Кража

– Так в чем дело? – прохрипел Андре. Бариччи налил в бокал вина, в котором, кажется, нуждался сейчас больше всего.

– Начнем с того, что следует говорить потише. Эти чертовы детективы все еще роются в моих подсобках. Уильяме приглядывает за ними. Но я не хочу рисковать, И опасаюсь, что нас будут подслушивать.

Впервые Андре ощутил крайнее волнение Бариччи,

– Что-нибудь случилось? – спросил он уже сдержаннее – Эти детективы что-нибудь раскопали?

– Интересный подбор слов, – сухо заметил Бариччи. – Нет, пока ничего не «раскопали». Ничего конкретного. Но они слишком настырно интересуются мною, и это настораживает. И я не желаю, чтобы они околачивались здесь. – Он со стуком поставил на бюро свой бокал. – Но это мои трудности. А твои касаются моей дочери и твоей неспособности перетянуть ее на нашу сторону.

Андре бросил на него горделивый взгляд:

– Я сделал многое. Осталось только заманить Ноэль в постель. Но мне это не удастся, если вы будете отсылать ее с Тремлеттом.

– Глупец, – прошипел Бариччи злобно. – Тебе ничего не удалось добиться. Она хочет думать только о Тремлетте. А тебя использует точно так же, как ты пытаешься использовать ее. Твое величайшее самомнение, – он закатил глаза к потолку, – не выразить словами. Оно тебя ослепляет и делает глупцом.

– Вы ошибаетесь, Франко, – настаивал Андре тихо, но твердо.

– Ошибаюсь? Скажи-ка мне, Ноэль задавала тебе какие-нибудь вопросы, пока вы бродили по галерее? И главное – отвечал ли ты ей?

Последовало недолгое молчание. Сардо лихорадочно соображал.

– Так что ты ей сказал, Сардо?

– Я только водил ее по галерее и показывал свои лучшие работы, – пытаясь сохранить достоинство, ответил Андре.

– Значит, ты одного не сказал в лоб: все картины галереи – дело рук одного человека, и человек этот ты. Но это и так стало ей понятно, осел.

Бариччи судорожно вцепился в край своего бюро. Глаза его буравили Сардо.

– А как насчет твоих скромных и ненавязчивых рам? Этого блестящего вклада в увековечение твоих творений? Ты, конечно, и их показал?

В комнате воцарилось тягостное молчание.

Бариччи чертыхнулся.

– Пойми, через несколько мгновений она посвятит в свое открытие Тремлетта. – Он невесело рассмеялся: – Какой же ты глупец, Андре, кретин, думающий не головой, а чреслами. Но это не важно. По иронии судьбы ты убедил ее лишь в собственной вине.

– Что вы хотите этим сказать?

– Хочу сказать, что Тремлетт придет в галерею и потребует объяснений, а я отдам ему тебя на съедение. Ведь ты поставляешь мне картины и все, что к ним прилагается. А я, естественно, не был в курсе твоих грязных делишек. Твоего обмана. – Бариччи подался вперед. Его кулаки лежали на крышке бюро. – И если ты окажешься настолько глуп, что станешь это отрицать, я позабочусь о том, чтобы тебе приписали не только кражу, но и кое-что посерьезнее.

– Хватит! – Гнев бушевал в груди Андре. На виске его бурно забилась жилка. – Весь этот разговор – провокация. Если Ноэль даже поймет что к чему, она меня не выдаст. Уж во всяком случае, не выдаст едва знакомому ей человеку.

– Едва знакомому? – процедил Бариччи сквозь стиснутые зубы, чтобы его не могли услышать детективы. – Этот человек, которого она «едва знает», четверть часа назад, стоя здесь, предупреждал меня, чтобы я держался подальше от Ноэль. И сейчас он велел мне отозвать тебя под тем предлогом, будто ты мне срочно понадобился. И велел аннулировать заказ на портрет Ноэль, поклявшись при этом, что мне не поздоровится, если с ней что-нибудь случится. Ты полагаешь, что так может вести себя незаинтересованный человек?

– Возможно, он в ней и заинтересован, но не она в нем. – Андре подошел вплотную к Бариччи, заносчиво подняв голову. – Вы ошиблись, франке. Вы воображаете, что знаете женщин, но ваше знание – ничто по сравнению с моим. Вы делец, а я любовник. И если вам хочется, чтобы все обстояло иначе, все равно ничего не получится. Вы откажетесь платить мне за портрет Ноэль? Отлично. Я прекращу работу. Но так или иначе – Ноэль моя!

– Так же, как и Кэтрин?

– Ступайте к черту, Франко! – Голос Андре звучал глухо, в нем клокотала ярость. Резко повернувшись, он выбежал из кабинета Бариччи.

– Ты уверен, что вытащить меня из галереи таким образом – верное решение? – спросила Ноэль, грея перед камином в гостиной озябшие руки.

Эшфорд стоял, опершись спиной о закрытую дверь, и смотрел на нее.

– О, это блестящее решение! Это знак. Наконец-то мы сможем избавиться от Сардо. Хотелось бы еще сказать, что мы избавились также и от Бариччи.

Он принялся шагать по комнате, обдумывая то, что услышал от Ноэль после того, как убедил наконец Грейс оставить их наедине.

– Так ты говоришь, что почти все картины в галерее Франко принадлежат кисти Сардо? – переспросил он.

– Все, кроме двух или трех. И это абсолютно точно. – Ноэль помолчала, встала и подошла к Эшфорду. – За этим что-то должно крыться. Если раньше в галерее Франко вывешивали и других художников, то теперь там нет их картин. Нынешняя галерея Франко – это экспозиция картин одного Андре, хотя и не все подписаны его именем. Например, изумительное абстрактное полотно, висящее на самой дальней стене, – безымянное.

– Какое абстрактное полотно? – недоуменно спросил Эшфорд. – На той стене только пейзажи. Я знаю все картины в этой галерее.

– Андре недавно закончил картину. Возможно, ее не было в твой последний визит. Или же для нее еще не была готова рама.

На лбу Эшфорда снова обозначилась морщина – он сосредоточенно соображал.

– Кажется, ты сказала, что Сардо сам делает рамы для своих картин.

– Да. По крайней мере все те картины, на которых есть его подпись, висят в рамах его собственной работы. Но другие… – Ноэль нахмурилась. – Другие… я точно помню, что, когда спросила его, почему это не было помещено в его излюбленную раму, он сказал примерно так; это случилось помимо его воли, он ничего не мог изменить, хотя ему неприятно видеть свое произведение в такой тяжелой и без вкусной раме

– Значит, раму делал не он – думаю Уильямс.

– А это имеет значение? Эшфорд взъерошил рукой волосы.

– Я не уверен, что имеет. Но твердо знаю, что Бариччи – вор, и всегда подозревал, что его галерея только прикрытие, камуфляж. А за этим благопристойным фасадом он занимается сомнительными делишками. С помощью галереи он узнает ценность картин, готовя таким образом почву для их кражи. Но сейчас мне показалось, что его галерея играет гораздо более важную роль во всем процессе. И если это так, то Сардо тоже увяз по уши в этом обмане.

– Каким образом?

– Когда ты спросила его о необычной раме для его последней картины, как он повел себя?

– Как очень обиженный художник. Или же, – Ноэль подумала, подыскивая нужные слова, – как человек, которому есть что скрывать. Эшфорд схватил Ноэль за плечи:

– Опиши-ка мне эту абстрактную картину. Нет, не картину, а раму! Опиши ее форму и размеры.

– Она прямоугольная, очень длинная, возможно, фута четыре в длину и три в ширину… Приблизительно так. Глаза Эшфорда засверкали триумфом открытия.

– Рембрандт, украденный у лорда Мэннеринга, точно такого же размера. Как раз три на четыре! Ноэль вдруг осенило:

– Ты думаешь, что под картиной Андре полотно Рембрандта?

– Конечно! Это вполне возможно. И объясняет многое. Почему Сардо первый, если не единственный художник, чьи полотна вывешены в галерее Франко? Почему он избегает разговоров о своих соперниках и об особо ценных картинах, которые мог там видеть? Почему Бариччи так охотно помогает полиции, наконец, почему он так великодушен? Почему так легко разрешил произвести обыск в своей галерее? Да потому, что детективы не могут найти того, чего нельзя увидеть. Картины спрятаны. Они помещены в рамы и висят там, где мимо них проходит каждый, но никто не может их увидеть. Они надежно спрятаны. Потому он не спешит искать покупателя на краденый товар. Его практика проверена опытом.