Страница 52 из 74
Наверное, таким как ты, заслужившим свое рыцарство в прямом смысле кровью, этот указ поперек горла. А кто-то и вовсе запоет об упадке нравов — и, право слово, мне трудно будет его обвинить. Но когда вести дошли до нас, я решил что никогда не прощу себе упущенную возможность. И написал прошение.
Мне очень хотелось рассказать тебе об этом — и об указе, и о моем прошении, и о том, что барон, служба у которого закончилась так бесславно, все же написал мне рекомендацию. Но побоялся сглазить. Знаю, что это предрассудок, недостойный мужчины- и все же побоялся. Что ж, все получилось. Я не буду рассказывать, как добыл деньги на копье, цепь со шпорами и броню для коня. Не хочется вспоминать, да и неважно это, на самом-то деле. Оно того стоило, хотя чувствовать себя вором не слишком-то приятно. Но я опять не о том.
Само посвящение, наверное описывать тоже не буду — ритуал неизменен, а ты свое наверняка не забыл. Странно, тогда мне казалось, что все как в тумане, а поди ж ты — сейчас помню все до малейшей детали. И перебираю эти воспоминания, точно величайшую драгоценность.
Обидно лишь одно — мать меня не поздравила. Сказала, что это всего лишь условность, и что «любит меня не за то». Вот так вот. Надеюсь, хоть ты за меня порадуешься.
Рихмер.
Глава 19
День шел за днем, месяц за месяцем, каждый неотличимый от предыдущего. Жизнь предсказуемая и размеренная для многих словно кость в горле, но Эдгару она казалась воплощением счастья. Он и был почти счастлив эти месяцы, как может быть счастлив человек, которому позволили заниматься любимым делом.
С утра до полудня — занятия. Принцесса и в самом деле оказалась способной ученицей. Любому учителю радостно видеть, что усилия не пропадают втуне, и даже к неизбежным капризам оказалось несложно притерпеться. В конце концов, принцессе просто положено быть красивой и избалованной. Пусть ее чудит.
С обеда до вечера — чтение. Король разрешил пользоваться замковой библиотекой, и Эдгар зарылся в книги, как червяк в яблоко. Хороший проповедник должен знать не только историю народа, но и языческие верования. И ученый добросовестно корпел над летописями и трактатами, попутно набрасывая план будущей монографии. Тем, кто придет сюда нести истинную веру, пускай через многие годы, не придется тыкаться слепыми котятами. Да и Сигирику в Агене пригодится: насколько Эдгар мог судить, обычаи двух народов были одинаковы.
Иногда в библиотеку приходила принцесса. Усаживалась рядом, заглядывала в записи. Спрашивала, что интересного он нашел в этот раз, и подперев кулаком подбородок внимательно слушала, пока Эдгар заливался соловьем. Впрочем, так бывало не всегда. Порой девушка врывалась, оставляя двери нараспашку, и свечи испуганно трепетали. Смеющаяся, пахнущая уличной свежестью, она оказывалась удивительно неуместной в затхлом сумраке библиотеки. «Скоро станешь таким же желтым и пыльным» — говорила она, приподнимая за краешек лист пергамента, двумя пальчиками, словно гадкое насекомое. И дергала ученого за рукав — мол, пошли отсюда. Эдгар начинал препираться — чаще всего только для вида, ему нравились верховые прогулки. Вдвоем, если не считать всегда молчащих стражей — которых, ученый, впрочем, быстро перестал замечать — они объездили окрестности столицы от предгорий до дремучих лесов. Смотрели, как вода, обрушиваясь с невероятной высоты, рассыпается радужным ореолом. Ловили в ладонь золотые листья. Сидели на бревне над лесной речкой. Нет, Эдгар не забывался ни на миг. Но помнить о разнице в положении с каждым днем становилось все труднее.
Король внял просьбе дочери, и в замке появилась почтенная пожилая дама, призванная обучать принцессу тонкостям этикета. О новой учительнице девушка отзывалась не иначе как об «этой дуре». От нотации про почтение к учителю Эдгар удержался — в конце концов, глупо читать лекции про почтение в том числе и к самому себе. Но не спросить, почему принцесса вынесла столь суровый приговор, не смог. «Потому что дура» — не ответ, как ни крути.
— Она меня отчитала, как девчонку! — взорвалась Талья. — Я всего-то спросила, почему отказав кавалеру, обязана пропустить этот танец, даже если найдется другой желающий, более приятный.
— Потому что это оскорбит первого кавалера. — Эдгар настолько привык к неожиданным, а то и каверзным вопросам, что ответил прежде, чем сообразил, что этот был адресован не ему.
— Вот видишь, у тебя хватает ума ответить. А эта дура развопилась, что этикет есть этикет, так положено и спрашивать тут не о чем.
— Глупость какая. — Пробурчал ученый себе под нос. — Копни поглубже, и за каждым, вроде бы изначально кажущимся бессмысленным правилом найдешь своей резон.
— Вот и я говорю — дура. А почему отказ оскорбит кавалера? Не понравился этой даме, понравится другой — только и всего.
— Потому что отказав, ты даешь понять, будто он недостаточно хорош для тебя. Это обидно.
— Почему? Если мне, скажем, понравится юноша и я захочу с ним потанцевать, а может быть, не только потанцевать… прости, не «я», конечно же. Словом, если девушка захочет потанцевать с парнем, или провести с ним ночь, а он скажет «нет» — это будет значить всего лишь «нет». Может, у него живот разболелся. Или ему нравятся рыженькие. Или «да, но не сейчас». Почему у вас сразу принимают на свой счет и оскорбляются?
Эдгару захотелось постучать лбом по столу. В который раз за последние месяцы. Потом он малодушно позавидовал «дуре» — та хоть и заслужила немилость, но от неудобных вопросов избавилась раз и навсегда.
— Принцесса, я не знаю, что ответить. Рискну предположить. В обществе принято, чтобы мужчина добивался женщины, проявляя превосходство в том числе и перед соперниками. Подобный отказ не только дает понять «ты для меня недостаточно хорош» но и ставит того, с кем девушка пойдет танцевать выше того, кому отказали.
— Ну так в этом и состоит соперничество, разве нет? Один выигрывает.
— Но он проиграл не в честном состязании с другими мужчинами, а из-за женского карпиза.
Принцесса долго молчала.
— Поняла. Это… как, скажем, олени по весне дерутся из-за важенки. Никто не спрашивает, какой из двоих ей нравится — кто победил, тот и взял.
— Получается, так.
— Мне не нравится быть добычей. — Сказала она.
— Ты и не станешь ей. — Эдгар свернул пергамент в свиток, окончательно убедившись, что поработать сегодня больше не выйдет. — У тебя будет супруг: защита и опора во всех земных делах.
— Быть залогом дружбы между государствами мне нравится еще меньше. — Она резко поднялась, опрокинув чернильницу. — Прости. Сейчас позову кого-нибудь, чтобы прибрали.
Самым смешным оказалось то, что дама, преподававшая этикет — ученый как всегда не запомнил имени — решила найти в нем поддержку. Пожаловалась на то, что принцесса «дерзка и непочтительна», дескать, как у него хватает терпения заниматься с ней такими сложными вещами, как слово божие. Эдгар совершенно искренне изумился — по его представлениям, учтивость надлежало проявлять как раз ему. Спросил, действительно ли дама ожидала почтения от особы королевской крови и будущей правительницы Белона? Дама промямлила про древний род и уважение к летам. Эдгар посоветовал ей поразмыслить, что больше заслуживает почтения — годы или благородство происхождения. Услышал, что не бастарду рассуждать о благородстве происхождения. Улыбнулся, мимолетно удивившись тому, что колкость не задела его совершенно, сказал, что дама совершенно права. И меланхолично глядя в пространство произнес, мол, один из древних философов считал: мудрость приходит с годами, но иногда годы приходят, потеряв спутницу по дороге. По-настоящему глубокие мысли не мельчают со временем, не правда ли? Стоило большого труда не рассмеяться вслед. То, что, возможно, он нажил врага, Эдгара не беспокоило: слишком незначителен был он сам, чтобы думать о врагах. В худшем случае сошлют в дальний монастырь — но кто сказал, что наукой можно заниматься только в столице? Карьера? Чем выше статус, тем меньше приходится заниматься, собственно, научной деятельностью, превращаясь в организатора. Так что плевать он хотел на карьеру.