Страница 34 из 66
Он посмотрел на свои руки.
— Стоило мне дотронуться, как она взмыла в воздух. Стоит ли говорить, после этого народ полюбил меня еще больше… Для них это было знаком, что я достоин сесть на трон валлардийских монархов. Бедные глупцы, они не подозревают — каждый из них способен оседлать Цестерцу. Она готова служить тем, кто достаточно храбр или безумен. Ко мне, скорее, относится последнее…
Холодный ветер ударил в лицо Конана, заставив прищурить глаза.
Они оказались на вершине одной из башен.
— Время от времени, я летаю над городом, — пояснил Трибун. — Сомнительное удовольствие, признаюсь, — постоянно боюсь упасть.
Ортегиан усмехнулся.
— Не самые подходящие мысли для человека, который парит над людьми, словно бог? Иногда я спрашиваю себя — боится ли Радгуль-Йоро… И если да, то чего.
Ноги Конана скрипнули на обломках камня.
— Вот, рассуждаю тут о богах, а сам стану сейчас метельщиком, — заметил Трибун.
В первый момент киммериец подумал, что собеседник шутит.
Ортегиан сложил руки на груди, медленно воспарив над каменным полом. Его глаза наполовину закрылись и приобрели далекое, отсутствующее выражение, — как в те моменты, когда он фехтовал с новобранцами.
Маленькие вихри взметнулись на серых плитах. Они подхватывали лежавшую на полу пыль, играли с маленькими каменными осколками, поднимали ввысь и, смешивая, превращали в темное облако. Копан видел такие в Челпашской пустыне — но те, в сотни раз больше, были созданы природой или капризом богов, а не волей человека.
— Слуг сюда не пускают, — пояснил Ортегиан. — Считается, будто они недостойны даже взглянуть на Цестерцу. На самом деле, настоящая причина в другом, — кому-нибудь непременно захочется дотронуться до летающей плиты, несмотря на зловещее предание. Или же это произойдет случайно. Тогда легенде конец, а вместе с ней и мифу об избранности короля.
Кружащиеся потоки воздуха поднимались все выше, унося с собой пыль и обломки камня. Добравшись до края башни, темное облако начало снижаться, пока не скрылось из глаз.
— Там, чуть ниже, небольшой балкон, куда никто не выходит.
Трибун отряхнул руки, словно выносил мусор именно ими, а не усилием разума.
— Неприятно, конечно. Все это придется заметать одной из горничных. Не люблю оставлять начатое на полдороги, но другого выхода нет…
Они зашагали дальше, по небольшому каменному мостику, соединявшему две башни.
— Раньше здесь убирались рабы, — пояснил Ортегиан. — Потом их убивали. К счастью, Фогаррид успел отменить рабство. Оно и так стоило Валлардии слишком дорого. Наши угодья заброшены, горожане нищают. Невольники трудились плохо, да у них и не было причин стараться. А мой любимый народ вообще разучился брать в руки что-нибудь, кроме куска хлеба да кубка вина…
Конан понял, о чем умолчал его собеседник. Если бы отшельник не издал такого указа, это пришлось бы сделать его преемнику. А такой шаг, без сомнения, сильно разочаровал многих землевладельцев и других богачей.
Трибун разгадал мысли Конана.
— Самим рабам, впрочем, тоже пришлось несладко, — произнес он, словно в ответ на невысказанные слова киммерийца. — Как ни парадоксально, но они тоже разучились работать. Одно дело, трудиться из-под палки, и совсем иное — найти в себе силы, чтобы терпеть те же лишения, но уже по доброй воле. Свобода — великое испытание, друг мой, и мало кто способен его пройти.
На их пути попалось несколько камешков, и Трибун отправил их вниз.
— Когда ни поднимусь, такое впечатление, словно и не убирал в прошлый раз, — пробормотал он. — О чем мы говорили? Ах да. Знаешь, я не раз слышал о том, что освобожденные сами приходили к своим прежним хозяевам и просили снова забрать их в рабство.
Тяжелая бронзовая дверь закрывала вход во вторую башню. Попасть сюда можно было только через узкий каменный мостик, по которому только что проследовали Конан и его спутник. Птица Харгред, выкованная кузнецом на широких створках, щерила клыкастый клюв и распахивала крылья, похожие на листья проклятого черного луба.
Широкая площадка открывалась перед порогом, и Трибун, прежде чем подойти к замку, привычным движением смахнул с нее пыль и обломки камня.
— Дворец крошится, — деловито сообщил он, словно они пришли осмотреть, амбар с квашеной капустой, а не собирались взойти на летающую Цестерцу. — Я сотни раз говорил Гроциусу, что это от защитных заклинаний. Кой прок в магической броне, если из-за нее на нас однажды потолок свалится? Но он не желает слушать…
Ортегиан подлетел к дверям и приложил ладонь к лицу птицы Харгред.
— Знаю, в Офире давно уже разработана магия, которая не разрушает стены. Очень дорогая, а, главное, надо долго упрашивать местных чернокнижников.
Замок щелкнул, и створка начала открываться.
— Ее и правда могу открыть только я, — пояснил Трибун. — Конечно, не потому, что я избран… Вернее, я избрал сам себя, когда поручил Гроциусу наложить на дверь новое заклятье…
Правитель на мгновение задумался, и Конан понял, о чем размышлял Ортегиан. Стал бы чародей помогать ему, имей тот сам хоть малейший шанс завладеть троном Валлардии? К несчастью для колдуна, люди не смогли бы принять в качестве своего короля живую голову. Трибун хоть и был безногим карлой, но все же почти походил на человека.
— И давно надо съездить в Офир, и понимаю, что пора, да все времени нет, — рассказывал Ортегиан, зажигая шандалы на стенах. — Так всегда бывает — навалятся срочные дела, а ты думаешь — ну потом, потом, а так и выходит, что до главного никак руки не дойдут.
Летающая Цестерца оказалась весьма неказиста.
Конан повидал много, и уже, казалось бы, не должен был ничему удивляться — а все же платформа не оправдала его ожиданий. На память пришли слова, которые любит повторять Корделия — сильный человек ничего не ждет, поэтому не бывает разочарован.
— Угу, — совсем по-простонародному подтвердил Трибун. — Снизу-то она кажется красивой. А здесь…
Цестерца представляла собой толстую гранитную плиту — грубо отшлифованную, и почти без отделки.
Сверху на ней угадывался герб Валлардии, и то, лишь если присмотреться как следует. То ли мастер решил, что негоже топтать патриотический символ, пусть и монаршими ногами, — то ли просто лень стало изображать то, чего и так почти никто не увидит.
— Про ее облик тоже есть легенда? — предположил Конан.
— А как же, — карла, кряхтя, взгромоздился на плиту.
Киммериец понял, что могущественная магия, окружавшая Цестерцу, частично лишала Ортегиана сил, поэтому, находясь рядом, тот не мог летать так же быстро и легко.
— Создайте правителя, а уж мифы вокруг нарастут сами, как грязь в купальне… Но чего же ты стоишь, Конан? Лезь сюда. Перила не предусмотрены, как и лестница.
Северянин взобрался наверх, а Трибун пояснил:
— Королей, конечно же, рабы поднимали на паланкине.
Киммериец выбрал место так, чтобы оказаться позади Ортегиана, и теперь ждал, что тот поднимет Цестерцу в воздух. Но правитель с мягкой улыбкой покачал головой.
— Попробуй ты, — молвил он.
Конан не имел ни малейшего представления о том, как управлять летающей платформой. Однако он почувствовал, что не время задавать вопросы. Северянин расслабился, ощутив, как все его тело открывается мирозданию. Его разум стал чист и прозрачен, и в нем осталось только одно слово:
— Небо!
Киммериец не мог сказать, как все произошло.
Тяжелая плита дрогнула, и внезапно воспарила под ними, так легко и свободно, словно совсем ничего не весила. Массивная створка затворилась сама собой, пропустив их, замок щелкнул, и птица Харгред провожала Цестерцу немигающим взглядом.
— Что в этом сосуде? — спросила Корделия.
По взгляду, которым угостил ее чародей, можно было прочитать ответ:
Ничего такого, что ты бы смогла понять.
Над низким алхимическим столом, черным от капель пролитой кислоты и изгрызенным повсюду осколками заклинаний, которые порой вырываются из сосуда даже у самого опытного чародея, — поднималась узкая прозрачная колба, наполненная густым туманом.