Цицерон

В 67 году враги Лукулла добились для Помпея чрезвычайного командования в войне против пиратов, тем самым обеспечив ему в будущем триумф. Назначение было подготовлено народным трибуном Авлом Габинием, который выступил с законопроектом, предлагавшим вручить «консулярию» (без дальнейших уточнений) чрезвычайные полномочия по борьбе с пиратами. Законопроект предусматривал сохранение за таким командующим полномочий в течение трех лет и распространение их не только на все Средиземноморье, но также на прибрежную полосу глубиной до 50 миль; «консулярию» предоставлялось право самому избирать легатов, поручать им под общим его руководством командовать отдельными частями и подразделениями; на расходы он получал шесть тысяч аттических талантов Когда Габиний представил проект сенату, он вызвал почти всеобщее сопротивление Цицерон, впрочем, хранил молчание, и над причинами его стоит поразмыслить Мы помним, что отношения Цицерона с Помпеем были довольно дружескими — последний навестил оратора в его доме, а это считалось в Риме если не признаком политического союза, то, во всяком случае, признаком высокого уважения Удачливый соперник Гортензия не разделял политических предрассудков наиболее консервативных сторонников аристократии, но не хотел также оказаться в рядах популяров Подобная позиция и обуславливала его молчание — он ждал решения трибунных комиций, на рассмотрение которых должен был поступить проект Габиния и которые должны были определить, станет ли проект законом. В том тексте, который Габиний представил комициям, Помпей уже назывался по имени, а полномочия его расширялись еще больше. Отцам-сенаторам важно было любой ценой избежать разрыва с народным собранием, чреватого революционной ситуацией, подобной той, что сложилась во времена Гракхов. Они не стали больше возражать, и закон прошел. Открыто за проект Габиния выступил лишь один молодой сенатор квесторского ранга — Гай Юлий Цезарь. Он был моложе Цицерона на пять лет и, хотя происходил из патрицианской семьи, состоял в родстве с Марием и Цинной: тетка его Юлия вышла замуж за Мария, а сам Цезарь женился на дочери Цинны Корнелии. Эти связи показались Сулле подозрительными — он попытался принудить Цезаря к разводу, тот пошел на крайний риск и отказался последовать совету диктатора. Знатные друзья Цезаря, имевшие на Суллу большое влияние, добились прощения для непокорного, но отныне он оказался в стане противников режима. Стремясь избежать столкновения, которое стало бы для него роковым, Цезарь в 81 году уехал в Азию и вошел в штат наместника провинции Минуция Терма. Здесь он неоднократно проявлял военный талант, в частности, в Киликии и при осаде Митилены. В 78 году после смерти Суллы Цезарь вновь появился в Риме; имя его уже было настолько известно, что он мог рассчитывать на быструю и беспрепятственную политическую карьеру в лагере популярор, куда он и вернулся, стараясь, впрочем, держаться в стороне от заговоров и интриг. В 69 году Цезаря выбрали квестором на следующий, 68 год и отправили в Дальнюю (то есть Южную) Испанию. Через год он вернулся и занял свое место в курии. Сидя неподалеку от Цицерона, он слушал в одном из заседаний, как Габиний представлял свой законопроект. Верный избранной им линии поведения, Цезарь поддержал представленный текст, стремясь расшатать традиционные политические структуры, давно устаревшие и противоречившие успешному решению стоявших перед государством задач. Рассчитывал ли он уже в это время создать прецедент, которым когда-нибудь сможет воспользоваться? Вряд ли. Если бы он смотрел так далеко, то не стал бы, наверное, содействовать возвышению человека, которому менее чем через двадцать лет предстояло начать против него гражданскую войну. По-видимому, Цезарь, как и Цицерон, считал, что величие и безопасность государства требовали политики более смелой и решительной, которая открывала бы пути человеку, способному обеспечить победу, вместо того чтобы снова и снова поручать ведение войны полководцам, чье единственное достоинство — принадлежность к сенатскому сословию и, следовательно, возможность продвигаться по служебной лестнице давно проторенными путями. Габиний, в сущности, возрождал ради войны с пиратами тот закон, который тридцатью пятью годами раньше народное собрание приняло ради войны с Югуртой, поручив завершение ее Гаю Марию. Такое решение Цезарь мог поддерживать открыто. Цицерону, чувствовавшему настроение сената, оставалось лишь питать надежду на то, что закон пройдет в народном собрании.

Войну с пиратами Помпей завершил за одно лето, по другая опасность — Митридат — беспокоила Рим по-прежнему. Последние кампании Лукулла были неудачны; посланные ему на смену проконсулы Марций Рекс и Ацилий Глабрион не сумели выправить положение. Приходилось снова обращаться к Помпею. Была повторена та же процедура, что прошла с успехом предыдущей весной: в январе 66 года народный трибун Гай Мацилий Крисп выступил с проектом распространить полномочия, врученные Помпею по закону Габиния, на новые провинции и на ведение войны против Митридата. Цицерон, который только что с шумным успехом был избран претором, намного опередив по числу голосов своих соперников, на этот раз молчать не захотел. С ростр, перед народом, он произнес первую свою политическую речь, вскоре опубликованную под названием «О предоставлении империя Гнею Помпею» или, в соответствии с другой версией, заслуживающей меньше доверия, — «В защиту Манилиева закона». Почему Цицерон решил прервать молчание?

Существует множество объяснений этого шага. Наиболее неблагоприятные для Цицерона содержатся у же в «Истории» Диона Кассия — автора, вообще враждебного нашему герою. Дион прежде всего утверждает, будто Цицерон лишь следовал за Цезарем; Цезарь же, по его мнению, считал, что закон все равно пройдет, что, поддержав закон, он укрепит свое положение среди популяров и получит возможность в дальнейшем добиваться подобных же почестей и что Помпей, сосредоточив в своих руках такую огромную власть, возгордится и тем восстановит народ против себя. Цицерон же, по утверждению Диона Кассия, стремился занять господствующее положение в государстве и, предвидя одобрение закона, выступил в его защиту с единственной целью показать знати и народу, что силы, которые он поддерживает, всегда побеждают. В связи с этим историк обвиняет Цицерона в двуличии и в том, что в зависимости от обстоятельств он выступает то за аристократию, то за популяров. Объяснения такого рода явно навеяны политическим опытом несравненно более позднего времени. Анализ речи, произнесенной Цицероном, позволяет предложить другое объяснение, полнее учитывающее всю сложность ситуации.

Молодой оратор начинает речь уверенно, несмотря на то, что впервые выступает с ростр, ибо только что одержал победу на выборах и стал претором. Он говорит, что Помпей — полководец, который уже много раз делом доказал, чего он стоит, магистрат, которому тот же народ только что выразил свое восхищение и доверие. В таком выступлении самом по себе не было ничего необычного, поскольку каждый магистрат обладал правом непосредственного обращения к народу. Правда, чаще всего законопроекты такого рода рассматривались предварительно в сенате, но то было лишь обыкновение, в принципе же утверждало законы собрание граждан, воплощавшее majestas — величие римского народа. Изложение Цицерона отличалось простотой и ясностью плана — даже люди, не привыкшие размышлять на подобные темы, могли сразу понять, в чем состоит дело. Речь идет, говорит Цицерон, «о славе римского народа, в особенности о славе воинской, завещанной вам предками». Речь идет далее о спасении дружественных и союзных городских общин, о сохранении доходов, поступающих из восточных провинций, без которых Рим не сможет отстоять то высокое положение, которого своими деяниями добились его предки. Речь идет, наконец, о том, чтобы смыть с имени Рима пятно, которое останется на нем навсегда, если преступления Митридата и далее пребудут безнаказанны. С ловкостью оратора и с подлинным проникновением в психологию своего народа Цицерон соединяет воедино доводы, особенно сильно действующие на римлян, взывает к таким постоянным их чувствам, как любовь к славе, верность обязательствам, жажда обогащения, — последнее было в их глазах лишь справедливым воздаянием за славу и верность.