Разрушенное святилище

Крылатый паланкин нес их высоко над дорогой, посреди парадной процессии.

Во главе ее летел сапфировый дракон — символ мощи и процветания королевства. Люди, издали завидев чудовище, скидывали шапки и почтительно кланялись ему, приговаривая:

— Взгляни на нас, трехлапая жаба!

Считалось, что эти слова, произнесенные с закрытыми глазами, принесут человеку удачу и богатство, — когда крохотная капля волшебства упадет на него с широких крыльев дракона.

Гордая голова с умными, проницательными глазами поднималась на гибкой, изящной шее лебедя.

Каждая чешуйка казалась зеркалом, в которой отражается все мироздание. Длинный упругий хвост с каждым мгновением чертил па небе многоцветную радугу. Мало кто знал, что волшебное существо — на самом деле мираж, созданный чародеем Гроциусом и тремя придворными архимагами.

Никто не осмелился бы приручить сапфирового дракона, и тем более, пустить его во главе парадной процессии, в которой участвуют первые лица государства. Сделать так — было бы простым и эффективным способом избавиться ото всех них разом.

Вслед за иллюзией, летели всадники красных драконах — каждый в черном обсидиановом доспехе, с янтарной пикой и зачарованным мечом-гладиусом. Броня и оружие были благословлены Верховным жрецом Гаркванусом, и лик умершего жреца время от времени появлялся то над одним, то над другим рыцарем.

Затем следовали крылатые паланкины — тяжелые, выкованные из бронзы, и совсем невесомые, сотканные гигантскими шелкопрядами. В них восседали министры и советники, а впереди всех скользил Трибун Ортегиан, в экипаже из прозрачного ясеня, с радужным четырехкpылием бабочки.

Два отряда королевских грифонов, справа и слева, сопровождали высших сановником, позади летели Багряные Фениксы.

— Поистине необычный ритуал, друг мой Терранд, — заметил карла, кутаясь в тяжелы двойной вязки плед из шерсти мантикоры Правитель обычно набрасывал его, когда путешествовал в паланкине. Лишенный ног, он выглядел зловеще и грозно, когда покачивался над землей, — но сидя, приобретал вид совсем уж неприглядный, и предпочитал покрывало.

— Признаться, я так до сих пор и не уловил сущности нашей веры, хотя жрец Гаркванус — смилуйся над ним великий Радгуль-Йоро! — много раз пытался растолковать мне ее.

Народ, к которому принадлежал Ортегиан, жил на северо-востоке Валлардии, в небольшом ущелье. Местные жители редко встречались со своими соседями из других деревень, — что, несомненно, пошло на пользу обеим сторонам, поскольку необычный облик карликов не мог не вызывать омерзения, а порой и ненависти среди людей.

Даже сейчас, когда один из Гассиусов стал Трибуном, почти все его подданные верили, будто ноги он потерял в какой-то суровой битве — возможно, именно тогда, когда пал король Димитрис. Мало кто мог поверить, что сыны этого народа рождаются именно такими, а возможность, ходить заменяет им небольшой вихрь, вpащающийся под их, вроде бы обрубленным, телом.

В Ущелье исповедовали совсем иную религию, о которой никто в Валлардии не знал, да и вряд ли нашлось бы много людей, которым бы захотелось узнать ее подробности. На людях Ортегиан провозглашал хвалу Радгуль-Йоро и трехлапой жабе, однако что он думал о них на самом деле — не знал даже чародей Гроциус, от которого, казалось бы, не укрывалось ничто во дворце.

— Если боги даруют нам лишь то, что для нас лучше всего, почему люди оплакивают умерших? — спросил Трибун. — Ведь тот, кто покинул сей бренный, полный страданий мир, должен быть счастлив предстать перед ликом всевидящего Йоро.

— Это так, — буркнул Терраид, который поклонялся только одному кумиру — духу своего прадеда, Иберийского дракона.

Ортегиан продолжил, поправляя плед:

— Так почему же мы оплакиваем их судьбу, если считаем себя верующими? Не выходит ли так, что те, кто и правда почитает Радгуля и жабу, должны искренне радоваться смерти тех, кого любят, — а также всячески приближать их кончину, чтобы подарить им счастье?

Терранд ничего не ответил, ибо полагал, что жизнь даруется сильным, а смерть — слабым, потому нет смысла жалеть тех, кто умер, ибо они столь же недостойны жить, как навоз не может превратиться в благородный металл.

Их нагнал массивный паланкин жреца Долабеллы, затейливый мастер выполнил его так, что казалось, будто экипаж сложен из настоящего мрамора, и Верховный Священник летит в небольшом храме. У Долабеллы, как всегда, нашлось много пустых вопросов к Трибуну, и Ортегиан был вынужден прервать свой разговор о религии.

Конану достался один из королевских экипажей Валлардии, вытесанный из орехового дерева и украшенный золотыми блестками.

Корделия, конечно же, много раз порывалась отколупнуть одну или две и засунуть в потайной карман, но Конан вовремя объяснил ей, что это подделка. Девушка не то, чтобы не поверила, и все же порой бросала на спутника взгляды, полные сомнения — а что, если киммериец все же солгал ей, желая спасти экипаж от разорения?

— Ханро Трехрукий приглашал меня на гладиаторскую арену, — продолжала девушка.

Она с омерзением подергала за краешек платья, которое ей пришлось надеть ради торжественной поездки. Одеяние было розовым, с неожиданно яркими голубыми буфами и россыпью жемчуга, — и впрямь, про себя согласился Конан, на редкость омерзительное на вид.

Но короли Валлардии, начиная с Лендо Говоруна (незаконного внука Оззрика) страдали странной, наследственной болезнью — видели цвета не так, как все остальные люди, и поэтому им, без сомнения, это платье казалось верхом совершенства.

— Наемники устраивают нечто вроде турнира. Приз — сто тысяч золотых. Конан, я бы могла победить их всех.

— И оплатить обучение в жреческой школе, — чуть слышно подсказал киммериец.

Девушка с подозрением взглянула на него — уж не сказал ли украдкой какой-нибудь гадости в ее адрес, — но потом снова воодушевилась.

— Только представь, Конан. Они осмелились бросить вызов мне — той, кого в Валлардии называют королевой Арены! И вместо того, чтобы надрать им уши, я трясусь с тобой в этой нелепой табакерке, и даже сама не знаю, зачем.

Девушка была несправедлива к крылатому паланкину — тот летел так плавно, что казалось, будто они летят по воздуху.

— А можно оторвать буфы? — мрачно спросила Корделия.

— Боюсь, этим вы нанесете непоправимый урон нашей великой истории, — сухо усмехнулся Ортегиан.

Экипаж Трибуна поравнялся с ними.

— Каждое из этих платьев — страница нашего прошлого. В этом, если я не ошибаюсь, была племянница короля Лендо, когда ее трижды изнасиловали, а после четвертовали… Можно ли губить такое сокровище?

Вновь коротко усмехнувшись, он направил свой паланкин в начало процессии.

— Вот как! — воскликнула Корделия. — Так ты еще и платье убитой на меня напялил.

— Полностью с вами согласен, — раздался голос Верховного жреца Долабеллы. — Пользоваться вещами мертвых — великий грех и страшное святотатство. Это приносит горе и им, и нам. В бытность свою помощником несчастного Гарквануса…

Он выдержал положенную приличиями паузу, желая показать, как скорбит о потере учителя.

— …Я написал несколько докладов об этом и просил передать их Трибуну. Думаете, кто-нибудь меня послушал?

Корделия закинула ногу за ногу, пустив в жреца одну из самых эффектных стрел, на какие способна кокетка, однако священник остался невозмутим, и даже не заметил ее стараний — много зим назад, еще учеником при храме, он был оскоплен (как и полагалось всем служителям Радгуль-Йоро), и теперь мог испытать плотское удовольствие только в объятиях мускулистого наложника-кушита.

— Мне говорили, что вы будете проводить ритуал Успокоения? — спросила девушка.

Лицо Долабеллы расслабилось, потеряв форму. Ему было приятно поговорить о своих новых обязанностях — ведь еще совсем недавно, при жизни Гарквануса, он даже не мог и мечтать о том, чтобы посягнуть на них.

— Это не совсем ритуал, дочь моя, — отвечал он. — Мы должны проститься с душами людей, погибших при обрушении Храма, и позаботиться о том, чтобы все они нашли приют в бескрайних долинах Радгуль-Йоро.