Похищение

На обратном пути в тюрьму все мое тело отчаянно сопротивляется; я отталкиваюсь, как магнит, который приближают к другому. Но сразу по прибытии надзиратель сообщает, что ко мне пришли. Я ожидаю увидеть Эрика, прибывшего репетировать завтрашние показания до тех пор, пока я не превращусь в смазанный машинным маслом автомат, но меня ведут не в конференц-зал для переговоров с адвокатами, а в главную комнату для свиданий. Лишь приблизившись к самому стеклу, я узнаю свою гостью – это Элиза.

Ее волосы струятся черным водопадом. На левой ладони и на запястье у нее что-то написано.

– Хоть что-то в жизни не меняется, – тихо говорю я.

Она следует за моим взглядом.

– А, это… Мне нужна была шпаргалка для дачи показаний. – Когда она улыбается, тесная кабинка, в которой я сижу, наполняется жаром. – Рада тебя видеть. Жаль, что в таких условиях…

– Да, я бы выбрал другое место.

Она опускает голову, а когда поднимает снова, лицо ее залито краской.

– Ты, похоже, неплохо жил в Векстоне. Эти старики… они обожают тебя.

– Хоть кто-то… – отшучиваюсь я, но шутка не находит понимания.

Я перевожу взгляд с завитков ее волос на чуть кривоватый резец – благодаря этим мелким дефектам она когда-то казалась мне еще красивее. И почему она отказывалась это понять?

– Ты выглядишь потрясающе! – бормочу я. – Знаешь, за двадцать восемь лет я так и не встретил другого человека, который отвечал бы персонажам фильмов или переставал ставить знаки препинания, потому что они портят красоту букв.

– Я от тебя тоже многому научилась, Чарлз, – говорит Элиза. – Один очень мудрый фармацевт как-то сказал мне, что некоторые вещества нельзя смешивать, потому что смесь эта, какими бы гармоничными ни казались компоненты, окажется смертельной. К примеру, гашеная известь и аммиак. Или ты и я.

– Элиза…

– Я так тебя любила… – шепчет она.

– Знаю, – тихо говорю я. – Я просто хотел, чтобы ты любила себя чуть больше.

– Ты о нем хоть изредка вспоминаешь? О нашем сыне?

Я неуверенно киваю.

– Все, наверное, было бы иначе, если бы…

– Не говори этого! – В глазах у нее стоят слезы. – Давай поступим так, Чарли. Выберем из всех слов, которые мы должны сказать, только самые главные, самые лучшие. И скажем их сейчас.

Вот она, моя старушка Элиза, выдумщица и сумасбродка; как можно было в такую не влюбиться? Я знаю, что зыбучие пески раскаяния затягивают и ее тоже, а потому киваю.

– Хорошо. Только я скажу первым.

Я пытаюсь вспомнить, каково это, когда тебя любит человек, не знающий границ, но при этом выживший вопреки своему неведению.

– Я прощаю тебя, – шепчу я. Это мой подарок.

– О Чарли… – И она преподносит мне ответный дар: – Она выросла прекрасным человеком.

Я сижу в камере, под голубой лампой, и мысленно составляю список самых счастливых моментов своей жизни. В список этот попадают отнюдь не веховые события – нет, жалкие секунды, проблески. Ты пишешь зубной фее записку, в которой спрашиваешь, нужно ли учиться в колледже, чтобы самой стать феей Я просыпаюсь, а ты лежишь, свернувшись калачиком, рядом. Ты спрашиваешь, из чего я испек эти блины – не из металлолома ли часом? Ты рыбачишь, а потом отказываешься даже притронуться к улову. Ты достаешь из моего кармана четвертаки, чтобы зарядить парковочный аппарат. Ты ходишь «колесом» по лужайке, напоминая мне гигантского длинноногого паука. Ты раскручиваешь слои сладкой ваты и пачкаешь волосы сахарной пудрой. Я открываю занавеску волшебного ящика, в который ты войдешь в своем расшитом блестками костюмчике и исчезнешь; я срываю эту занавеску, чтобы ты появилась вновь.

Самое удивительное, что я могу часами вспоминать такие моменты – и они все равно не кончаются. Их набралось на целых двадцать восемь лет.

Отсюда все выглядит иначе. От зала меня отделяет лишь хлипкая перегородка трибуны, и взгляды людей все равно бьют по мне, как молоты.

– Это была суббота накануне Дня отца, – говорю я, глядя на Эрика. – Бет была очень взбудоражена, потому что сделала для меня открытку в садике. Она вихрем влетела в машину, мы поели шашлыков и отправились в зоопарк. Но тут она вспомнила, что забыла дома свое любимое одеяльце, без которого не могла заснуть. Я сказал, что мы заедем домой и заберем его.

– И что вы увидели, когда приехали туда?

– Я постучал, но мне не открыли. Тогда я подошел к окну и увидел Элизу посреди коридора – она лежала в луже собственной рвоты. На полу валялись собачьи испражнения и куски битого стекла.

Элиза трогает Эмму Вассерштайн за плечо, та оборачивается, и женщины говорят о чем-то шепотом.

– И как вы поступили? – спрашивает Эрик, отвлекая мое внимание.

– Я думал зайти, убрать, привести ее в чувства, как я обычно и делал… И как обычно, Бет смотрела бы на все это. И когда-нибудь убирать за матерью и приводить ее в чувства пришлось бы ей самой. – Я качаю головой. – Так не могло продолжаться…

– Должен же быть выход из этой ситуации, – играет Эрик в «адвоката дьявола».[30]

– Я уже поставил ей ультиматум. Наш второй ребенок был мертворожденным, и после этого она запила еще горше. Я больше не мог ее оправдывать и заставил лечь в реабилитационный центр. Она завязала примерно на месяц, а потом как с цепи сорвалась… В итоге я подал на развод, но это помогло только мне, а не моей дочери.

– Почему вы не обратились к властям?

– Тогда никто не верил, что мужчина может воспитывать ребенка самостоятельно, только мать – пускай и алкоголичка… Я боялся, что если подам в суд, то мне вообще запретят видеться с Бет. – Я опускаю глаза. – Чиновники не очень-то благосклонно относились к ранее судимым отцам. По большому счету, право видеться с Бет я получил лишь потому, что Элиза не стала это право оспаривать.

– За что вы были ранее судимы, мистер Хопкинс?

– Я однажды подрался и провел ночь в тюрьме.

– С кем вы подрались?

– С Виктором Васкезом. Мужчиной, за которого Элиза позже вышла замуж.

– Вы могли бы рассказать суду, что послужило причиной конфликта?

Я ковыряю трещину на деревянной панели. Час настал, но произнести эти слова оказывается труднее, чем я ожидал.

– Я узнал, что у него роман с моей женой, – с горечью в голосе сознаюсь я. – Я довольно сильно его побил, и Элиза вызвала полицию.

– И в свете этого происшествия вы опасались просить уполномоченные органы пересмотреть решение об опеке?

– Да. Я думал, что они посмотрят мое досье и решат, что я просто хочу отомстить Элизе.

– Итак, – Эрик поворачивается к присяжным, – вы уже пытались заставить Элизу пройти курс лечения, но безрезультатно. Законному решению вопроса препятствовали не зависящие от вас обстоятельства. Как же вы вышли из этого положения?

– Выхода не осталось. По крайней мере, я тогда так думал… Я не мог оставить Бетани в этом доме, не мог позволить, чтобы она и дальше жила такой жизнью. Я хотел, чтобы она жила, как все другие дети, – нет, даже лучше. И я подумал, что если заберу ее оттуда, то мы сможем начать жить заново. Что она еще достаточно маленькая, чтобы забыть первые четыре года своей жизни. – Я смотрю на тебя, ловлю твой беспокойный взгляд. – И как показало время, я был прав.

– Что было дальше?

– Я забрал Бет и поехал к себе домой. Собрал все вещи которые вместились бы в машине, и мы отправились на восток Эрик, как опытный гид, проводит меня по истории нашего бегства, по паутине лжи, по страницам учебника «Как изменить свою личность». Я отвечаю на его вопросы о нашей жизни в Векстоне – те вопросы, в которых его жизнь уже переплетается с нашей. И тут он доходит до заключительной части представления, отрепетированной с особой тщательностью.

– Когда вы увезли свою дочь, вы знали, что нарушаете закон?

Я смотрю на присяжных.

– Да, знал.

– Вы можете представить, что было бы с Делией, если бы она осталась с матерью?

30

Термин «адвокат дьявола» часто употребляется для обозначения людей, которые защищают позицию, которой сами не обязательно придерживаются. Иногда они делают это просто для того, чтобы поспорить, иногда для того, чтобы выявить возможные логические недочёты собственной позиции или попытаться доказать свою позицию «от противного». В США еще так называют юристов-провокаторов.