Отступник

Я прикусил губу, чувствуя солоноватый вкус хлынувшей крови. Меня все еще шатало, однако силы и координация движений мало-помалу возвращались в измотанное тело, поэтому внезапную атаку я не проворонил. Из темноты на меня выскочил рослый детина с перекошенной рожей и намерением нанести мне сокрушительный удар ногой в корпус. Совершив резкий уклон, я вынудил нападавшего пнуть воздух и проскочить мимо, а затем набросил ремень автомата через голову на горло. Боец дернулся, но было поздно. Я сделал резкий рывок руками назад, кожаный ремень врезался в бычью шею противника, вены вздулись. Он зарычал, но рык оборвался хрипом. Я наклонил свой корпус назад и нанес коленом сокрушающий удар в поясницу. Детина захрипел и, сам того не желая, рухнул на спину. В момент его падения я сделал шаг в сторону, не выпуская из рук автомата. Вскочил ему на грудь и со всей силы ударил прикладом по голове. Послышался хруст лопающейся черепной коробки. Боец затих.

Вдруг кто-то набросился мне на спину. Худые жилистые руки обвили шею и принялись душить. Не дожидаясь, когда меня постигнет участь придушенного мной бойца, я нанес удар затылком. Послышался характерный глухой шлепок. Хватка ослабла. Тот, кто повис на мне, был не очень тяжелым, но все же тело врага перевесило, и мы грузно рухнули на пол. Вернее, доходяга хорошо приложился о пол. Удар окончательно выбил его из седла. Я откатился в сторону, ловким движением вынимая нож из ножен. Стон сменился криком, и нападавший, резво вскочив на ноги, кинулся на меня. Это был щуплый оборванец с обезумевшим взглядом, лишенным какого-либо осмысления происходящего. Нож вонзился в горло, чуть ниже кадыка, рассекая яремную вену. Капли горячей липкой жидкости обдали мое лицо. Смерть для бродяги наступила практически мгновенно. Он еще стоял на коленях, уже мертвым взглядом смотря на свои окровавленные руки, когда я стащил с головы детины автомат.

Что-то внутри меня вспыхнуло огромным взрывом, необъяснимым, но согревающим душу. Словно в ночном непроглядном небе появились тысячи ярчайших звезд, и их феерическая пляска подталкивала и заставляла идти вперед, давая надежду потерявшемуся в тумане путнику. Указывала путь, правильный ориентир, не замечая никаких преград.

– Ха-ха-ха! – Разрядился в истерическом смехе офицер, одержимый манией кукловода, что с рвением дергает за все имеющиеся в руках нити. – Как тебе ощущение, тварь? – Видимо, офицер ничего не видел перед своими глазами, кроме искаженного гримасами боли лица цыгана.

Он с нескрываемым восхищением на угловатом лице наслаждался сценой изощренной пытки, в которой ему была отведена роль палача. Поросячьи глазки горели огнем. Веревки напряглись, словно тугая тетива арбалета, а крюки с кровавыми ошметками на острых концах сильнее натягивали мышечную ткань, разрывая тончайшие нити. Красная жидкость стекала на пол то тонкой, едва заметной струйкой, то превращалась в кровавый поток. Гожо орал. Слезы, стекая тоненькой полоской, оставляли след на окровавленном лице. Его колотило, и казалось, что этой агонизирующей пляске не будет конца.

В несколько широких шагов я преодолел невысокую деревянную лесенку, заскочив на возвышающуюся платформу. Офицер, увидев меня, отпрянул в сторону, трясущейся рукой попытался нащупать висевшую на боку кобуру. Офицер уже откинул ее крышку, цепляя непослушными пальцами рукоять маузера, когда я со всей силы зарядил ему ногой с разворота в живот, да с такой дурью, что носастый сначала пролетел шагов пять по воздуху, затем грохнулся на дощатый пол и, проехав на спине по шершавому покрытию, головой пробил какие-то доски.

– Брат, ты пришел! – С трудом, едва выговаривая каждое слово, просипел Гожо. На его багровом лице появилась улыбка. – Убей эту тварь! Убей!

– Не сомневайся, брат, я все сделаю! – Сказал я тихо, чувствуя, как щиплет веки.

Мой удар немного умерил пыл омеговца. Теперь этот садист пытался хоть как-то прийти в себя и подняться. Повесив автомат на плечо, я выхватил острый клинок и аккуратно, поддерживая здоровяка, срезал нити. Смотреть, как мучается брат, я уже не мог. Он громко застонал, и этот стон перерос в крик.

– Тихо, Гожо, тихо! Все будет хорошо! Слышишь? – Я шептал как заводной, стараясь успокоить цыгана и самого себя. Стараясь не причинять боли, уложил его на пол.

– Тихо, тихо!

Краем глаза я заметил, что поверженный офицер из последних сил тянется рукой к вывалившемуся из кобуры маузеру. Ярость неугасаемым огнем сжигала меня изнутри. Вскочив, я подлетел к барахтающемуся офицеру, ногой наступил на его руку, сильно вдавливая каблуком сапога. Послышался хруст ломающихся костей. Носатый заверещал, стал что-то причитать. Стащив автомат с плеча, я, не церемонясь, вставил ствол в зажатый рот, ломая и кроша ровненькие белые зубы, после чего сдавил курок и не отпускал, пока в рожке не закончились патроны. Выпущенная в упор длинная очередь превратила лицо офицера в кровавое месиво. Мертвец содрогнулся в последней конвульсии и угомонился – на сей раз окончательно и бесповоротно. Жаль, что я не прикончил эту гниду там, у того проклятого грузовика. Но на все воля Создателя.

Глава 26. Проклятье Шамана

Гожо тяжело дышал, часто вздрагивая. Он бредил, не обращая на мои слова ни малейшего внимания. Остатками змеиной мази я обработал раны вокруг торчащих арматур. Вытаскивать прутья ни в коем случае нельзя, потому что рана станет еще больше и из нее тут же хлынет кровь, которую цыган и так потерял с лихвой. Напоив здоровяка водой из фляжки офицера, я испил сам.

Где-то рядом послышалась возня, чуть позже я распознал гулкие шаги. Тот, кто шел к платформе, не скрывал своего присутствия и нарочно громко ступал по бетонному полу. Я вытянул руку с зажатым в ней ножом и стал присматриваться в полумрак, жалея, что не успел подобрать маузер офицера, проклиная себя за то, что остался на этой платформе под светом множества ламп абсолютно безоружным.

Он появился из мрака. Волосы, заплетенные в мелкие косички, были зачесаны назад жиром катрана. Лицо, испещренное боевой раскраской, источало уверенность и непоколебимость. Он по-прежнему был скалой, непреодолимым утесом. На шее висел амулет из косточек маниса и игл катрана. Да, это был Шаман. Везунчик! А я-то думал, что он погиб от взрыва того самохода…

– Отличное представление, монах! Я чуть слезу не пустил. Трогательно! – При этих словах кочевник стал громко хлопать в ладоши, чувствуя себя невидимым постановщиком всего этого хаоса.

– Это твоих рук дело или Волка? – Спросил я, указывая на весь этот ад, творившийся в подземелье.

– Волка? Волка?! Он сбежал! Свалил, как трусливая дворняга, скуля на ходу! После того, как база Губерта была атакована и разрушена неизвестной силой, он испарился. Бросил все, так и не воплотив в реальность свою мечту! Все то, о чем он жаждал долгое время! Когда оставалось совсем немного, стоило только протянуть руку и взять то, что принадлежит ему по праву, он сбежал… – В голосе Шамана чувствовались отчаяние и боль. Обида, затаившаяся в нем, теперь с особым рвением выплескивалась наружу.

– Шаман, что с тобой? – Сорвался с губ вопрос сиплым, едва уловимым шепотом.

– Я доведу дело до конца, слышишь?! Я, и только я стану хозяином Пустоши!… – Сорвался на крик обезумевший кочевник. – Все будут преклоняться предо мной, и просить спасения от неминуемой гибели. Иерихон! Страшное оружие, способное уничтожить мир! Мир, который и так пал! Мир, от которого остался лишь островок цивилизации, возвышающийся над всем этим хаосом, бездной, царством смерти. Я завладею им! Остановить эпидемию невозможно, ибо надо обладать антидотом, который был у Волка. Но теперь он у меня. Жаль, что никто не обратит внимания на пустые разговоры и необоснованные угрозы. А значит, я буду вынужден показать весь тот ужас, который несет в себе Иерихон. Осталось совсем немного, Город Старателей обречен!

– Ты безумен! – Почти шепотом произнес я, пытаясь разглядеть в полутьме подземелья блеснувшие огоньком хаоса глаза Шамана.