Завет

— Ты тоже в это веришь?

— Раньше я была убеждена, что все наши люди безупречны и абсолютно надежны. Но предательство — единственное, что логично объясняет неожиданный успех рыцарей. Последние покушения на членов внутреннего круга все до единого оказались удачными.

— Подводя черту, можно сказать, что орден лишился лучших людей?

— Все к тому идет. — Она устало прикрыла глаза.

— Ты ведь что-то недоговариваешь, верно?

— Верно… Декстер был настолько уверен, что предатель существует, что перенес сокровищницу в другое место, не предупредив прочих членов совета.

— Вполне в духе отца. — Браво откинулся на спинку кресла; взгляд его на мгновение стал рассеянным, блуждающим. — Мне так его не хватает… — Он покачал головой. — Но, знаешь, в прошлом у нас с ним были… сложные взаимоотношения.

— Почему же?

— Он требовал от меня так много, а я не понимал, зачем.

Браво мгновение колебался, прежде чем произнести эти слова. Дженни поняла, что, возможно, он вовсе не хочет откровенничать. Ее это не слишком удивляло. Она и сама предпочла бы умолчать о многом из собственной жизни.

— Ты рассказывала о твоем отце, — сказал Браво. — А мать? В доме не было и следа присутствия женщины…

Дженни долго смотрела куда-то в пространство, как имела обыкновение делать, обдумывая непростой с ее точки зрения вопрос. Набрав побольше воздуха, она медленно выдохнула, прежде чем ответить.

— Какое-то время назад мама уехала в Таос. Это в Нью-Мехико. Она керамист, и теперь учится у какого-то мастера из племени навахо… Полагаю, он вдобавок и ее любовник, хотя она ничего подобного, конечно, мне не говорила. Разумеется, она не скажет, даже если так оно и есть. Это не в ее духе. — Дженни перевела дух и добавила: — Призналась только, что хочет выучить язык навахо.

— Наверное, ей нравится разговаривать со своим другом на его языке.

— Да ты, оказывается, романтик! — откликнулась Дженни, кисло улыбаясь. — Увы, вряд ли все так поэтично. Скорее уж она взялась за это, поскольку у навахо невероятно сложный язык. Моя мать обожает бросать вызов самой себе.

— Твой отец тяжело переживал ее уход?

— Да… хотя, по правде говоря, я толком и не знаю, почему. Может, он на самом деле любил мать, а может, просто привык во всем на нее рассчитывать. Таковы уж мужчины. Они могут достичь невероятных успехов в работе — а дома беспомощны, словно малые дети. Мой отец не мог самостоятельно приготовить себе и чашку чая, а уж что касается мытья посуды, даже в посудомоечной машине… Как-то раз, примерно через неделю после отъезда матери, мне пришлось полдня отмывать все от мыла, — отец засыпал в машину «Дон» вместо «Каскейда». [13]— Дженни поерзала на сиденье, устраиваясь поудобнее. — Конечно, вскоре у него кто-то появился. Он не мог жить один, а я не могла постоянно заботиться о нем, и он прекрасно это понимал.

— Твои родители… до развода они любили друг друга?

— Да кто их знает. Отец вечно был погружен в собственный мир, а мать… Пожалуй, я расскажу тебе одну историю, совершенно в ее духе. Когда мне было шестнадцать, я всерьез влюбилась. Мы тогда жили в Сан-Диего. Он учился на первом курсе колледжа и был на два года старше меня. Латиноамериканец, симпатичный, очень добрый… Мать узнала о наших отношениях и решительно их пресекла.

— То есть как это — пресекла?

— Отправила меня подальше от дома, в интернат для девочек в Нью-Хемпшире. Я провела там два года. Меня учили кататься на лыжах и ненавидеть парней. Потом я вернулась домой. Но он уже уехал…

— И ты ни разу не написала ему, не попыталась как-то…

Дженни горько улыбнулась.

— О, ты не знаешь моей матери.

Раздалось мелодичное треньканье, зажглись лампочки на замках ремней безопасности. Та же стюардесса прошла по салону, прося пассажиров пристегнуться.

— Ты действительно доверяешь человеку, которому звонил из машины? — спросила Дженни, когда они снова остались одни.

— Джордану? Да, как себе самому. Мы с ним как братья, — даже ближе, поскольку между нами никогда не стояло это детское соперничество…

Дженни кивнула.

— Понимаю. С Ребеккой, моей сестрой, мы вечно соревновались. Ты не поверишь, сколько раз мы отбивали друг у друга парней. Но когда речь шла об отношениях с родителями, — особенно с матерью, она вечно пыталась стравить нас с Бекки, чтобы легче было манипулировать обеими, — мы стояли друг за дружку стеной. Сразу становилось ясно, кто на чьей стороне… — Дженни вздохнула. — Я скучаю по сестре. И скучала в юности, все то время, что прожила в интернате. Со стороны матери это было так жестоко — разлучить нас. Она ненавидела, когда мы с сестрой на пару отстаивали свои интересы. Бекки теперь живет в Сиэтле с мужем и двумя детьми. Мы видимся гораздо реже, чем хотелось бы. — Дженни посмотрела на него. — А как Эмма? Она ведь тоже пострадала при взрыве?

— Эмма ослепла, — сухо сказал Браво. — Она держится неплохо, но кто знает, что она чувствует на самом деле?

— Мертвы? Оба? — пробормотал Джордан. — Удивлен ли я? Нет, это слово не годится. Нечто в этом роде я уже начинал подозревать. — Прижав к уху трубку, он уставился на небольшой холст, изображающий Мадонну с младенцем. Женщина и дитя были выписаны с подлинным чувством; по мнению Джордана, именно это придавало картине почти сверхъестественную убедительность. — Чего я не могу понять, так это почему я узнаю об этом только сейчас?

Зажужжал зуммер, и одновременно на пульте замигала лампочка. Джордан обернулся, увидел, что зажегся сигнал защищенной линии. Только один человек мог звонить по этому номеру, и он, как назло, звонил именно сейчас, когда Джордану вовсе не хотелось с ним разговаривать. Но Джордан понимал, что выбора у него нет. Придется ответить.

— Все следы уничтожены? — коротко спросил он, стараясь говорить покороче. — Да, да, разумеется. Как обычно. Вмешательство полиции исключено. Немедленно уезжай из Вашингтона. Да, в Париж. — Джордан посмотрел на мигающую лампочку и подумал, что не стоит заставлять его ждать слишком долго. — Полагаю, для тебя найдется работа. Нужно заканчивать, у меня звонок на другой линии. Свяжись со мной, как только будешь здесь.

Ничего больше не прибавив, он переключился на защищенную линию.

— Простите, кардинал, — кардинал Феликс Канези был правой рукой Папы Римского — деловой звонок из Пекина. Вы же знаете этих китайцев: бесконечные церемонные монологи…

— Я космополит, Джордан, и вполне понимаю необходимость соблюдать дипломатические тонкости, — заметил кардинал Канези своим глубоким, низким голосом. — Конечно же, я не люблю, когда меня заставляют ждать, но что поделаешь. Не будем об этом.

Джордан проглотил ядовитое замечание со смирением стоика.

— Мы с вами не говорили уже три дня. Как здоровье Его Святейшества?

— Мы подходим к сути предстоящего разговора. — Канези изъяснялся напыщенно, вполне можно было подумать, что эта беседа происходит веке в девятнадцатом между двумя высокопоставленными священниками. Возможно, кардинал провел слишком долгое время за стенами Ватикана, упражняясь в красноречии, а возможно, просто имел врожденную склонность к помпезным речам. — Как я уже сообщал вам ранее, состояние Его преосвященства на какое-то время стабилизировалось. Но все меняется.

— Хорошие новости, надеюсь?

— Увы, — отвечал кардинал печально. — Здоровье Папы серьезно расшатано. Откровенно говоря, — разумеется, вы понимаете, это должно остаться строго между нами, — он умирает. Ни молитвы, ни врачи… ничто не в состоянии ему помочь. — Выдержав искусно выверенную паузу, чтобы придать своим словам значительность, кардинал продолжил: — Без того, что вы нам пообещали…

— Пожалуйста, не надо, — резко сказал Джордан.

— Да, да, я все помню, не волнуйтесь, — сказал Канези с ноткой досады в голосе. Ему вовсе не нужно было лишний раз напоминать об осторожности. — В любом случае, это последняя надежда на исцеление. До конца недели мы должны получить искомое.

13

«Дон» и «Каскейд» — популярные марки моющих средств для посудомоечных машин. «Каскейд» не оставляет разводов на посуде после машинной сушки.