Ханна

Поль-Лу Сулитцер

ХАННА

Коротко об авторе

Это имя почти ничего не говорит нашему читателю. Оно лишь однажды промелькнуло на обложке книги «Зеленый король», которая до последнего времени оставалась едва ли не единственным произведением Поля-Лу Сулитцера, переведенным на русский язык. А на родине этого писателя, во Франции, его книги необычайно популярны. Секрет их успеха угадывается в самих названиях: «Деньги», «Удача», «Богачи»… Но дело, разумеется, не столько в названии той или иной книги, сколько в пристальном внимании автора к объединяющей их теме.

А тема эта стара как мир и в то же время притягательна для людей всех возрастов и профессий: путь к вершине успеха. Проще говоря, как заработать деньги. Причем немалые.

Человек, о котором идет речь, в этом деле знает толк. Прежде нем стать писателем, он занимался изготовлением дверных замков, возглавлял компанию по торговле недвижимостью и ассоциацию частных предпринимателей. После окончания престижного Института Дезире в Париже защитил диссертацию и получил степень доктора философии. В настоящее время Поль-Лу Сулитцер является президентом консультативного совета по вопросам бизнеса в Нью-Йорке. Эти обязанности, впрочем, не мешают, а скорее помогают ему заниматься литературным творчеством. Свидетельство тому — успех всех произведений Поля-Лу Сулитцера: от «Денег», еще пятнадцать лет назад признанных лучшей книгой года на родине автора, до «Ханны», ставшей мировым бестселлером.

Л. КАРЕЛИН 1995 г. 

 ХАННА

Я знаю, что телом я — слабая пленница,

но сердцем и волею я — монарх.

ПРОЛОГ

На необъятную равнину, простирающуюся от Вислы до Уральских гор, приходит лето. Безграничность этого пространства вызывает иногда головокружение и щемящую тоску. Так говорил ребе Натан, ее отец, и это было поразительно точно. Она унаследует от отца его редкостную способность уноситься в воображении к звездам, его склонность к высоким, благородным мечтам. Он посвящал ее в самые сокровенные мысли, хотя она была всего-навсего девочкой, младшей из троих его детей. Их любовь возникла из невиданного ощущения духовного родства — любовь, которую ни один мужчина никогда более не сможет в ней возродить. Она навсегда сохранит воспоминание о больших отцовских руках, сильных и нежных, поднимающих ее на высоту светло-рыжей бороды, о том, как он повторял: «Нет в мире ничего более таинственного, чем маленькая девочка». У них одинаковые серые глаза с огромными зрачками, прямой славянский нос, высокий лоб, а у Яши и Симона глаза черные, как у Шиффры, их матери.

Это он, отец, очень рано научил ее читать. Позже она поймет, что в его лихорадочном стремлении скорее передать ей все лучшее скрывалось горькое предчувствие.

Наступило лето. Оно, казалось, сулило богатый урожай. Но колосья из-за жары налились плохо, сильные порывы палящего ветра подкосили тонкие стебли ржи и пшеницы — хлеба полегли. Коровы перестали давать молоко; некоторые завалились на спину со вздувшимися животами, негнущимися ногами. К тому же какой-то грибок напал на деревья, а после того как тучи птиц, прилетевших с востока, опустошили все посевы, появились насекомые и заразили фрукты. Для двух деревень, еврейской (чаще ее называют местечком) и польской, разделенных тремя километрами, время остановилось — все испытывают одинаковое чувство надвигающейся опасности.

Ханне семь лет. Она еще совсем дитя, хотя отец успел ее кое-чему научить; в ней еще спит острый, холодный, а иногда и жесткий ум, который разбудят грядущие годы. Она действительно очень мала, тщедушна и напоминает совенка своими серыми серьезными глазами. Если бы не эти глаза, была бы вообще дурнушкой — Ханна знает это. Она немногословна. Почти не разговаривает с девочками своего возраста, чуть больше — с матерью. По необходимости — с братом Яшей (он старше ее на шесть лет). Что до отца, то его она видит редко, он торгует тканями, раз в году ездит в Петербург и в города Причерноморья, чаще — в Данциг, Лодзь или Люблин.

До поры до времени единственной открытой для Ханны дверью во внешний мир была садовая калитка. Она вошла в нее сначала по следам матери — та ходит в сад каждый день собирать растения, из которых готовит целебные мази. Затем пустилась в самостоятельное путешествие, таинственное w одинокое. Дом ребе Натана — крайний с южной стороны местечка. За ним — огород и три ряда яблонь, затем начинается тропинка, она огибает березовую рощу, извиваясь, идет вдоль ручья к польской деревне. Слева от дороги поля и равнины — настоящий океан. Вначале Ханна доходила до берез. Но настал день, когда она оставила их позади и прошла еще немного по тропинке. Потом — все дальше и дальше, погружаясь в полнейшую тишину, одиночество, в запахи и необыкновенный божественный свет.

Есть место, где тропинка делает поворот, поднимается немного, пробивает себе путь сквозь заросли чертополоха — настоящий лес, вершины которого качаются высоко над Ханниной головой. Здесь последняя граница, за нею горизонт расширяется настолько, что видна даже польская деревня с ее деревянной колокольней.

Она пересекла эту границу, чтобы встретиться с Тадеушем. Это случилось в начале знойного и кровавого лета 1882 года.

Книга I

МЕНДЕЛЬ, ДОББА И ДРУГИЕ 

Всадники

Он стоял в воде по щиколотку, перегнувшись в поясе, почти голышом. Какая чистая линия плеч и затылка! Бледное золото его волос и невероятная белизна спины вбирали и одновременно отражали свет. Затем он выпрямился, посмотрел на дело своих рук — нечто вроде каменной плотины. Капли пота катились по его щекам, как слезы. Он снял трусы, сел в воду и, запрокинув божественной красоты лицо, подставил его солнечным лучам. Никогда Ханна не видела раздетого мальчика. Ее братья были слишком взрослыми. Но в очаровании, охватившем ее, присутствовало нечто еще: она вдруг поверила в существование духов. У нее перехватило дыхание; ей бы следовало убежать, но она осталась на месте, лишь присела на корточки.

Так она провела по крайней мере час, глядя во все глаза, вдыхая пыльный и горячий воздух, скрытая стеной чертополоха. Она видела, как он оделся, как уходил, но и после этого не сразу покинула свой тайник. В тот раз она не осмелилась дойти до того места, где он стоял. Она это сделала позже.

На следующий день Ханна пришла к ручью первой и положила на виду, на самом большом камне построенной запруды, лепешку с медом и орехами из своего завтрака, спрятавшись за чертополохом, с восторгом увидела, что незнакомец принял ее подношение, ничуть даже не удивившись (она восхитилась такой простотой). То же повторялось несколько раз, пока не сделалось ритуалом. И все же им понадобился целый месяц, чтобы познакомиться. Он решился первым. Его не смущало, что она — девочка и моложе его на три или четыре года. У него были длинные ресницы, ярко-голубые глаза и манеры принца, снисходительно принимающего обожание. При первой же встрече он небрежно снизошел до разговора о своей запруде: надо ее закончить до отъезда в Варшаву. Да, он учится в Варшаве, в то время, как ни один мальчик в польской деревне не умеет читать. «А я умею», — сказала вдруг Ханна, гордясь своей дерзостью. В доказательство она вывела пальцем два или три слова на идиш, который s он (о чудо!) немного знал, хотя гораздо хуже, чем она — польский. Взгляд голубых глаз остановился на ней с любопытством и интересом. Так началась (но Ханна даже и в мыслях не осмелилась произнести это слово) их дружба.

До того памятного дня, дня их десятой или двенадцатой встречи, он ни разу ни о чем ее не спрашивал, зато очень много говорил о себе. Он — единственный сын арендатора графских земель. Приезжает сюда только на каникулы, остальное время живет в Варшаве. Слово «Варшава» не сходит с его уст. Он говорит и смеется. Потом перестает смеяться, замечая огромные серые глаза, тронутый обожанием, которое можно в них прочесть. И происходит чудо — он засовывает руку в карман, что-то достает оттуда, зажатое в кулаке: