Похищение

– Почти как похитители, не так ли? – Эмма смотрит на судью. – У обвинения больше нет вопросов, – говорит она и возвращается на свое место.

В последний день нашей счастливой жизни отец встал раньше меня. Когда я спустилась, он уже пек Софи на завтрак блинчики. В последний день нашей счастливой жизни у нас закончился кофе, и отец внес его в список, прилепленный к дверце холодильника. Я вымыла посуду.

В последний день нашей счастливой жизни я накричала на отца за то, что он забыл покормить Грету. Я разложила его выстиранные носки. Он рассказал мне какой-то анекдот о фасоли, зашедшей в бар, – сути я уже не помню, но помню, что смеялась.

В последний день нашей счастливой жизни он на три часа съездил на работу, а вернувшись, включил исторический канал. Показывали передачу о «домах на колесах». Когда выпустили первые образцы, люди отнеслись к серебряным корпусам настороженно, так что компании пришлось пустить рекламный караван по всей Африке. Местные жители тыкали в лоснящиеся бока фургонов копьями. Молились, чтобы эти страшные звери ушли прочь.

В последний день нашей счастливой жизни отец не уснул у телевизора. Он повернулся ко мне и сказал то, что тогда было просто словами, а после обрело глубокий смысл.

– Это лишний раз демонстрирует, – сказал отец в последний день нашей счастливой жизни, – насколько мы ограничены в своих представлениях о мире.

Эндрю

Пока мы ехали на восток, а ехали мы очень долго, все штаты смешались и на бампере моей машины целые легионы насекомых покончили с собой. Мы останавливались на заправках и закупали там вишневые пироги и кока-колу. Мы слушали невнятную речь на испаноязычных радиостанциях.

Время от времени я не оборачиваясь тянулся рукой на заднее сиденье, чтобы ты не забывала, что я рядом. «Дай пять!» – просил я, но ты никогда не хлопала по моей ладони своей. Вместо того ты переплетала наши пальцы, как будто принимала приглашение: «Да, я согласна с вами танцевать».

На то, чтобы дойти до трибуны, у Ирвинга Баумшнагеля уходит добрых семь минут, и все потому, что он слишком упрям, чтобы принять помощь пристава. Эрик, не сводя глаз со старого осла, наклоняется ко мне:

– Вы уверены, что он справится?

Ирвинг жил в нашем доме престарелых, и Эрик намерен использовать его как свидетеля для «определения морального облика подсудимого».

– Он гораздо сильнее, чем может показаться.

Эрик вздыхает.

– Мистер Баумшнагель, – говорит он, вставая, – как давно вы знаете мистера Хопкинса?

– Почти тридцать лет, – не без гордости отвечает Ирвинг. – Мы вместе заседали в плановой комиссии Векстона.

Он успел подготовить дом престарелых как раз к тому моменту, как мне пора было заселяться.

– Расскажите, пожалуйста, о его участии в общественной жизни.

– Он всегда ставит интересы других выше собственных. Он отстаивает справедливость в тех случаях, когда другие давно бы уже махнули рукой. Взять тех же стариков. Или бедные семьи, которых у нас в Векстоне тоже хватает. Всем на них наплевать, все притворяются, будто этих людей и вовсе нет, а Эндрю раздавал им еду и одежду.

– Вы знакомы с Делией Хопкинс? – спрашивает Эрик.

– Конечно.

– По-вашему, какие уроки ей преподал отец?

– О, это простой вопрос. Взять хотя бы ее профессию: она ищет людей! Вряд ли она стала бы этим заниматься, если бы не видела, какой отзывчивый у нее отец.

– Спасибо, мистер Баумшнагель, – говорит Эрик и присаживается возле меня.

Прокурор принимает боевую стойку.

– Вы говорили, что подсудимый всегда ставил интересы других выше собственных.

– Именно так.

– Значит, можно сказать, что он принимал во внимание чувства других людей.

– Разумеется.

– Что он понимал, кто нуждается в помощи?

– Да.

– Кому нужно передохнуть?

– Конечно.

– Кому нужен шанс начать жизнь заново?

– Если бы вам нужен был этот шанс, он бы вам его предоставил, – заверяет Ирвинг.

– Значит, подсудимый всегда был готов дать человеку возможность исправиться?

– Вне всякого сомнения.

– В таком случае, – задумчиво говорит прокурорша, – он и впрямь стал другим человеком.

Папочка, говорила ты, посмотри на мои косы. Посмотри, какой страшный комариный укус, я страшнее в жизни не видала. Смотри, как я умею стоять на руках, какие я готовлю бутерброды с яйцом, как я рисую. Смотри, какой я тебе сделала подарок, какую хорошую оценку я получила в школе. Смотри, с какой радостью меня взяли в колледж. Смотри: диплом, УЗИ, внучка. Я при всем желании не упомнил бы всего, что ты хотела мне показать. Я просто помню, что ты просила меня взглянуть.

Поразительно, как мало изменилась Эбигейл Нгуйен за эти годы. Словно всего пару лет назад Бетани ходила к ней в детский садик. Маленькая спокойная женщина сидит на месте свидетеля, чинно сложив руки на коленях, и отвечает на вопросы Эрика.

– Это была умная, милая девочка. Но после развода родителей она иногда приходила… и я с первого взгляда понимала, что она не завтракала. Она по три дня ходила в одной и той же одежде, волосы у нее были растрепаны и никто не удосуживался их расчесать.

– Вы говорили об этом с Бетани?

– Да. Она обычно отвечала, что мама спала и поэтому она сама приготовила себе завтрак и причесалась.

– Как она добиралась до садика?

– Мать привозила ее на машине.

– Элиза Мэтьюс никогда не вызывала у вас подозрений?

– Ну, порой она выглядела… скажем так, неважно, И от нее часто пахло алкоголем.

– Миссис Нгуйен, – продолжает Эрик, – а с отцом Бетани вы это обсуждали?

– Да. Я точно помню, как однажды Элиза Мэтьюс не приехала за дочкой после занятий. Мы разрешили девочке остаться в группе продленного дня и позвонили отцу на работу.

– И как он отреагировал?

– Его очень огорчило и рассердило поведение жены. Он сказал, что все уладит.

– И что произошло потом?

– Бетани ходила в садик еще три месяца. А потом вдруг перестала.

Я носил тебя на плечах, чтобы тебе было лучше видно, и думал, что готов пойти на все, лишь бы всегда носить тебя на плечах. Я запишусь в тренажерный зал. Начну тягать гантели. Я ни за что не признаюсь, что ты уже слишком тяжелая и взрослая для этих забав.

Мне и в голову не приходило, что когда-то ты сама попросишься слезть.

– Значит, – говорит прокурор, – она просто исчезла?

– Да, – отвечает миссис Нгуйен.

– Хотя детям лучше не прерывать образовательный процесс, правда?

– Да.

– Итак, миссис Нгуйен, вы сказали, что трехлетняя девочка приходила в садик непричесанной.

– Да.

– И что порой она была голодна.

– Да.

– И носила одну и ту же одежду по три дня.

– Да.

Прокурор пожимает плечами.

– Разве нельзя сказать то же самое о каждом четырехлетнем ребенке?

– Можно, но это были не единичные случаи.

– Вы как педагог обращались когда-нибудь в органы социальный защиты?

– К сожалению, да. Закон обязует нас сообщать о случаях насилия над детьми. Если мы считаем, что ребенок находится в опасности, то тут же ставим их в известность.

– И тем не менее вы не сочли нужным сообщить им об Элизе Мэтьюс, – заключает Эмма. – У меня все.

В детстве ты больше всего любила играть с животными. Плюшевые или набитые полистироловыми шариками, гигантские или крохотные – неважно, лишь бы их можно было расставить по всему дому согласно какому-то хитрому плану. Ты была не из тех детишек, которые любят просто «играть в ветеринара». Нет, ты предпочитала, например, спасать горного льва, застрявшего на вершине Эвереста, но на полпути ездовая собака ломала лапу и ты должна была выбирать, делать ей операцию в полевых условиях или продолжать восхождение к несчастному хищнику. Ты таскала бинты из аптечки в доме престарелых и разбивала медпункт под обеденным столом. Роль горного льва исполняла плюшевая кошка, спрятанная под диваном на чердаке, а в ванной хранились твои «хирургические инструменты» – пинцеты и зубочистки. Я наблюдал за твоими играми и думал, наделена ли ты врожденным даром преображать мир или это я тебя научил.