Похищение

Эрик и сам не надеялся, что этот вопрос пройдет. Разумеется, прокурор протестует.

– Протест принят, – говорит судья.

Эрик говорил, что хочет закончить на этом вопросе, чтобы присяжные сами додумали за меня этот невысказанный ответ. Но уже на полпути к своему столу он вдруг оборачивается.

– Эндрю, – говорит он, как будто кроме нас в зале никого нет, и задает вопрос, который терзал его все это время: – Если бы вы могли повернуть время вспять, вы бы поступили иначе?

Этот вопрос мы не репетировали, хотя важнее его, пожалуй, вопроса нет. Я поворачиваю голову, чтобы смотреть прямо тебе в глаза. Чтобы ты поняла: все, что я в жизни говорил и о чем умалчивал, было ради тебя, тебе во благо.

– Если бы я мог повернуть время вспять, – отвечаю я, – я поступил бы точно так же.

IX

Но что останется на память обо мне?

Лишь ощущение моих костей в твоих руках.

Эрик

А может, я и не проиграю это дело.

Ясно, что Эндрю преступил закон, он сам это признает и ни в чем не раскаивается. Но несколько присяжных ему симпатизируют. Одна латиноамериканка, которая расплакалась, когда он рассказывал о детстве Делии, и старушка с седыми кудрями, которая сочувственно кивала в такт его словам. Двое присяжных – подумать только, двое! – а внести смуту может и один.

С другой стороны, Эмма Вассерштайн еще не нанесла удар. Я сижу возле Криса, впившись в ручки кресла. Он говорит мне на ухо:

– Ставлю пятьдесят баксов, что она попытается вывести его из себя.

– Нет, попытается разоблачить, – бормочу я в ответ. – Она уже взяла быка за рога.

Прокурор подходит к Эндрю, и я пытаюсь на расстоянии вселить в него веру и спокойствие. «Не облажайся, – про себя умоляю его я, – только не облажайся! Облажаться я и сам могу».

– Вы обманывали свою дочь на протяжении двадцати восьми лет.

– Ну, формально да.

– Вы лгали о себе.

– Да.

– Вы лгали о ней самой.

– Да.

– Вы лгали обо всей вашей жизни.

– Да.

– В общем-то, мистер Хопкинс, высока вероятность того, что вы лжете и сейчас.

Я чувствую, как Крис сует что-то мне в руку, и, опустив глаза, вижу пятидесятидолларовую купюру.

– Нет, – возражает Эндрю. – В зале суда я не сказал ни слова неправды.

– Да ну? – скептически кривится Эмма.

– Да.

– А если я смогу поймать вас на лжи?

Эндрю качает головой.

– Я докажу, что вы ошибаетесь.

– Находясь под присягой, вы заявили, что вернулись домой забрать одеяльце своей дочери… и обнаружили Элизу Мэтьюс пьяной в луже рвоты, мочи и собачьих испражнений. Верно?

– Да.

– Интересно, удивится ли кто-нибудь в этом зале, узнав, что у Элизы Васкез аллергия на собак? И что собаки в доме она никогда не держала – ни при вас, ни после развода.

Вот черт!

– Я не говорил, что это была ее собака. Я просто рассказываю то, что видел своими глазами.

– Правда, мистер Хопкинс? Или вы рассказываете то, что хотели бы увидеть? А может, вы намеренно сгущаете краски, чтобы оправдать свой чудовищный поступок?

– Протестую! – вяло бормочу я.

– Вопрос снят, – говорит Эмма. – Ладно, учтем презумпцию невиновности. Предположим, что вы в подробностях помните обстановку в доме, хотя с того дня прошло уже почти тридцать лет. Однако вы заявили, что, обнаружив свою жену в таком состоянии и опасаясь преследования со стороны властей, вы вернулись в свою квартиру, собрали вещи и отправились в восточную часть страны. Правильно?

– Правильно.

– Вы назвали свое решение похитить дочь импульсивным?

– Безусловно.

– Тогда почему вы закрыли банковский счет в пятницу утром? За сутки до встречи с Бетани.

Эндрю набирает полную грудь воздуха, как я и велел.

– Я собирался поменять банк, – говорит он. – Это просто совпадение.

– Конечно. Давайте поговорим о ваших благих намерениях. Вы рассказали, что привели свою дочь в гарлемский притон, где должны были получить новые документы.

– Да.

– Значит, четырехлетний ребенок вынужден был стать свидетелем вашего преступления.

– Я не совершал никакого преступления.

– Вы купили чужие документы. Как бы вы это назвали, мистер Хопкинс? Или у вас свои законы, отличные от общепринятых?

– Протестую! – перебиваю ее я.

– В этом притоне находились наркоманы?

– Думаю, да.

– И на полу, должно быть, валялись шприцы.

– Я не помню. Не исключено.

– И вооруженные люди, я подозреваю, там тоже были.

– Мисс Вассерштайн, каждый занимался своим делом, – отвечает Эндрю. – Я понимал, что это далеко не Диснейленд но выбора у меня не оставалось.

– Позвольте уточнить, правильно ли я вас поняла. Вы сбежали с дочерью, поскольку боялись за ее безопасность, но не прошло и недели, как вы отвели ее в притон и сделали соучастницей преступления?

– Хорошо, – неохотно признает Эндрю. – Все вы правильно поняли.

– Вы ни разу не позвонили Элизе, чтобы сообщить, что ее дочь жива и здорова.

– Нет. Мы не поддерживали связь. Я не хотел, чтобы у нее была возможность выследить нас.

– И дочери своей вы не сочли нужным сообщить, что ее мать жива и здорова.

– Не счел.

– Но почему, мистер Хопкинс? Вашей дочери исполнилось восемнадцать более десяти лет назад, она бы все равно уже не вернулась под опеку матери. Опасность, как вы ее представляли, миновала. Если вы хотели защитить Бетани, а защищать ее уже было не от чего, зачем было продолжать скрываться от бывшей жены?

– Я все равно не мог ей рассказать.

– Потому что знали: вы преступник. Вы знали, что нарушили закон.

– Причина не в этом, – качает головой Эндрю.

– Вы скрывали факт похищения, так как боялись уголовной ответственности за содеянное.

– НЕТ! – слишком громко выкрикивает Эндрю.

Я возвращаю купюру Крису.

– Тогда почему же, мистер Хопкинс?

– Потому что Элиза должна была оставаться мертвой, чтобы мы жили по-старому. Мы с Делией были счастливы. Если бы я сказал ей правду, мы бы лишились этого счастья. Я не хотел рисковать.

– О, я вас умоляю… – ехидничает Эмма. – Вы рисковали только разоблачением, только своей свободой.

Эндрю пристально смотрит на меня.

– Вы понятия не имеете, какой я человек.

Прокурор возвращается к своему столу.

– Думаю, вы ошибаетесь, мистер Хопкинс. Я прекрасно понимаю, какой вы. Я считаю, что вы неуравновешенный человек, который лжет и совершает глупости, когда растерян.

– Протестую!

Но Эндрю уже не слышит меня – он сосредоточил все внимание на Эмме, которая снова направляется к нему.

– Это правда, что вы уже имели неприятности с законом из-за своего необузданного темперамента?

– Я не знаю, что вы имеете в виду.

– Узнав, что ваша жена завела роман с мистером Васкезом, вы совершили на него нападение.

– Да.

– Вы ужасно разозлились.

– Да.

– Он был с вашей женой и вашей дочерью, так?

– Да. – Голос Эндрю натянут как струна.

– И вы не хотели спускать ему это с рук.

– Точно.

Я напрасно пытаюсь поймать взгляд Эндрю, сфокусировать его внимание, прежде чем спровоцированная Эммой ярость вырвется наружу. Я никогда еще не видел его таким. Глаза его стали темными и твердыми, как агат, лицо перекосилось.

– Я видел, что он делает…

Эмма подходит к нему вплотную.

– И вы решили избить его до потери сознания, верно, мистер Хопкинс? Вы набросились на него на глазах у трехлетнего ребенка.

– Яне…

– Вы увидели то, что вам не понравилось, то, что оскорбило ваше самолюбие, и, вместо того чтобы взвесить все возможные варианты, вы взяли на себя смелость уладить все по-своему, не задумываясь, кто при этом пострадает и какие законы будут нарушены…