Законник.

…— Деньги! — в хриплом шепоте одного из стражников, стоящих у герсы городских ворот, звучала неприкрытая алчность.

— Отдам ЗА ВОРОТАМИ. Как и договаривались… — отозвался Ронни. — Половину вы уже получили…

— Четыре золотых — маловато… А вдруг это какая-нибудь дворянка? — поддержал товарища второй солдат. — Думаю, надо накинуть еще столько же. За риск…

— Уговор дороже денег… — усмехнулся Утерс, видимо, ничуть не удивленный тем, что его собеседники пытаются поднять цену за свои услуги. — Впрочем, я могу заплатить вам восемь золотых. Но в следующий раз пойду через Восточные…

— Копыто, Лапоть! Бегом к вороту! Поднимите решетку… Живо… — зашипел Грива, мгновенно сообразив, о чем именно говорит Серый. — Мои люди пошутили… Уговор есть уговор… Не обижайся, брат…

'Брат…' — прижимая к себе бьющуюся пленницу, мысленно поморщился Томас. — 'Знал бы ты, кто перед тобой стоит… Впрочем, скоро узнаешь…'

…В это время где-то над их головами заскрипел ворот, и решетка медленно поползла вверх. Чтобы замереть на высоте в половину человеческого роста.

— Оглобля, засов! — приказал десятник, и хромой стражник, ужом проскользнув под герсой, вцепился в совершенно неподъемный брус…

— Твои деньги, Гмыря… — буркнул Ронни, дождавшись, пока массивная створка сдвинется с места.

Десятник вытянул перед собой ладонь… и потерял равновесие. Оказавшись в болевом захвате. А в щель между воротами уже влетал кто-то из воинов Правой Руки…

…Первое, что увидел Томас, поднявшись на эшафот, был топор палача. Широченное отточенное лезвие, отполированное до зеркального блеска топорище, выжженное рядом с обухом клеймо Кижера. Невольно поежившись, граф прикрыл глаза и вздрогнул: перед его мысленным взором возник Кровопийца — топор Жака Оттса, коменданта Последнего Приюта. Потом он вспомнил ту выщербленную деревянную колоду, покрытую бурыми пятнами от засохшей крови, тот столик с пыточным инвентарем и то людское море, напирающее на тоненькую стену из латников городской стражи, стоящую по периметру эшафота.

Воспоминания оказались такими острыми, что он почувствовал, как заколотилось его сердце, а по спине покатились капельки холодного пота.

С трудом заставив себя оторвать взгляд от топора, он посмотрел на графа Утерса и криво усмехнулся: его сюзерен был абсолютно спокоен. На его лице играла едва заметная улыбка, а в глазах…

Что именно было в глазах Ронни, граф так и не понял: Утерс-младший поднял руку, и на Лобной площади Кижера наступила мертвая тишина:

— Барон Одвид… господа… дамы… воины городской стражи… жители Кижера и гости баронства! Я, граф Аурон Утерс, Указующий Перст его величества Вильфорда Четвертого, Бервера, обвиняю капитана городской стражи сотника Ширвана Крейдо в преступном пренебрежении своими обязанностями, мздоимстве и использовании служебного положения в корыстных целях. Сегодня ночью его подчиненные — десятник Гмыря Паук, рядовые Верис Оглобля, Эрод Лапоть и Марк Копыто, — получив четыре золотых от убийц Серого клана, открыли городские ворота. И позволили вынести из города похищенную дворянку…

Капитан Крейдо, стоящий рядом с креслом своего сюзерена, смертельно побледнел. А Утерс-младший бесстрастно продолжил перечисление преступлений, совершаемых в городе при попустительстве начальника городской стражи:

— Кроме того, за последние двое суток мои воины, переодетые купцами, охотниками и нищими, пытались ввезти в Кижер оружие, пушнину и негодное к употреблению мясо. Оказалось, что большинство купцов и крестьян, ввозящих свои товары в город, вынуждено платить не только мытарям, но и нечистым на руку стражникам. И что за взятку в город пройдет даже армия Иаруса Молниеносного…

В толпе раздались смешки, а какой-то разбитной парень в домотканой рубахе, явно находящийся в легком подпитии, возмущенно воскликнул:

— Насчет армии — не знаю, а позволять выносить наших баб — это чересчур…

Ронни мрачно посмотрел на крикуна, и парень тут же заткнулся.

— Согласно Уложению, преступления, совершенные при исполнении служебных обязанностей, являются прямым оскорблением короны и расцениваются, как дискредитация королевской власти. То есть своими действиями вышеупомянутые должностные лица оскорбили самого короля. Властью, данной мне его величеством Вильфордом Бервером, я, граф Аурон Утерс, приговариваю капитана городской стражи Ширвана Крейдо, десятника Гмырю Паука, рядовых Вериса Оглоблю, Эрода Лаптя и Марка Копыто к смерти через повешение. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит…

В толпе дворян и состоятельных горожан, стоящих по левую руку от эшафота, в так называемой Белой части площади, раздался истошный женский крик. Мгновением позже дернулся и капитан. Но, почувствовав, что в его плечи вцепились воины Правой Руки, с ненавистью прошипел:

— Законник…

Граф Утерс и бровью не повел:

— Касательно остальных солдат городской стражи, уличенных в мздоимстве, я скажу следующее: барон Одвид Кижер взял на себя их вину и пообещал лично ответить за них перед его величеством. Поэтому сегодня их на эшафоте нет…

В устах Ронни слово 'сегодня' прозвучало с такой угрозой, что задергались даже латники, стоящие спинами к эшафоту. А в толпе простонародья раздались смешки…

— Ну, и последнее. Проверки гарнизона, подобные этой, будут проводиться регулярно. Поэтому всем тем, кто собирается продолжать свой преступный промысел, можно начинать прощаться со своими десницами… Палач?

— Да, ваша светлость! — дюжий мужчина, прячущий лицо под красным колпаком, вытянулся в струнку.

— Можешь приступать…

Глава 3. Король Иарус Молниеносный

Кристально кристально-чистый голос маэстро Велидетто Инзаги, раздающийся в Большом зале для приемов, обычно заставлял короля забывать про все и вся. Чарующий голос кастрата творил с душой Иаруса Молниеносного что-то необыкновенное, и открывал в словах обычных, в общем-то песен другой, скрытый смысл. Стоило ему запеть, и перед мысленным взором восседающего на троне Иаруса возникали неприступные замки и бескрайние степи, штормовые моря и заснеженные пики, прекрасные принцессы и мужественные воины. Даже гимн 'Славься, Делирия, в веках' певец исполнял с таким чувством, что известные с детства слова начинали искриться новыми гранями. И стремление к расширению королевства, прописанное в нем давно забытым поэтом, горячило кровь короля и вызывало в нем неудержимое желание расширить Делирию 'от царства тьмы и до Эмейских гор'.

Правда, в этот раз, слушая чарующий голос маэстро Велидетто, Иарус Молниеносный почувствовал не привычное томление души, а легкое раздражение: для того, чтобы раздвинуть границы королевства до этих самых Эмейских гор, требовалось захватить Элирею. Ту самую Элирею, в которой, кроме набивших оскомину воинов Правой Руки, вдруг появился еще и свой Видящий!

'Ничего… Войти в силу я тебе не дам… А когда тебя не станет, я сравняю стены Арнорда с землей. И построю на месте дворца Скромняги огромный хлев…' — слушая заключительное 'Славься-а-а-а', пообещал себе король. А к моменту, когда в зале прозвучал густой бас церемониймейстера, объявляющего о появлении в Большом зале для приемов военного вождя народа равсаров Беглара Дзагая, монарх успел настроиться на рабочий лад.