Воспитание принца

Одним приятным весенним вечером брат Бервик взял Хуула в бухту, чтобы преподать ему первый урок рыбалки. Сидя на нависавшей над водой ветке, Бервик говорил:

— Смотри, Хуул. Когда пикируешь вниз, чтобы пробить воду, прижимай крылья покрепче к телу. Чем больше ты похож на ледяной клинок, пронзающий водную гладь, тем лучше у тебя все получится.

Хуул почувствовал, как расступилась перед ним вода, когда он врезался в нее. Серебряные пузырьки устремились к поверхности, он будто мчался сквозь жидкую звездную ночь. Его третьи веки захлопнулись, как в плохую погоду, защищая глаза от воды и всякого сора. Мимо проплыл грумм. Странно, но Хуул как будто знал, что тот будет делать. Он будто сам стал рыбой. Наблюдая, как плывет грумм, Хуул понял, что плавание не слишком отличается от полета, а вода — от воздуха. В воде были течения, на которых можно было парить — совсем как потоки в воздухе. Чтобы повернуть, рыбе надо было шевельнуть хвостом, совсем как Хуул делал во время полета и сделал сейчас, преследуя свою добычу. Потом он начал грести своими крыльями, которые почти ничем не отличались от плавников грумма. В этот момент он чувствовал себя в большей степени рыбой, чем совой. Но у него все еще были перья и когти. Он внезапно понял, что настал момент схватить добычу. Рыба была у него в когтях! Он вырвался на поверхность воды, крепко сжимая бьющегося серебристо-голубого грумма. Кинув рыбу под ноги Бервику, Хуул взглянул вверх, ожидая похвалы.

— Хорошая работа. У тебя талант!

Совенок не решался заговорить и задать вопрос.

— Ты знаешь правило, парень, — сказал Бервик. — Если поймал, ешь! Мы не охотимся ради развлечения!

— Да, брат Бервик.

— Ударь его как следует клювом и избавь от мучений, или его страдания скоро станут твоими. Ты же не хочешь, чтобы эта тварь дергалась у тебя в желудке. Они царапаются, когда проглатываешь их живыми, особенно хвостом.

Хуул с силой клюнул рыбу, и она мгновенно умерла. Несколько секунд он смотрел на нее.

— Красивый, правда? — спросил Бервик.

Он был прав. Чешуя мертвого грумма теперь отливала всеми цветами радуги. Серебряный и голубой переходили в розовый, золотой, фиолетовый и зеленый. Странно было осознавать, что смерть может приносить такую красоту. Хуул моргнул и проглотил рыбу.

Каким-то образом размышления о смерти всколыхнули в его голове другие вопросы, которые так долго мучили молодого совенка, — вопросы не о смерти, а о жизни.

— Бервик… — медленно начал Хуул.

Бервик внимательно смотрел на молодую птицу. Он чувствовал, что сейчас должно произойти что-то очень важное, что этот невероятно талантливый юный совенок хочет узнать что-то жизненно ему необходимое.

— Бервик, — снова начал Хуул, — как я появился на свет?

— Появился на свет? — удивленно переспросил Бервик. Он ожидал, что мальчик спросит у него что-то важное, и все же вопрос Хуула поразил его.

— Ты вылупился, Хуул. Ты вылупился из яйца.

— Но что было до яйца? Кто сделал яйцо? Дядя Гранк?

— Нет, нет. Для… эээ… для того, чтобы сделать яйцо, нужно две совы.

— Две. Какие две?

— Мужчина и женщина.

— Мужчина? Женщина? — Хуул никогда раньше не слышал этих слов.

— Да, ты мужчина, — сказал Бервик.

— А ты?

— И я, и дядя Гранк, и Тео.

— Я когда-нибудь встречал женщину? — спросил Хуул.

— Думаю, что нет.

— Я так не думаю, — спокойно сказал Хуул. — Я думаю, что видел.

— Правда? Где? Когда?

— Я не могу объяснить. Но скажу точно, что видел. — Хуул вспомнил образ в огне. — Я встречал ее и думаю, что она где-то рядом.

«Она? Ее? Откуда мальчик вообще знает, что так надо говорить о женщинах?» — подумал Бервик. А потом слова просто слетели с его клюва, хотя он и не хотел их произносить:

— Я думаю, что твоя мама умерла, и ты сирота. Глаза Хуула сверкнули.

— Умерла, как это рыба? Нет, НИКОГДА! Она не умерла, у меня есть мама. Где-то далеко. У МЕНЯ ЕСТЬ МАМА!

«О, Великий Глаукс, что я наделал?» — подумал Бервик. Хуул весь дрожал. Он покачнулся и начал заваливаться вбок, но потом оправился, встал ровно и произнес дрожащим голосом:

— У меня есть мама, и я ее люблю, — он моргнул. — То есть я люблю дядю Гранка и Тео, но маму я люблю по-настоящему. Не говори им. Пожалуйста, пожалуйста, не говори им, что я люблю ее больше, чем их.

— Конечно, парень, конечно. И знаешь что, Хуул, — Бервик замолчал и посмотрел птенцу в глаза, прежде чем продолжить, — мир достаточно велик, чтобы вместить всю твою любовь, Хуул. Всю твою любовь.

Хуул не рассказал об этой беседе Гранку и Тео. И Бервик тоже ничего не сказал. Он часто думал о родителях Хуула, но никогда не осмеливался о них спросить. Тем не менее он предполагал, что Хуул принадлежал к очень благородному роду; это было видно по его осанке, по тому, как он летал, по взгляду. Но с того дня Хуул очень изменился. Он стал тише и спокойнее. Гранк и Тео заметили это, но не стали допытываться. Они планировали отправиться в Даль еще до конца лета. Это время идеально подходило для перелета — нисходящие ветра уже перестали бы дуть, а Ниртнукан еще не начался. И Хуул уже будет достаточно силен.

Хуул продолжал учиться рыбной ловле у Бервика, ему даже начала нравиться рыба. Больше всего ему полюбились анчоусы. Но их было слишком легко поймать, да и плавали они очень близко к поверхности и не представляли охотничьего интереса.

Однажды Хуул заметил, что Бервик необычайно тих.

— Что-то не так, Бервик?

— Нет, все в порядке. Но я должен тебе кое-что сказать. Что-то, что тебе, возможно, будет очень сложно понять.

— Как ту вещь про мужчин и женщин?

Бервик заурчал:

— Нет, и мне кажется, что тот разговор ты усвоил очень быстро, парень.

— Наверное, — сказал Хуул, хотя у него все еще было много вопросов.

— Хуул, мне надо на какое-то время улететь.

— Куда? Зачем?

— Это часть моих обязательств как члена Братства Глаукса. Мы все это делаем рано или поздно, а порой и по нескольку раз. Мы совершаем «паломничество». Мы становимся «пилигримами».

— Это как быть мужчиной или женщиной?

— О Великий Глаукс в глауморе, нет. Пилигрим — это сова, отправляющаяся в путешествие. Братья Глаукса отправляются в паломничество, чтобы помогать другим.

— А кому нужна помощь?

— Я еще не знаю. Но я уверен, что должен найти кого-нибудь, не обязательно даже сову.

— Вот как, — Хуул растерялся. — Но ты ведь вернешься? Мы еще увидимся?

— О да. Я вернусь. И если ты все еще будешь здесь, мы увидимся.

— Я буду ужасно по тебе скучать, брат Бервик. С кем я теперь буду ловить рыбу?

— Можешь научить Тео.

— Это будет совсем не то.

— Все меняется, Хуул. В этом и заключается жизнь.

Глава X

Сердитый сычик

Тео взял когтями заостренную ветку и начертил на земле рядом с кузней нечто похожее на кривобокий круг.

— Вот здесь мы и находимся, — сказал он Хуулу. — Это остров в середине маленького моря, которое называется Горьким.

— А остров как называется? Если у моря есть название, почему его нет у острова?

— Не знаю. Интересный вопрос. Может, сам придумаешь ему название?

— Я?

Тео чуть не сказал: «Да, ведь ты принц и будешь королем, а это — право королей», но вовремя прикусил язык.

— Да, ты, — просто сказал он.

— Я постараюсь что-нибудь придумать, — Хуул склонился к земле. — Так, а куда впадает это море?

— В море Вечной Зимы, — ответил Тео.

Мальчик был от природы любопытен. Хороший ученик, он быстро усваивал географию и историю Ниртгара. Он уже знал о великих подвигах и победах короля Храта, убитого лордом Аррином; об отце Храта, короле Хратморе; о том, как его предки научились вырезать из льда вещи, о которых никто раньше и подумать не мог; о том, как они создавали не только мечи, но и мирные инструменты — ледяные арфы, первые книги, которые называются баги. Он знал все о древнем роде королей Хратианцев и вместе с тем не имел ни малейшего понятия о том, кто последний представитель этого рода, кто тот принц, которого готовят к роли короля.