Нуманция

— А почему тогда?

Пожал плечами искренне:

— Не знаю… Мне казалось, этот цвет тебе идёт.

Ацилия согласно покивала головой, принимая ответ, но одежду не взяла, провела гребнем по волосам, произнесла задумчиво:

— Зато это мой любимый цвет…

— Ну вот! — он усмехнулся, — Угодил…

Но Ацилия только глянула на него из-под ресниц, не разделяя воодушевления, занималась волосами.

— Подойди ко мне.

Она подошла, чувствуя, как от напряжения затвердели мышцы скул, что ещё? Опустила руки, пряча их в волосах, но он сумел найти её левую кисть там, потянул на себя, сжимая пальцы. Ацилия отпрянула, но Марций, не говоря ни слова, надел ей на руку тонкий серебряный браслет.

Ацилия вырвала руку, скривившись от возмущения, стала стягивать украшение пальцами правой руки, гребень мешал, но она справилась:

— Вы что?.. Вы зачем это?.. Ничего мне не надо!.. Я не приму от вас никаких подарков… Не надо мне ничего… — протянула ему. Но Марций не взял:

— Почему?

Передёрнула плечами, сверкнув белыми ключицами в прореху туники:

— Все подарки к чему-то обязывают, а я не хочу быть никому должной, и тем более вам.

— В одежде же ты ходишь.

— Потому что выбора нет, не ходить же мне голой? А без этого всего я могу прожить, в этом нет необходимости…

— Привыкла носить золотые? С камнями?

Ацилия поджала губы, испепеляя его взглядом, долго молчала.

— Мы разговариваем с вами на разных языках. Я никогда не делала фетиша из драгоценностей, мне они дороги всего лишь, как память о тех людях, кто мне их дарил. А дарили мне их всегда от чистого сердца… Заберите! — протянула руку.

— А я, выходит, не способен "от чистого сердца"?

Ацилия пожала плечами:

— Не знаю, наверное, способны — для тех людей, кого цените или любите… Ко мне это не имеет никакого отношения.

— Тогда пусть это будет твоему ребёнку, нашему ребёнку… Мне любить и ценить его` позволяется? Могу я сделать этот подарок ему?

Ацилия смутилась, не зная, что сказать. Опустила руку:

— Ладно. Если так, то пусть будет так…

Медленно натянула браслет на левое запястье. Раз ему так хочется. Холодный металл ожёг разгорячённую кожу. Но пусть только попробует вспомнить про него и потребовать расплаты.

Отвернулась, отгораживаясь волосами.

* * * * *

Цест пришёл к обеду, потребовал тёплой воды и принялся разматывать бинты на плече и груди Марка. Аккуратно скручивал их, сберегая на будущее. Марк следил за его руками, внутренне приготовился к боли.

Подошла Ацилия, поднесла бронзовую миску с тёплой водой, стояла над ними незаметно.

— Поставь пока тут, — показал Цест, даже не глянув в её сторону, а когда она выполнила, добавил, — Хорошо.

— Ещё что-нибудь нужно? — спросила Ацилия.

Цест поднял глаза:

— Если что-нибудь будет надо, я позову, — смотрел прямо, и Ацилия ушла под его пристальным взглядом, спросил Марка, — Это она? — тот согласно кивнул головой, — На каком она уже месяце, говоришь?

— На втором…

— Ну да, пока не видно, — перевёл глаза на декануса, — В самом деле собрался обзавестись семьёй?

— Да, есть такая мысль…

Цест немного помолчал.

— Каждый когда-нибудь доходит до этого, кто-то раньше, кто-то позже, и я собирался два года назад… — намочил тряпку, приложил к ране на груди, отмачивая присохший бинт. Опять заговорил, был болтлив сегодня, — Она из Нуманции? Я что-то слышал про неё, говорят, ты выиграл её у Овидия в кости…

— Так и было. — Вставил Марк неторопливо.

Цест немного помолчал:

— Меня не интересует, как она как женщина, поверь мне, ответь мне только на один вопрос, — прямо глядел в глаза, — В Нуманции она была кем? Из какой она фамилии? Не аристократического ли она рода? Может, у неё есть родственники и её ищут? Уж слишком мне кажется, она… — замолчал и пожал плечами. Марк почувствовал раздражение на Цеста, какое ему, собственно, дело?

— Она — моя рабыня, мне всё равно, кто она была в Нуманции… Нет! Я думаю, что никакая она не аристократка… Может быть, была рабыней в какой-нибудь семье, вот и нахваталась там…

— Ладно, не горячись, мне, в принципе, это безразлично… Если хочешь здоровую жену и ребёнка, береги их, хотя бы первое время береги… Держи себя в руках, я за свою жизнь на многое насмотрелся, а как врач так и вообще… — отвернулся, снова намачивая тряпку, — Но если ты и впрямь намереваешься заводить семью, я думаю, ты и так всё понимаешь.

Дальше он молчал. Отрывал бинты и обрабатывал раны, хвалил Марка за хорошее здоровье, накладывал новые чистые бинты.

— Я приду дня через два, как будет возможность, может, к этому времени тебе уже и перевязка будет не нужна.

— Что там Лелий? — поинтересовался Марк.

— Лелий? — Цест мыл руки, задумчиво вытирал их в полотенце, — Я оказался прав, а они — нет… Рана не глубокая, как я и думал, да и заживает на нём всё быстро, как у тебя здоровье, дай бог… И откуда вы такие?.. — стал собирать инструменты в ящик, — Уже встаёт и пытается ходить по палатке… Удивительно! Поправляется… С некоторыми возишься, возишься, и то, и это, а оно никак, а с такими, как… — покачал головой, — Ладно, пойду я, ещё зайду к нему, посмотрю. Зовите, если что.

Ушёл. Марк осторожно надел тунику поверх нижней короткой, которую пришлось одёрнуть вниз, после перевязки все раны болели, и почему-то раздражение портило настроение.

Марк пошёл к ведру попить воды и столкнулся с рабыней, с её прямым взглядом больших тёмных глаз:

— Так, значит, вы уверены, что я не аристократического рода, да?

— А ты всё время подслушиваешь? — спросил вопросом на вопрос, даже не смутился, прошёл к ведру, подхватывая ковш с водой. Ацилия развернулась, провожая взглядом:

— Вы так громко разговаривали, что не оставили мне выбора.

— Да брось ты! — он пил, потом обернулся, не глядя убирая ковш и стирая с губ остатки воды, — Ты всё время подслушиваешь, даже те разговоры, которые тебя не касаются. — Смотрел ей в лицо.

— Если это и происходит, то не по моей вине.

Он только хмыкнул и прошёл мимо. Ацилия смотрела ему в спину. Он злил её, злил невыносимо:

— Вы всё время врёте? Ложь — это постоянная составляющая вашей жизни?

Он обернулся медленно:

— Я не вру, я просто иногда умалчиваю правду, а это не ложь…

— Почти что ложь! — выпалила Ацилия.

— Почти что… — пожал плечами, собрался уходить, но Ацилия остановила его вопросом:

— Что из того, что вы мне наговорили — правда? А что — почти что ложь? Что вы умолчали? Можно ли вам вообще верить?..

Марк долго молчал, разглядывая её лицо.

— Цесту я ничего не сказал о тебе, чтобы не было лишних вопросов, с тобой же я честен, мне нужна ты, и нужен мой ребёнок…

На этот раз уже усмехнулась сама Ацилия:

— А если я скажу ему, что вы скрываете правду, что я хочу уехать от вас, а вы не пускаете…

— Ему всё равно! — перебил Марк, — Цест — врач, а не судья, искать кто прав, кто виноват, и уж тем более вмешиваться и выслушивать жалобы.

— Я и не собираюсь жаловаться.

— Вот и молодец…

— Я просто не привыкла, чтобы что-то делали со мной, не спросив моего желания, а вы всё уже решили и за меня и для меня.

— Тебе вредно волноваться, поменьше бери всё это в голову. — Развернулся и пошёл, давая понять, что разговор окончен. Ацилия проводила его глазами, от бессилия стискивая кулаки, сжимая зубы.

* * * * *

Прошло несколько дней. Марций уже снова вышел на службу, и Ацилия осталась одна, да и одной ей было лучше. За эти дни они мало ругались, просто терпели друг друга, иногда разговаривали на отвлеченные темы, он звал её с собой за стол, и Ацилия редко отказывалась: всё равно не отстанет, начнёт задавать вопросы, уж лучше сдаться.

Днями Ацилия мало чем занималась, играла на флейте, принимала ванну, ходила по лагерю, смотрела, как тренируют молодёжь, много общалась с Авией. Та искренне рада была за Ацилию, успокаивала, говорила, что Марций слывёт в лагере человеком, который держит слово, и уж, если он пообещал, что сделает её своей женой, то сделает непременно. Ацилия только вздыхала, эта перспектива мало радовала её, хотя за последние дни он вёл себя хорошо, показывал себя совершенно с незнакомой стороны. Был заботлив, мало вызывал неприятия по отношению к себе. Но Ацилия-то знала, каким он мог быть, когда выходил из себя или что-то было не по его желаниям. Рядом с ним не расслабишься, так и жди чего постоянно.