было много: восстановление полномочий народных трибунов, передача судов в ведение всадников, порядок назначения наместников провинций, введение наказаний за предвыборные махинации, возвращение цензорам права вносить имена граждан в списки сословий или исключать из них, правила раздачи зерна и многое другое. Но, как ни остро стояли все эти вопросы, как пи сталкивались при их решении интересы знати, откупщиков и народных вожаков, забыть об опасностях, которые то и дело угрожали государству извне, не было дано никому. На жизнь и деятельность нашего героя они редко оказывали прямое влияние, ибо он меньше всего стремился проявить себя на поле браня, по на характер жизни в столице они воздействовали сильно, и поскольку Цицерон постоянно размышлял о деятельности государственных институтов, о преодолении разлада между ними, внешние опасности не могли оставить его равнодушным. Становилось все более ясно, что любая военная победа усиливала честолюбивые стремления полководца-победителя и могла толкнуть его к нарушению законов. Не так давно все убедились в этом на примере Суллы, теперь, в 70 году, над массой граждан уже возвышались двое — Красс и Помпей. В доме одного и другого каждое утро толпились люди, пришедшие на поклон и стремившиеся прослыть друзьями. Но, по свидетельству Плутарха, не меньшим почетом пользовался и Цицерон, которому сам Помпей неоднократно выказывал особое уважение. Зачем Помпею оказался нужен Цицерон? Зачем полководец добивался союза с оратором и жаждал его услуг? Как понять столь странное поведение? Тут нужно учитывать следующее: римская военная машина, несокрушимая, когда была умело запущена на полный ход, останавливалась и разваливалась в руках бездарного или надменного командующего; но точно так же ее лишали силы распри политических клик. Помпеем владело гордое сознание, что он водрузил орлы римских легионов на границах Вселенной. На западе, в Испании, на юге, в Африке, он в самом деле достиг границ тогдашнего обитаемого мира. Теперь он рвался на Восток, повторить подвиги Александра, с которым его нередко сравнивали. Но для этого сенат или народное собрание должны были вручить ему командование с неограниченными полномочиями. Вот для этого-то ему и был необходим союз с Цицероном, ибо аристократы, особенно из самых закоснелых, так и не могли до конца примириться с Помпеем, с его «чрезвычайными» победами, с триумфами полководца, едва достигшего сенаторского возраста. Его слава, само его существование казались вызовом республиканскому укладу.

Несмотря па исчезновение с политической арены Сертория, на массовое истребление рабов из армии Спартака, мир все же никак не воцарялся в мире. Пираты бороздили Средиземное море, перехватывали караваны судов с продовольствием, забирали в рабство матросов, высаживались в самых неожиданных местах, грабили дома и селения, похищали жителей, требовали выкуп за каждого сколько-нибудь значительного человека, остальных убивали. Не менее опасен был Митридат. Мир, который он некогда заключил с Суллой, дал ему возможность подготовиться к новой войне, и в 74 году он перешел в наступление. Возглавить боевые действия против Понта сенат поручил обоим консулам того же, 74 года, двум аристократам — Авлу Аврелию Котте и Луцию Лицинию Лукуллу, который не так давно был квестором Суллы. Очень скоро стало ясно, что на самом деле войной руководит один Лукулл. Он одержал подряд несколько побед, обратил царя в бегство, захватил его сокровища и казну. Отчаявшись вернуть себе прежний блеск и владения, Митридат приказал перерезать всех женщин своего гарема. Поступок этот потряс Лукулла — только теперь он по-настоящему понял, какая пропасть отделяла римлянина от варвара. Примечательно, что война, по-видимому, вообще внушала Лукуллу ужас. Не однажды пытался он спасти от разрушения взятые приступом города, но каждый раз вынужден был уступать собственным солдатам, для которых грабеж и обогащение составляли единственную цель войны. Лукулл с упорством и энергией продолжал кампанию — и оплакивал беды, которые она за собой влекла. Говорят, он разрыдался на развалинах Амиса точно так же. как некогда Сципион Эмилиан на развалинах Карфагена. Амис был колонией Афин, и уже по одной этой причине разрушение города представлялось Лукуллу чудовищным преступлением. Воспитанный в духе эллинской культуры, слушавший, как и Цицерон, Филона из Лариссы и Антиоха Аскалонского, он завидовал Сулле, сумевшему в свое время воспрепятствовать разграблению захваченных приступом Афин. Вступив в Амис, Лукулл постарался восстановить здания, сгоревшие во время штурма, и взял под свое покровительство «интеллигентов», которых война заставила искать здесь убежища. Так, он подарил своему приближенному Мурене пленного грамматика Тиранниона, которого тот немедленно отпустил на волю; позже Тираннион поселился в Риме, стал близким человеком Цезарю, Аттику, Цицерону.

Фигура Лукулла весьма показательна для описываемой эпохи. В ней нашли себе отражение самые разные силы, раздиравшие государство в годы особенно бурной его экспансии, когда Цицерон так рьяно старался сохранить в Риме согласие сословий. Война против Митридата первоначально была навязана Риму царем, приказавшим вырезать всех италиков, населявших восточные провинции. Но когда провинциалы и союзники были отомщены и избавлены от угрозы новых нашествий, возник соблазн продолжать наступление и расширить сферу римского влияния на Востоке. Здесь тоже Рим постепенно представал как единственная сила, способная защитить от варваров эти глубоко эллинизированные края, города, гордые своей культурой, своеобразное их содружество, которое установилось со времен Александра и побед его преемников в последней четверти IV века. Именно этим положением объясняются действия местных царей, которые, уходя из жизни один за другим, завещали свои владения римлянам. Так поступил в 133 году царь Пергама Аттал III, в 74 году Никомед IV Вифинский, несколько Птолемеев, правивших Киреной; нам вскоре предстоит увидеть, что на тот же путь встали и Птолемеи в Египте.

Союз Рима с этими царствами и включение их полисов в состав империи влекли за собой и отрицательные последствия, в которых кое-кто из римлян полностью отдавал себе отчет. Под правлением Верреса и некоторых его предшественников сицилийцы уже познали, во что могла превратиться власть римлян. Мы помним, что Цицерон восставал во имя справедливости против хищнической эксплуатации покоренных территорий — восставал, правда, не столько по общим моральным соображениям, сколько с целью успокоить провинциалов и в конечном счете добиться сплочения империи. Законность и справедливость являлись, на его взгляд, прежде всего аргументами, средством убедить. Нравственное Благо было лишь иным обозначением Пользы.

Тех же принципов придерживался и Лукулл, проводя свою политику в Азии, куда вернулся после победоносных походов в 70 году. Он застал край в катастрофическом состоянии. Сообщества откупщиков и преторы, действовавшие больше как ростовщики, чем как магистраты, истощили его ресурсы до предела. Лукулл запретил ростовщикам конфисковывать в счет погашения долга больше одной четверти доходов должника и установил предельный рост ссуды — 1 процент в месяц. Мало-помалу провинция стала обретать былое благополучие. Но Лукулл не хотел ограничивать свою деятельность отведенной ему территорией. Ясно представляя себе, как тесно Митридат связан с царем Армении Тиграном, он напал на последнего и поначалу добился успехов. Но солдаты, как некогда в армии Александра Македонского, отказались двигаться все дальше и дальше на Восток. В Риме общественное мнение также склонялось на сторону противников полководца. Сыграли свою роль откупщики, которых Лукулл лишил скандальных прибылей, да и вожаки народной партии были весьма не прочь отнять командование у одного из самых славных представителей знати, к тому же в прошлом — квестора Суллы. Враги приготовили Лукуллу и преемника, единственного способного состязаться с ним в славе — Гнея Помпея. Он, разумеется, тоже сражался в свое время в рядах сторонников Суллы, но сумел вовремя отдалиться от диктатора и в конце концов оказался даже как бы его противником.