Ханна

— Это мой друг, — повторяет Ханна, почувствовав взаимную неприязнь мальчиков.

— Замолчи, — шипит Яша.

Всадники подъезжают ко входу в сарай и останавливаются. Тишина. Затем доносятся звуки спокойного разговора на русском языке, из которого Ханна улавливает лишь несколько слов, но общего смысла не понимает. Зато она замечает, какое впечатление производит этот разговор на Яшу: его черные глаза расширяются, он беззвучно хватает широко раскрытым ртом воздух. Он трясет головой, и она скорее читает по его губам, чем слышит: «Они собираются поджечь сарай». Он подползает к ней, обнимает за шею, прижимает к себе и целует в лоб: «Не шевелись, не бойся».

Он выпрямляется, устремив взгляд на Тадеуша, спускается по лестнице. И исчезает.

Во дворе восемь всадников, трое из них подошли к самому порогу. У одного уже наготове факел. Увидев маленькую хрупкую фигурку, он останавливается и смеется:

— Посмотри-ка, кто к нам идет. Крысы выползают из своих нор. Ты один?

— Я не понимаю вашего языка, — отвечает Яша на идиш.

Всадники переговариваются по-русски. Среди них ни одного офицера. Двое наконец узнают Яшу: они видели, как он вырывался от погромщиков в деревне, когда ткачи убивали его отца (солдаты прямого участия в погроме не принимали, только присутствовали при нем, не вмешиваясь). Они колеблются. Многие явно пьяны. Вопрос повторяется по-немецки:

— Ты один?

— Да, — говорит Яша.

— Гоп, гоп, жид! — выкрикивает смеясь долговязый солдат обычный клич погромщиков.

— Я один, — повторяет Яша и добавляет — И рига принадлежит полякам. Не еврею.

— Не ври. Ты врешь! — Острие пики касается раны на груди. — Подойди.

Он выходит из риги, идет между двумя гигантскими лошадьми. Каблук сапога впечатывается в его лицо и валит на землю. Он нарочно откатывается как можно дальше, затем поднимается и снова идет, с каждым шагом удаляясь от риги. Так он минует первый ряд всадников. Под конец его сбивает лошадь, послушная руке всадника. Он падает и вновь встает. Он шатается, рана на ноге открылась и сильно кровоточит. Он проходит сквозь второй ряд всадников: его больше не трогают. Вот момент, когда он может спасти свою жизнь, а главное — не дать сжечь сарай. Только пробежать еще несколько метров…

Вдруг раздается крик, и Тадеуш стрелой вылетает из сарая, вопя, что он не еврей. Кто угодно, только не он, не он. В следующее мгновение Яша пускается бежать, надеясь увести всадников как можно дальше от риги, понимая, что разоблаченная ложь все изменила. Его быстро настигают. Древко копья с силой обрушивается ему на спину. Вся тяжесть лошади и всадника слилась в этом ударе. Его не хотели убивать, но он упал раскинув руки, лицом вниз, крича от боли.

Этот крик слышит Ханна. Она почти ничего не поняла из немецких фраз, различила только голос брата. Внезапный поступок Тадеуша ее обманул: она подумала, что он хочет вмешаться, чтобы спасти Яшу. Она и сама чуть было не спустилась во двор. Нет, нельзя. Яша приказал ей не двигаться. Яша вернется. Он и Тадеуш помирятся, станут друзьями.

Она не знает, кто кричал. Впрочем, вопль был такой короткий и такой хриплый, что мог принадлежать любому. Затем она снова слышит разговор, опять по-русски, и думает, что все улажено благодаря Тадеушу. Потом воцаряется странная тишина, и в конце концов больше из любопытства, чем из страха, она выглядывает из окошка.

Яшу она замечает сразу. Он лежит на животе, скрестив руки, не шевелясь, метрах в тридцати, у самой полосы нескошенной пшеницы, куда он так отчаянно бежал и где мог бы спрятаться.

Яша лежит справа, а слева удаляются всадники. Тадеуш! Где Тадеуш? Наконец она его видит: один из всадников посадил его на свою лошадь. Теперь у Ханны нет никакого сомнения: Тадеуша не увозят, он уезжает по своей воле, обхватив руками солдата, прижавшись рукой к его спине, улыбаясь от удовольствия. Ощущение утраты и предательства сражает Ханну, хотя она не осмеливается поверить до конца. Всадники едут рысью. Ханна уже едва различает фигуру Тадеуша, который теперь оживленно жестикулирует.

Проходят еще две или три минуты. Первый язык пламени вырывается внезапно там, куда был брошен факел. Пожар разрастается, подбираясь к лестнице. Половина строения уже охвачена пламенем.

— Янкеле!

Он не шевелится. Она кричит снова и снова, не впадая в панику, сохраняя поразительное присутствие духа. В нескольких метрах от нее обрушивается лестница, а огонь все приближается. Яша зашевелился, но не пытается встать, он ползет. Ему удается оторвать лицо от земли, он приподнимает голову, как ящерица, вытягивает руки перед собой, впивается пальцами в сухую землю и подтягивается. Так он проползает несколько метров. «Прыгай, Ханна!»— приказ замирает на его губах. Последние силы вкладывает он в этот призыв, и Ханна наконец слышит его. Она высовывается из окна и видит то, что Яша пытался ей показать, — охапки сена прямо под окном, скорее вываливается из окна, чем прыгает, падает с высоты трех или четырех метров. Невредимая, она подбегает к брату.

Яша снова уронил голову на землю. Она пытается перевернуть его на спину: от дикой боли у него вырывается звериный стон. Ладно, тогда хоть оттащить подальше от пожара. Она боится, что после сарая огонь перекинется на охапки сена, затем на солому, затем загорится земля, такая она сухая. И тогда Яша сгорит заживо, сгорит, потому что не может двигаться…

Тридцать два года спустя Тадеуш Ненский расскажет часть этой истории Элизабет, Лиззи Мак-Кенна, не утаив даже своего «предательства». Свидетелем остального, особенно последних минут, был Мендель Визокер. Мендель, по прозвищу Кучер, находился неподалеку от горящей риги. Он видел, как возле нее появились всадники. Свою тележку и двух лошадей он спрятал в роще у ручья, недалеко от места, где Тадеуш соорудил запруду. Это был не первый погром в его жизни, он знал, как все происходит: сначала «гоп, гоп, жид!», потом — остальное. Он дважды уже был бит палкой, у него убили лошадь. «Так, для смеха», — говорит он улыбаясь (юмор у Визокера особый).

Итак, он видит, как восемь пьяных солдат подъезжают к риге, где спрятались трое детей. Он видит появление Яши, его попытку к бегству, ужасный удар пики, нанесенный одним из всадников. Он думает, что мальчик мертв.

Лишь когда всадники отъехали метров на двести, он замечает маленькую фигурку в черном платье, появившуюся в чердачном окне риги, охваченной пламенем. Отвязать лошадей и запрячь их — нет, это заняло бы слишком много времени. Он пускается бежать. На бегу видит, как девочка прыгает на сено, поднимается, опускается рядом с распростертым на земле телом, как начинается ее хладнокровная игра с огнем.

Временами он теряет ее из виду, но она опять появляется, возникает из дыма и пламени, целая и невредимая, и каждый раз сердце Менделя вздрагивает. Ему, верящему скорее в черта, чем в Бога, видится нечто сатанинское в этом безумном медленном танце девочки вокруг огня.

Хрипя, задыхаясь, еле волоча ноги, добирается он наконец до пожарища. Она сидит на обочине дороги, вне опасности, спиной к огню. Прежде чем подойти к ней, он решает взглянуть на труп мальчика. Ужасно! Это нечто черное и дымящееся, обезображенное до неузнаваемости. Его тошнит. Он подходит к девочке. Она даже не поворачивает головы при его появлении. Ее огромные серые глаза устремлены в долину, в пустоту. В руках она держит какой-то предмет из черного дерева с двумя круглыми красными точками.