Спящие боги

Вот ее комната: большая часть — конечно, постель, с возбуждающе-красными тореадорскими занавесями. За занавесями — сильно смятая перина. Она содрала с себя одежды, начала сдирать с него…

…Прошел час, два, три — Жара все не отпускала Творимира, извивалась, стонала, орала, грызла его плоть…

…Крайне истомленный, словно обескровленный, лениво понял, что день прошел — за окном вечерело, загорелась первая звезда. Обнаженная Жара закрыла окно непроницаемыми багровыми занавесями, долго глядела на Творимира — глаза ее возбужденно туманились.

— А ты хорош. Такой мне еще не попадался. Я тебя ни на кого не променяю.

Она преподнесла ему большой кубок, Творимир безвольно выпил — ослабленный, сразу сильно захмелел.

— Разве со мной плохо? — спросила Жара, и тяжело на него уселась.

— Нет…

— Так что — пока ваши в замке некуда от меня не уходи.

— Не стану…

Она долго целовала его и гладила.

— Ну, кто, кроме меня, так тебя заласкает?

— Никто…

Вспомнилась дева-птица — вечно загадочная, не одарившая его ни одним поцелуем — блеклое воспоминанье…

— А где ты вчера был? — вкрадчиво спросила Жара.

— По парку бродил. — заплетающимся языком пролепетал Творимир.

— Видел кого?

— Видел.

— Ну, кого же? Что ж из тебя все вытягивать надо. — Жара терлась об него.

— Птицу… — но тут Творимир припомнил, что надо хранить тайну. — Одну лишь птицу — с ветви на ветку перелетела и все…

…Уже кончалась ночь, когда Жара схватила его сонного, почти бесчувственного, помогла одеться, и оделась сама. Поволокла вниз по лестнице к Соме.

— Худенький какой! — всплеснула руками Сома, и вот уже, шипя, выстроились перед Творимиром тарелки, кувшины, чаши.

— Кушай! — крикнула Жара. — Вечером мы снова встретимся. — и ушла.

— Я не хочу пить. — неуверенно проговорил Творимир, но Сома была настойчива — поднесла к его губам кубок.

— Ты пей — от этого так хорошо! Ты что же — не веришь мне? Я многое-многое знаю.

Возможно, Творимир и знал, что пить хорошо в меру, для веселья — но не так вот, неведомо сколько, уже в истощении, для истощения еще большего.

…Хмельной, быстро ходил меж стен, и вскрикивал, напевал пьяный бред. Сома внимательно его слушала, кивала, подливала еще…

И все что осталось от целого дня — бессмысленное круженье меж каменных стен, рвота, слабость в теле, в душе… Слабость в душе была самой страшной — эта тупая боль бессилия, пустоты — от этого подымалась звериная злоба, и уже хотелось с кем-нибудь сцепиться — ни за что, но просто выпустить свое раздражение…

Потом появилась Жара, поволокла за собою. Разделась, повалила на смятую перину, пробудила вожделенье, и долго-долго не выпускала, все терзала в своих объятиях, погружала в свое большое тело, ревела, грызла его…

…Утро. Сома. Выпивка. Еда. Пьяный бред. Рвота. Выпивка. Вновь рвота. Выпивка. Пьяная песня, прерванная рвотой. Выпивка. Жара. Постель. Соитие. Рвота в постели. Хохот Жары. Соитие на полу. Забытье. Утро — треск в голове. Тиски в висках. Графин с водкой. Рвота. Хохот Жары. Сома. Еда. Выпивка. Рвота…

Творимир сидел за столом Сомы. Его тяжелая голова клонилась то в одну, то в другую сторону. Он постоянно ее вскидывал, и каждое движенье отдавалось тупой, долгой болью в висках.

Утомленный, расслабленный — он не чувствовал ничего, кроме сильнейшего раздражения. Его раздражало все, и само мироздание казалось негармоничным, отвратительным, достойным уничтожения. Любовь, дружба — эти слова ничего в нем не пробуждали. Творимиру хотелось набить кому-нибудь морду…

Сома поставила перед ним очередной кубок. Творимир отхлебнул, фыркнул, отшвырнул кубок, и тупо уставился на Сому. Хотел что-нибудь сказать, но говорить было не о чем…

Скрипнула дверь, и в помещение быстро, как нежданная пощечина, кто-то метнулся.

— А-а-а, вот и Стрева. Сестра моя.

Творимир уж и забыл, что в замке живет еще и Третья Сестра. Но вот она перед ним: иссушенная, бледная, с выпирающими острыми скулами, и черными глазищами — кулачки ее были сильно сжаты. Двигалась и говорила резко — словно рубила. Она раздраженно глянула на Творимира — тот отпрянул; показалось — сейчас она набросится, в шею вцепиться.

Стрева прошвырнулась к столу, встала перед Творимиром. Тот хотел было встать, но она вызывающе сказала:

— Сиди. Дурень.

— Чего?

— Дурень, говорю. Тебе рога наставляют, а ты ничего не видишь.

Какой же у нее резкий, неприятный голос! Каждое слово шилом впивалось в раскаленную, хмельную голову Творимира. Раздражение переросло в кипящую ненависть — он хлопнул кулаком по столу:

— Ну, кто мне наставляет?! Говори!.. Ну, говори!!! Я ему шею сверну!!!.. Вот так и сверну! — он еще раз хлопнул кулаком по столу.

— А князь Лесной.

— Чего?!

— А того. Тебе сестричка моя, Жара, чего пообещала?.. Ну, вспомни? В первую ночку?..

— Ни на кого меня не променяет.

— А ты уши растопырил — ей поверил! — выпученные глазищи Стревы сверкнули бешеной ненавистью и презреньем. — А она, как тебя сюда спровадила, сразу князя Лесного к себе затащила. Ведь ей же все мало: все поглощает, а насытится никак не может. Паучиха!.. А такого дурня как ты еще поискать! Над тобой сколько времени потешаются, а ты ничего не замечаешь. Дурень!

— Молчи! Стерва!

Творимир вскочил, оттолкнул Стреву. Она повалилась, но тут же вскочила.

— Что, не веришь мне? Хочешь — докажу?

— Пошли!..

— А вот еще — на дорожку. — Сома протянула Творимиру тяжелую бутыль с крепким вином.

И вот они идут по коридору.

Ослабленная воля Творимира, не могла остановить вихря чувств: "Обманывает!.. Меня все дураком считают!.. Рога мне наставляет!.. Сейчас разберемся! Чтобы меня МЕНЯ!!! променять на какого-то князя Лесного!.. Прибью! Шею сверну!.. Как же голова болит!.. Все из-за нее! Прибью!.."

И вот они уже перед знакомой дверью. Из-за двери слышались стоны, шорох простыней — вот громко вскрикнула Жара.

Творимир распахнул дверь, ворвался в багровую комнату. Вот Жара, вот князь Лесной — обнаженные, застигнутые в соитии.

Князь Лесной, похожий на Царя (ведь он был его братом), но только более молодой, горячий, оттолкнул Жару, бешено засопел на Творимира, захрипел:

— Кровью блевать будешь, гнида!

Вскочил, но, ослабленный множеством оргий, шатнулся — Творимир был уже рядом, что было сил ударил тяжелой винной бутылкой. Хотел в затылок, но князь дернул головой, и удар пришелся в висок. Князь еще шагнул, хотел что-то сказать, но вдруг, резко повалился, и, разом посиневший, страшный забился в судорогах — изо рта у него шла кровавая пена…

Творимир, сжимая винную бутылку, надвигался на Жару…

И тут на него налетели сзади, несколько раз сильно ударили, вырвали бутылку, выкрутили руки. Резко развернули. Стоят: опухшие от долгих пиров воины, и Царь — смотрит на Творимира как хищник голодный на добычу. Голос его был притворно спокоен:

— Я всех вас сразу раскусил — не посланцы вы Всесвята — шарлатаны; но вы мне нужны — потому не казнил. Ты знаешь, в прошлом году, один мужик богатый, но все ж мужик — напился, умудрился боярина избить. Мужику, по моему указу, глаза выжгли, а потом — до смерти на дыбе засекли. — тут глаза Царя стали черными, вороньими, он надвинулся, и сжал Творимиру шею. — А ты, обманщик — уже за обман казни достойный — моего брата убил… Ты будешь умирать долго, собака!.. А, ну потащили его…

Пока, пиная, тащили вниз по лестницам, Творимир протрезвел. Только вот слабость телесная и душевная оставалась. Он взмолился:

— Все случайно получилось! Не хотел его смерти!..

Царь кровожадно оскалился.

Творимира приволокли в холодный, темный подвал, приковали к стене — на некоторое время оставили. Цепи сжимали руки — страх давил сердце.

Жуткое выжидание никак не прекращалось, но, когда за ним пришли, он крупно задрожал, и ничего не мог с собой поделать. Над его трусостью потешались, пинали его, плевали в лицо, а он дрожал еще больше, и молил своих мучителей, чтобы сжалились.