Похищение

Эрик поворачивается так стремительно, что мама вжимается в спинку кресла.

– Вы хотите поговорить о том, кто чего заслуживает? А вы знаете, каково это, когда ты возвращаешься из школы и не знаешь, что увидишь за дверью собственного дома? Каково это, когда приходится прятать приглашения на школьные мероприятия, чтобы твоя мать не явилась туда пьяной и не опозорила тебя при всех? Каково это – быть единственным третьеклассником, который умеет стирать белье и покупать продукты, потому что никто другой за меня это не сделает?

В зале воцаряется напряженная тишина. Судья Ноубл хмурится.

– Господин адвокат…

– За нее, – исправляется Эрик, заливаясь краской, и садится на свое место. – У меня все.

– Я в полном порядке, – заверяет меня Эрик несколько минут спустя, когда судья объявляет перерыв. – Я просто забылся на мгновение. – Дрожащей рукой он поднимает пластиковый стаканчик, и вода проливается ему на рубашку и галстук. – Это даже может сыграть в нашу пользу.

Я не знаю, что ответить. Меня бьет дрожь. Я представляла, чего можно ожидать от свидетельских показаний, но понятия не имела, какие воспоминания они пробудят.

– Я принесу салфеток, – выдавливаю я и удаляюсь в туалет.

У раковины я разражаюсь слезами.

Наклонившись, я брызгаю в лицо холодной водой, пока не намокает воротник блузки.

– Возьми, – говорит мне кто-то и протягивает бумажное полотенце.

Рядом со мной стоит мама.

– Мне очень жаль, что ты должна все это выслушивать, – тихо говорит она. – Мне жаль, что я должна это говорить.

Я прижимаю полотенце к лицу, чтобы она не заметила моих слез. Порывшись в сумочке, она достает маленькую коробочку и снимает с нее крышку.

– Возьми. Поможет.

Я скептически рассматриваю таблетки, припоминая ее ведьмовской арсенал.

– Это тайленол, – успокаивает она меня.

Я глотаю лекарство и вытираю губы ладонью.

– Куда ты ездила? – спрашиваю я.

Она непонимающе смотрит на меня.

– Когда?

– Ты однажды бросила нас. Уехала примерно на неделю.

Мама прислоняется к стене.

– Ты была совсем маленькой… Даже не верится, что ты это помнишь.

– Ага. Всякое бывает. У тебя был запой? Или ты лечилась?

Она вздыхает.

Твой отец поставил мне ультиматум.

Мне тогда не сказали, куда она исчезла. Я боялась, что провинилась перед ней, боялась, что она уехала из-за меня. В ту неделю я проявляла особую осторожность: собирала, доиграв, все игрушки, смотрела в обе стороны, когда переходила дорогу, чистила зубы ровно две минуты.

Я не знала, вернется ли она.

Я не знала, хотелось ли мне, чтобы она возвращалась.

Я никогда не говорила об этом отцу, скрывая свой страх, как он скрывал свой.

– И как, получилось? – спрашиваю я.

– Ненадолго. А потом… как обычно и бывает, все снова испортилось. Делия, нам с твоим отцом вообще не нужно было жениться. Это произошло слишком быстро, мы были едва знакомы – и вот я уже беременна.

Я сглатываю ком в горле.

– Разве ты его не любила?

Она стирает невидимое пятнышко с раковины.

– Любовь бывает двух видов, mija. В любви безопасной ты ищешь человека, в точности похожего на тебя. На такую любовь соглашается большинство. Но есть и другая… Каждый из нас рожден с зазубриной, и кому-то хочется найти свой отломанный кусочек. Если придется, ты будешь искать его вечно. Но если повезет найти, вы сходитесь до того идеально, что ты начинаешь терзаться мыслями вроде «Я не настолько близка к совершенству…» И когда ты пытаешься сблизиться с этой торой половиной, вы перестаете сходиться, перестаете друг друга дополнять. Эта любовь… эта любовь очень сильно тебя меняет, из нее выходишь другим человеком. – Она делает глубокий вдох. – Я бросила школу и работала в баре для мотоциклистов. А твой отец был из тех, кто заранее распланировал всю свою жизнь. Он искренне верил, что я смогу быть матерью, хранительницей семейного очага. Боже мой, как же я хотела ему верить! Я хотела быть той женщиной, которую он во мне разглядел. Эта женщина была куда лучше, чем я сама. – Она грустно улыбается. – У тебя ведь похожая история… Я отчаянно стремилась стать человеком, которого не существовало в природе, потому что он этого человека полюбил.

Она поправляет воротничок моей блузки. В этом жесте столько материнской ласки, что я потрясена. Потом она вынимает что-то из кармана и вкладывает мне в руку.

Крохотный мешочек из красной ткани, наглухо зашитый, жжет мне ладонь. Я внезапно ощущаю запах гнилой мякоти манго и поклеванных солнцем помидоров на мексиканском рынке, вспоминаю горький вкус крови сотен новорожденных детей. Я слышу, как торговцы кричат: «Que le damos?» Вижу старуху, упавшую на колени у статуи совы с красной свечкой в клюве. Я замечаю игуан длиной с мои ноги, и колоды карт Таро в целлофане, и брелоки из змеиных хрящей. Я чувствую запах мочи, и жареной кукурузы, и разрезанных в улыбке арбузов. Тогда я понимаю, что держу в руке мир моей матери.

– Мне не нужна твоя помощь, – говорю я, глядя на мешочек.

Мама сжимает мои пальцы вокруг подарка.

– Хорошо. А вот твоему отцу не помешает.

Бывший детектив Оруэлл ЛеГранд провел последние пятнадцать лет на пенсии в плавучем домике посреди озера Пауэлл. Кожа у него приобрела коричневый оттенок ковбойских сапог, на руках леопардовыми пятнами застыл загар.

– В семьдесят седьмом году, – отвечает он прокурору, – я служил в отделе особо тяжких преступлений.

– Вы вступали в контакт с Элизой Мэтьюс?

– Я дежурил двадцатого июня, когда она сообщила о пропаже дочери. Мы вместе с еще несколькими офицерами пришли в квартиру подсудимого, где у миссис Мэтьюс случилась настоящая истерика. Дочка должна была вернуться еще прошлым вечером, к пяти часам, но этого не произошло.

– И что вы делали дальше? – спрашивает Эмма.

– Обзвонил местные больницы, чтобы узнать, не поступала ли туда девочка или ее отец. Но под этими именами или хотя бы с их приметами никого не нашлось. Тогда я проверил реестр транспортных средств: не крали ли машину подсудимого, не фигурировала ли она в ДТП. После обыска в квартире я заподозрил похищение.

– Продолжайте.

– Мы разослали ориентировки всем офицерам в городе, чтобы они немедленно сообщили нам, если увидят автомобиль или самих пропавших людей.

– К каким еще мерам вы прибегли, чтобы разыскать подсудимого?

– Мы отслеживали его кредитные карточки, но ему хватило ума не пользоваться ими. Мы также получили доступ к его банковскому счету.

– И что вы там обнаружили?

– Счет был закрыт семнадцатого июня в 9.32 утра, после снятия десяти тысяч долларов.

Эмма делает выразительную паузу.

– Вы случайно не помните, какой это был день недели?

– Пятница.

– Позвольте уточнить. Подсудимый снял со своего счета десять тысяч долларов за день до визита к дочери?

– Верно.

– Как опытный следователь, вы сочли это важной деталью?

– Разумеется, – кивает ЛеГранд. – Это послужило первым доказательством того, что Чарлз Мэтьюс заранее спланировал похищение дочери.

У Рубио Грингейта на голове целое змеиное гнездо. Причудливо переплетенные мелкие косички свисают до самого пояса. Два передних зуба из цельного золота, черные мешковатые штаны и жилет дополняют образ современного пирата. Он, сгорбившись, восседает на свидетельском месте, а Эмма Вассерштайн расхаживает перед ним взад-вперед.

– Мистер Грингейт… – начинает она.

– Называй меня Рубио, детка.

– Вот это вряд ли, – отшивает его прокурорша. – Какое вы имеете отношение к рассматриваемому делу?

– Увидел в новостях – и говорю себе: эй, да я же знаю этого парня!

– Чем именно вы занимаетесь, мистер Грингейт?

Он широко улыбается.

– Я занимаюсь переименованием, детка.

– Будьте добры, объясните присяжным, что вы имеете в виду.