Похищение

– Немало, – подтверждаю я.

– И как они себя обычно ведут?

– Большинство паникует. – Как паниковала вчера вечером я.

– Вам когда-нибудь приходилось сообщать, что найти их ребенка не удалось?

– Да, – признаю я. – Иногда следы просто обрываются. Иногда сказываются неблагоприятные погодные условия.

– А бывали случаи, чтобы вы прекращали поиск?

Я снова ловлю на себе мамин взгляд.

– Я стараюсь так не делать, но порой выбора не остается.

– Мисс Хопкинс, а за беглецами или потенциальными самоубийцами вас когда-нибудь посылали?

– Да.

– Насколько я понимаю, они далеко не всегда горят желанием возвращаться вместе с вами.

Я вспоминаю утес среди скал, вспоминаю женщину, шагнувшую с этого утеса.

– Да, это так.

– Но когда вы их находите, то все равно приводите их домой, как бы они ни сопротивлялись?

После гибели Рутэнн я часто задумываюсь, почему она все же согласилась взять меня с собой. Она же спланировала все заранее. Так зачем было отягощать совесть лишними свидетелями? Хотя, возможно, ей нужны были свидетели. Точнее, одна свидетельница – я. Может, ей казалось, что после всего пережитого я должна понимать: к поступкам, которых ждешь от человека, и тем, которые он считает правильными, ведут разные следы. Ведь после всего пережитого я знала, что порой человек вынужден лгать.

– Да, – отвечаю я Эмме, – привожу.

Глаза Эммы Вассерштайн сияют триумфом.

– Поскольку знаете, что так надо, – подсказывает она.

Но я качаю головой.

– Нет. Невзирая на то, что знаю: так не надо.

По-моему, всем парам не помешало бы пережить такой судный день: деревянный стул, свидетельская трибуна, связка незримых вопросов, похожих на фрукты, которые они очистят и скормят друг другу, причем каждый будет надеяться, что другой объяснит, как они здесь очутились. Когда Эрик подходит ко мне, чтобы начать перекрестный допрос, окружающий мир тает и мы снова становимся девятилетними детьми. Мы снова лежим навзничь на поле гибискусов и представляем, что приземлились на оранжевой планете, где кроме нас никто не живет.

– Что ж, – без затей начинает он, – как вы себя чувствуете?

– Держусь, – улыбаюсь я.

– Делия, я ведь не обсуждал с вами подробности этого дела, не так ли?

Мы все это отрепетировали. Я знаю, что скажет он и что должна сказать я.

– Нет, не обсуждали.

– И вас это, мягко скажем, раздражало, правда?

Я вспоминаю нашу ссору после визита в больницу. Вспоминаю свое бегство в резервацию хопи.

– Да. Я считала, что вы скрываете от меня информацию, которой я вправе обладать.

– Вы ведь не затем меня наняли, чтобы иметь возможность вмешиваться в ход разбирательства?

– Нет. Я наняла вас, потому что знала: вы любите моего отца как родного.

Эрик проходит мимо меня и останавливается у скамьи присяжных.

– Кем работает ваш отец?

– Он управляющий дома престарелых в городе Векстон, штат Нью-Гэмпшир.

– Он зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить вам безбедное существование?

– Ну, мы не роскошествовали, но и не бедствовали. Нам хватало.

– Но, помимо материальной, отец обеспечивал вам и эмоциональную поддержку, я прав?

Можно ли ответить на этот вопрос правильно? Можно ли измерить любовь?

– Он всегда был готов меня выслушать.

– А о вашей матери вы с ним говорили?

– Он знал, что я по ней скучаю. Но и я понимала, что ему больно об этом говорить, а потому старалась избегать этой темы. Никто не хочет вспоминать свои утраты.

– Впрочем, как выяснилось, утраты он не переживал…

Я вспоминаю наш разговор в туалете и как наяву слышу слова матери: «Да, я любила твоего отца».

– В автокатастрофе она не погибла, – медленно говорю я, – но мне кажется, что он потерял ее намного раньше.

Эрик сжимает руки за спиной.

– Делия, – говорит он после непродолжительной паузы, – почему мы с вами до сих пор не женаты?

Я растерянно моргаю: это реплика не из сценария. Прокурор удивлена не меньше меня и протестует.

– Ваша честь, – настаивает Эрик, – я прошу вас проявить снисходительность и дать мне немного времени для того, чтобы доказать, насколько важен этот вопрос.

– Отвечайте, мисс Хопкинс, – хмурится судья.

И я вдруг понимаю, чего добивается Эрик, что он хочет услышать от меня. Я жду, пока он повернется ко мне лицом, чтобы сказать, что не позволю ему жертвовать собой ради моего отца.

Эрик подходит ближе и кладет руку на трибуну.

– Все в порядке, – шепчет он, – говори, не бойся.

Я сглатываю ком в горле.

– Мы не женаты, потому что… вы алкоголик.

Слова эти отдают ржавчиной, ведь я так долго хранила их в себе, не решаясь произнести. Вы, возможно, пытаетесь убедить себя, что искренность – это основа любых отношений, но и это будет ложью. Имея возможность избегнуть боли, вы, скорее всего, соврете и себе, и любимому человеку.

Отец это тоже прекрасно понимал.

– Когда я пил, я вел себя довольно омерзительно, правда?

Я киваю.

– Я неоднократно подводил вас, забывая о наших встречах или поручениях, которые вы мне давали.

– Да, – тихо говорю я.

– Я пил, пока не падал без чувств, и тогда вам приходилось тащить меня в постель.

– Да.

– Я приходил в бешенство, злился по пустякам, а потом винил вас в случившемся.

– Да, – бормочу я.

– Я не мог ничего довести до конца. Я обещал завязать, но обманывал вас, и мы оба знали, что я обману. Я пил, чтобы взбодриться и успокоиться, чтобы отпраздновать и помянуть. Я пил, чтобы свободно общаться и чтобы побыть наедине со своими мыслями.

Первая слеза всегда самая горячая. Я вытираю ее, но она продолжает жечь мне кожу.

– Вы боялись оставаться со мной, потому что не знали как я себя поведу в следующий момент. Вы оправдывали меня, убирали за мной и говорили, что больше такого не допустите.

ДА!

– Вы невольно провоцировали меня продолжать пить, потому что с вами я мог напиваться без всяких последствий… Ни боли, ни стыда. Как бы ужасно я себя ни вел, вы все равно меня не бросали.

Я смахиваю слезы.

– Пожалуй, что так…

– Но потом… потом вы узнали, что у нас будет ребенок. И вы совершили неожиданный поступок. Какой же?

– Я ушла, – шепчу я.

– Но не затем же, чтобы наказать меня, правда?

Я уже плачу в голос.

– Я ушла, потому что не хотела, чтобы мой ребенок видел своего отца таким. Не хотела, чтобы он возненавидел тебя, как ненавидела я.

– Ты меня ненавидела? – Эрик огорошен.

– Практически с той же силой, с какой любила, – киваю я.

Присяжных настолько увлекла наша беседа, что даже воздух в зале, похоже, замер. Но я вижу только Эрика. Он дает мне бумажную салфетку, убирает волосы с лица, и рука его задерживается у меня на щеке.

– Я ведь больше не пью, правда, Ди?

– Ты не пьешь уже больше пяти лет. Завязал еще до рождения Софи.

– А что, если я завтра сорвусь?

– Не говори так. Ты не сорвешься, Эрик…

– А если ты узнаешь, что я пил при Софи? Пил, когда она была со мной и я должен был о ней заботиться?

Я закрываю глаза и пытаюсь забыть о том, что он, в принципе, выбросил эти слова в атмосферу, где они могут размножаться, пока не станут реальностью.

– Ты бы снова начала мне потакать, Ди? И втянула бы в этот спектакль Софи?

– Я забрала бы ее у тебя. Забрала бы и бежала куда глаза глядят.

– Потому что ты меня любишь? – У Эрика срывается голос.

– Нет. Потому что я люблю ее.

Эрик поворачивается к судье.

– У меня все.

Я встаю, хотя ноги и подкашиваются, когда ко мне подходит Эмма Вассерштайн.

– Я не понимаю, мисс Хопкинс, – визгливо спрашивает она, – почему вы не доверили бы безопасность своей дочери человеку, который злоупотребляет спиртным?

Я смотрю на нее как на умалишенную.

– Потому что на алкоголиков нельзя положиться. Им нельзя доверять. Они причиняют другим людям боль, не отдавая себе в этом отчета.