Нуманция

Я ведь люблю тебя! Всё время любил, боялся себе в этом признаться.

Он притянул её к себе, находя сухие упрямые губы, целовал, ловя горячее дыхание протеста. Сейчас, именно сейчас, когда свобода стояла на пороге, была так близко, как никогда, он пытался сделать это, доказать свою власть, показать свою силу. Ацилия замотала головой, стараясь освободиться от него, гневно шепнула:

— Вы не в своём уме…

Но Марк уже не слушал её, выламывал ей руки, пытаясь завести их за спину, сжать в одной ладони, толкал её спиной вперёд, запутываясь в шторах, к себе, в свой угол.

— Нет! Пустите меня… — в горле пересохло от удивления и непонятного возбуждения, её всю трясло, как от озноба, — Я буду кричать… — а сама и говорить-то громко не могла, лишь шептала с усилием, — Да вы знаете, что вам будет за это?

— Плевать! За всё одна цена… — он всё-таки сумел сломить её, повалил на свою нерасправленную постель, а чтобы она не ударилась, выставил вперёд руку, чем Ацилия и воспользовалась — ударила ногтями по щеке, еле увернулся в последний момент, всё равно остались красные полосы. Но Марк всё же сумел совладать с её руками, придавил всем телом, прижимаясь щекой к щеке, царапая румянец небритой щетиной, зашептал ей чуть слышно:

— Я всё равно сильнее, ты знаешь это, я всё одно добьюсь этого, хочешь — не хочешь…

— Отпустите меня… — она смотрела в сторону, вздрагивая всем телом от ударов испуганного сердца. Не шевелилась, не пыталась вырваться, опять поцарапать, просто неподвижно смотрела в сторону, — Пожалуйста…

И Марций понял вдруг, что не сможет взять её силой, хоть и была она сейчас доступной как никогда, и колено его уже было у неё между ног, только тунику разорви.

Он отпустил её руки и оттолкнулся в сторону, пряча лицо в подушки. Его трясло, он хотел её так, как не хотел никого и никогда, даже её саму когда-то, но после того, что между ними было всё это время, он не смог бы взять её силой, никогда… Он бы проклял себя. Возненавидел до последних дней.

Он повернул голову, впиваясь пальцами в мякоть подушек, оттолкнулся, садясь на постели, косо глянул на Ацилию. И замер, нахмуриваясь. Она делала то, чего бы он от неё никогда не ожидал. Она сидела на ложе напротив него, вдруг, подняв руки, и не сводя с его глаз взгляда огромных тёмных глаз, сама через голову стянула с себя свою тунику, бросила комом себе на ноги, так же глядя в упор, перебросила косу на грудь и стала расплетать её, рассыпая волосы по ключицам, груди, животу. Глаза её чуть заметно прищурились.

Марций смотрел более чем ошарашено огромными чёрными глазами и не верил тому, что видел перед собой.

Она сама отдавалась ему!

— Ты… Что ты делаешь?

— Ты уже передумал? — шепнула чуть слышно.

Нет, он совсем не передумал, набросился на неё, как изголодавшийся зверь, как мучимый жаждой к источнику. Целовал жаркое лицо, шею, грудь, ласкал руки, пьянея от происходящего.

Отстранился, дёрнувшись, спросил:

— Ты… Ты делаешь это, чтобы я отпустил?

Она усмехнулась, но усмешка получилась горькой, вперемешку с болью, коснулась подушечками пальцев его губ, шепнула:

— Дурак ты, Марк… Ничего не понимаешь…

Она впервые назвала его просто по имени, да и обратилась на "ты", как к равному, а он ничего не понял, как счастливый влюблённый подросток, мечта которого вдруг осуществилась, не думал ни о чём, кроме самого себя и этой мечты. Целовал, пил, брал, не думая о том, что наступит завтра, жил одним днём, одним мгновением…

Ацилия долго лежала потом, рассматривая его лицо, спящего, с еле заметной улыбкой на губах. Он спал на животе, повернув голову на бок, прижимая Ацилию к себе сильной, сейчас расслабленной, рукой.

Я же люблю тебя, дурака… Как ты не понимаешь это? Просто люблю… И знаю, что нам не суждено быть вместе, никогда… Завтра всё разрешится, он убьёт тебя или назовёт тебе, твёрдолобому, достойную цену, от которой ты не сможешь отказаться… Так или иначе, наши пути расходятся раз и навсегда… Навсегда, Марк…

Она резко дёрнула головой, стряхивая со щеки слезу отчаяния.

Я уеду, а ты останешься, и я буду знать до мелочей, как будет идти твоя жизнь дальше, потому что столько дней жила ею.

Боги! Святые боги, впервые за всё время я не хочу уезжать, я не хочу в Рим!..

* * * * *

Марк проснулся на рассвете, ещё до последней стражи, оторвал голову от подушки. Ацилия спала, зябко обхватив себя за плечи, и он закрыл её одеялом, чувствуя, как стискиваются зубы, как события ночи обрушиваются на него тяжёлой отрезвляющей волной.

Она сама отдалась ему!

А он — взял!

Он быстро оделся, затянул ремни сандалий, накинул на плечи тяжёлый плащ без застёжки, с крепким кожаным шнурком.

Рассвет только занимался и все ещё спали. Дежурный указал ему, в какой палатке разместили гостя с его людьми. Трибун Ацилий спал чутко и проснулся от одного прикосновения, словно и не спал, ждал, что разбудят. Смерил долгим внимательным взглядом глубоких чёрных глаз:

— Что?..

Марк присел на корточки, глядя исподлобья.

— Забирайте её, прямо сейчас, собирайтесь и уезжайте… Уезжайте, пока я не передумал…

Марций поднялся на ноги, собираясь уходить, но трибун уже всё понял и сидел, глядя снизу:

— А деньги? Сколько я должен вам?

Марций обернулся к нему медленно:

— Приятные слова — "должен вам"… — улыбнулся, — Нисколько! Не надо мне ваших денег, просто забирайте её и уезжайте… Меня не будет, а она спит… Уезжайте…

Уже в самых дверях трибун позвал вдруг:

— Марций!..

Обернулся полубоком, глядя в лицо, похожее на неё, в знакомые чёрные глаза:

— Да?

— Ничего… — трибун покачал головой, — Ничего…

И лишь на выходе уже до слуха донеслось последнее слово: "Спасибо", вызвавшее усмешку.

Дежурный легионер смотрел удивлённо, когда Марций взял у коновязи неосёдланную лошадь, но не остановил. Небо заметно посветлело и звёзд уже не было видно, в лагере проиграли последнюю ночную стражу, будя всех. Начинался новый день, в котором ему уже не будет места.

Он гнал лошадь в галоп, глотая землю копытами, мир летел навстречу, новый и яркий, живущий утром, началом нового дня. Всё быстрее и быстрее. Где-то здесь была река.

Со всего размаху лошадь влетела в воду, запнулась о камень и полетела вперёд, опрокидывая ненадёжного седока. Марк упал в воду, ударился виском о камень и почувствовал, как голова закружилась. Ещё мгновение назад он жил стихией ветра, теперь всё сменила вода. Утренняя, холодная. Тяжёлый плащ обмотался вокруг тела, тянул вниз, давя горло. Марций даже не сопротивлялся, не пытался выбраться наверх, руки сами взбивали воду, поднимая тучи брызг. Шнурок плаща впился в кожу на шее, перехватывая дыхание.

Ну и пусть! Пусть! Он ведь хотел этого…

* * * * *

И на этот раз ему не повезло. Конечно же, он не утонул. Утренние рыбаки заметили брызги издалека, успели спасти его, вытащили на берег задыхающегося, невменяемого. Долго пытались растормошить, привести в чувства. Поймали мокрую лошадь, посадили на неё мокрого же Марция, и отправили от реки восвояси.

Он долго сидел на триподе перед палаткой, тряс головой, пытаясь привести мысли в порядок, а Фарсий был рядом, заглядывал в лицо, долго говорил одно и тоже, а оно не доходило до сознания.

— Где ты был?.. Где был?.. Я искал тебя… Везде искал, куда ты делся… Где был?.. Почему мокрый?..

Марций кашлял, держась рукой за горло, внутри всё болело от воды, попавшей в горло, говорить было тяжело, да и голос получался сиплым, еле слышимым.

— Не… — махнул рукой Фарсию, — Не мельтеши…

Фарсий замер на момент, потом спокойнее уже заговорил:

— Они уехали утром. — Марк поднял на него глаза, кашлянул, поморщившись, — Ты отпустил её, да? — согласно качнул головой, — Она не хотела уезжать, хотела с тобой попрощаться… Где ты был?