Нуманция

— Всё, Гай, хватит, я устал… — хотел добавить, "я чуть не умер, это бывает не часто…", но поднялся, заглаживая рукой мокрые волосы, влажный плащ давил на плечи, одежда облипала тело, — Значит, уехала… А уехала, так уехала… Прямой дороги… — развернулся и ушёл. Фарсий лишь сокрушённо покачал головой.

* * * * *

Через два месяца легат с началом нового сезона повысил декануса Марция в звании, а ещё через два месяца избавился от него, отправив по приказу в действующий легион в Галлию. У Марция началась новая жизнь, жизнь напряжённая, связанная с боями, походами в дозор, идущая близко со смертью и риском. В такие дни он мало думал о прошлом, злился на легата, отправившего его сюда, и часто просто замыкался в себе, казался всем молчаливым и одиноко угрюмым.

В течение года он получил лёгкое ранение и заработал авторитет в своей центурии и легионе. А через год в его легион перевели Лелия, уж какую ошибку допустил он или на какое соглашение пошёл с легатом, Марций от него так и не узнал. Дань злой судьбе — Лелий оказался центурионом в одной когорте с Марком, они часто виделись, ходили в бой и даже разговаривали друг с другом, но ни один из них ни разу не заговорил о прошлом. Пусть и не связывали их дружеские и даже товарищеские чувства, но знакомое лицо увидеть в чужом месте было всё одно приятно.

События, связанные с патрицианкой Ацилией, потихоньку уходили в прошлое, иногда лишь возвращались в бессонные тягучие ночи глухой тоской и невыносимой сердечной болью. Он не увидит её, он никогда её не увидит. И казалось даже, что и не было её совсем в его жизни, что прошлое это — далёкий сон, что забывается утром или через несколько дней, но всё равно — забывается. И он ждал, когда он забудется. Ждал и не мог дождаться, и не терял надежды дожить до этого когда-нибудь.

* * * * *

Этот бой был тяжёлым, пожалуй, самым тяжёлым в его жизни. Они потеряли многих, а скольких оставили ранеными на месте боя. И откуда они взялись, эти галлы? Появились так неожиданно, как гром среди ясного неба. Злые, лохматые, с оскаленными зубами. И Марку показалось тогда, что ожили его кошмарные сны, и озноб побежал по спине, заставляя сердце сжиматься.

Он получил ранение в ногу, стрела вошла в бедро чуть выше колена, хорошо ещё, что не сломала кость, видимо, металлические застёжки птериг, спускающихся юбкой с пояса, приняли на себя ударную силу стрелы и сменили её направление. Марк обломил её у тела, чтоб не мешала ещё в бою, тогда он даже не почувствовал боли. Сейчас же боль оплывала, словно стекала с головы и уставших рук вниз, скапливалась там; нужен был врач, чтобы унять эту проклятую боль, вырезать этот наконечник, но до него ещё надо было добраться.

Марк хрипло выдохнул, теряя равновесие, попытался устоять на ногах, но не смог, сил не было. Он положил раненого Лелия на землю, расправил затёкшие плечи, лопатки. Лелий всегда был тяжёлым, а сейчас — просто не подъёмным! Но он всё равно его не бросит… Не бросит… Не бросит…

Покачал головой, тяжело прикрывая веки. На Лелия старался не смотреть, не мог видеть его огромные раны на груди. Галлы окружили его в бою и сумели срезать ремни кирасы… Они на всё готовы, даже на жертвы, чтобы вывести из боя умелого офицера… Смертельная… Она смертельная…

Зачем он тащит его? Всё равно бесполезно…

Лелий зашевелился, хрипло дышал, глотая алую кровь, она пузырилась на губах и в свете заходящего солнца казалась чёрной.

— Оставь меня… Марций… Мне всё равно не выбраться…

Но Марк ничего не ответил, подхватил Лелия под мышки и потащил по земле, отступая назад. Лелий побелел лицом и, кажется, потерял сознание.

Почему их никто не встречает? Почему никого нет? Где остальные когорты? Отправляли же кого-нибудь за помощью, должны были отправить…

Боль в ноге стала нестерпимой, ступить невозможно…

— Господи…

Ноги подкосились, и он сел на землю в бессилии сдвинуться с места.

— Дурак ты, Марций… Ну и дурак… — это Лелий пришёл в сознание.

— Перестань… — буркнул Марций, — Я всё равно останусь здесь… Нас найдут… Кто-то придёт… Скоро наши придут… Мы победили…

— Дурак…

— Найдут… Придёт другая когорта…

— Я не про то… — Лелий отвернулся, поморщился, кровь застыла у него на зубах, между ними, стекала по рыжей щетине подбородка, — Помнишь девчонку твою? — спросил вдруг, — Ты ещё жениться на ней собирался?

— Ну? — Марк следил за его лицом устало, безразлично.

— Я её добивался… Хотел… — кашель мешал ему говорить, но он настойчиво, пересилив его, пытался договорить, рассказать что-то, — Да…

— Перестань… Тебе нельзя говорить…

— А я поклялся ей, обещал, что достану… — усмехнулся, — Красивая девка…

— Хватит… — Марк поднялся, стискивая зубы от боли, подхватит Лелия под мышки, пытаясь сдвинуть, — Тебе нельзя… говорить…

— Оставь меня! — рявкнул вдруг Лелий, и Марк отпустил его, вздрогнув всем телом, сел на землю, неуклюже вытягивая раненую ногу, от боли разрывающуюся на куски. Лелий хрипло дышал и грудь его ходила ходуном, вздымаясь и опускаясь.

— Она прокляла меня… Мне не жить, я знаю… Прокляла… — усмехнулся, — И было за что… Я убил её ребёнка… Это я его убил…

Марк некоторое время молчал, слова долго-долго доходили до сознания.

— Что говоришь?..

— Я пытался взять её силой… Помнишь?.. Вы тогда вообще… после этого… Ты… Я слышал по слухам… Говорили, она вытравила его… Твоего ребёнка… — он говорил, срываясь, свистящим, еле слышимым шёпотом, как бред, лихорадочный бред с одного на другое, — Ты тоже так думал… Она, выходит, не сказала тебе… Это я ударил её… А она не сказала… Это я убил её ребёнка… твоего ребёнка… А ты не знал…

Марций отшатнулся, несмотря на всё, что творилось сейчас с ним, что болело всё, а от усталости закрывались глаза.

— Ты бредишь, Лелий…

— Ну и что…Ты ещё хочешь спасать меня?.. — засмеялся хрипло, отрывисто, закинув рыжую голову, и Марк смотрел на него заворожено, а слова его звучали и звучали в голове: "Это я убил твоего ребёнка… Это я…" А сознание не хотело верить в эти слова, не могло. Он, он всё время считал, что это она вытравила его, приняла яд специально. Он не мог в это поверить, а потом смирился, поверил, и отстранил её от себя, держал на расстоянии, не разговаривал, игнорировал, заводил других женщин… Всего один раз после этого они были вместе… Тогда, когда она уехала… И всё потому, что он считал её виноватой, обвинял её в том, чего она не делала!.. Святой Юпитер!

Обиды, обвинения, слёзы. Столько боли. Столько разочарования.

Он считал тогда себя потерявшим больше всех, страдающим больше любого, а выходит… Ей тоже было нелегче! Она все обвинения вытерпела, все нападки… Его, дурака!

Он медленно перевёл глаза на Лелия, тот уже не смеялся, отвернувшись, смотрел на закатные холмы остановившимся взглядом.

Ацилия!

Кричало всё внутри от боли. Где ты, Ацилия моя! Прости меня! Прости… Ну прости меня…

Он качнулся вперёд, дрожащими пальцами закрыл Лелию пронзительные синие глаза, которым всегда удивлялся. Рывком поднялся на ноги и пошёл, глядя вперёд, ничего не видя, не различая бегущих навстречу людей, лошадей, повозки, уже нагружённые ранеными и убитыми. Шёл, хромая, забыв о боли, только думал, почему нога не слушается его?..

* * * * *

Это ранение в ногу дорого стоило ему. Старый, плохо выбритый врач с впалыми щеками неважно очистил рану, а когда пошло заражение, он лишь хмуро жевал губами, хмурился и говорил, что пока не поздно, надо отрезать её. Вот тут-то Марк, до этого безучастный к боли, поднялся на дыбы, обругал старика и пожалел, что рядом нет толкового Цеста. Нет, ногу отрезать себе он не даст, он будет бороться, будет цепляться за неё до последнего, ведь на нём всегда всё заживало быстро и это заживёт. Врач только ухмыльнулся, отводя глаза, твоё, мол, дело, я предупредил. Но Марк не сдавался, он сам перевязывал себя, говорил с другими врачами и клял войну на чём свет стоит.